История цивилизации в Европе

Действительно, после возвращения Карла II, управление государством прежде всего досталось в руки той части роялистской партии, которую мы назовем законною или легальною. Представителем этой партии был искуснейший вождь ее канцлер Кларендон. Как известно, с 1660 по 1667 год Кларендон был первым министром и влиятельнейшим лицом в Англии. Система Кларендона и его приверженцев была системою прежней партии законной реформы. Они стремились к установлению верховной власти короля, ограниченной законными пределами: в отношении налогов – палатами, в отношении личной свободы и частных прав – судебными учреждениями. Но что касается до правительства в собственном смысле слова, то в этом отношении они присвоили королевской власти почти совершенную независимость и решительное преобладание, не стесняясь большинством голосов в палатах, особенно в палате общин, или даже действуя наперекор этому большинству. Присоедините ко всему этому некоторое уважение к законному, установленному порядку, некоторую заботливость об интересах страны, нравственное достоинство, заслуживающее уважения, и вы получите характеристику семилетней администрации Кларендона.

Но основные начала этой администрации – неограниченное самодержавие короля, правительство, поставленное вне преобладающего влияния палат, – устарели и утратили свою силу. Несмотря на реакцию первых времен реставрации, двадцать лет парламентского господства, враждебного королевской власти, окончательно разрушили подобные мечты. В недрах роялистской партии скоро проявился новый элемент: люди свободомыслящие, хитрые, развращенные, знакомые с идеями своего времени; они понимали, что вся сила заключалась в палате общин и, пренебрегая законным порядком, неограниченною властью короля, заботились только об успехе, повсюду искали средств добиться влияния и власти. Они образовали партию, которая, соединясь с недовольными приверженцами партии национальной, низвергла министерство Кларендона.

Тогда возникла новая правительственная система – система того отдела партии роялистов, характеристику которого мы только что изложили; люди, развращенные, хитрые, чувственные, образовали министерство, известное под именем Кабалы, и несколько других последующих администраций. Вот характер этой правительственной системы: пренебрежение к принципам, правам, законам, отсутствие всякой мысли о справедливости и истине. Особенное внимание было обращено на средства достижения успеха в каждом отдельном случае; если успех зависел от палаты общин – то сообразно с этим и были принимаемы нужные меры; если требовалось обмануть палату, поступить наперекор ее желанию, то в этом смысле и действовали, с тем чтобы на другой день испросить прощение палаты. Сегодня испытывали подкуп, завтра льстили народному духу, не заботились ни об общих интересах страны, ни о ее достоинстве и чести; одним словом, это было правительство в высшей степени эгоистическое и безнравственное, чуждое всякой общей мысли, всякой общественной цели, но в сущности и в делах практических довольно рассудительное и либеральное. Вот отличительные свойства Кабалы, министерства графа Дэнби и всего английского правительства с 1667 по 1679 год. Несмотря на безнравственность его, на презрение к убеждениям и истинным интересам страны, это правительство было далеко не так ненавистно и антипопулярно, как министерство Кларендона; почему? Потому что оно больше соответствовало духу времени, лучше понимало народные чувства, хотя и издевалось над ними. Оно не было дряхло и антинационально, как министерство Кларендона, и хотя оно причинило стране гораздо больше вреда, но с меньшим отвращением было терпимо.

Наступило, однако, время, когда продажность, низкопоклонность, пренебрежение народными правами и честью, постоянно увеличиваясь, сделались решительно невыносимыми для народа. Против правительства придворной партии произошло всеобщее восстание. В палате общин образовалась партия, носившая название национальной. Ее предводителей король решился назначить своими советниками. Тогда власть перешла в руки лорда Эссекса, отец которого, лорд Кэппель, был одним из добродетельнейших роялистских мучеников во время междоусобной войны, лорд Уильям Россель и лорд Шефтсбюри, который, не имея нравственных качеств Эссекса и Росселя превосходил их в политическом искусстве. Но, приняв на себя управление страною, национальная партия оказалась неспособною к этому. Она не сумела овладеть нравственными силами страны и не сумела избежать столкновения с интересами, привычками, предрассудками короля, придворных и других людей, с которыми ей приходилось иметь дело. Ни королю, ни народу она не внушила высокого мнения о своей энергии и ловкости; после кратковременного владычества она потерпела окончательную неудачу. Доблести ее предводителей, мужество их, геройская смерть возвысили их в истории и по всей справедливости дали им в ней почетное место; политические способности лучших людей этой партии не соответствовали добродетели их. Они не знали, как воспользоваться властью, обольщения которой не могли испортить их; им не удалось доставить торжество делу, за которое они лишь сумели умереть.

Мы видим, в каком положении находилась английская реставрация после этой последней неудачи. Подобно революции, реставрация испытала все партии, все министерства – законное, кабальное, национальное, и ни одно из них не имело успеха. Положение страны и престола напоминало положение Англии в 1653 году в конце революционной бури. Исход в обоих случаях был один и тот же; то, что Кромвель сделал в пользу революции, то же самое Карл II предпринял в пользу престола: он вступил на путь абсолютной власти.

Иаков II наследовал своему брату. Тогда к вопросу об абсолютной власти присоединился еще другой – вопрос религиозный. Иаков II хотел, чтобы папизм восторжествовал одновременно с деспотизмом, точно так же, как и в начале революции, против правительства возгорелась двойственная борьба – политическая и религиозная. Часто возникал вопрос: что случилось бы в Англии, если бы не было Вильгельма III, и если бы он вместе со своими голландцами не положил конец раздору между Иаковым II и английским народом? Я твердо убежден, что случилось бы то же самое. Вся Англия, за исключением весьма небольшой партии, соединилась в это время против Иакова II и без сомнения произвела бы революцию 1688 года под той или другой формою. Но причины этого кризиса заключались не в одном только внутреннем состоянии Англии. Он совершался в Европе так же, как и в самой Англии. Здесь именно английская революция и присоединяется к общему ходу европейской цивилизации, силою самих событий и независимо от влияния, которое мог иметь пример ее.

В то время, когда в Англии происходила описанная нами борьба абсолютной власти с гражданскою и религиозною свободой, на материке Европы также завязалась борьба на другом поприще, с другими деятелями, в других формах, но в сущности однородная с первою и обязанная своим происхождением одной и той же причине. Абсолютная монархия Людовика XIV стремилась превратиться во всемирную, по крайней мере она давала повод к подобным опасениям и действительно внушала их Европе. Для противодействия такому стремлению, образовался союз между различными политическими партиями, и во главе его встал представитель религиозной и гражданской свободы в Континентальной Европе – Вильгельм, принц Оранский. Протестантская республика, Голландия, руководимая Вильгельмом, решилась сопротивляться абсолютной монархии, представителем и вождем которой был Людовик XIV. По-видимому, дело шло не о гражданской и религиозной свободе внутри государств, а о внешней независимости их. Людовик XIV и его противники в своей борьбе нимало не думали о вопросе, волновавшем в то время Англию. Участниками борьбы были не партии, а государства; орудиями ее была война и дипломатия, а не политические движения и революции. Но в сущности, дело шло все об одном и том же вопросе.

Итак, возобновленная Иаковом II в Англии распря между абсолютною властью и свободой совпадает с всеобщею европейскою борьбою, происходившею между Людовиком XIV и принцем Оранским. Они были представителями двух великих систем, враждебно столкнувшихся друг с другом и на берегах Шельды, и на берегах Темзы. Европейский союз против Людовика XIV был так силен, что участниками его – явно или тайно, но во всяком случае весьма энергично – сделались государи, как нельзя более чуждые интересам гражданской и религиозной свободы. Вильгельма III поддерживали против Людовика XIV германский император и папа Иннокентий XI. Вильгельм предпринял свою экспедицию в Англию не столько в видах внутренних интересов страны, сколько для того, чтобы вовлечь ее в борьбу с Людовиком XIV. Он смотрел на реставрированное королевство как на новую силу, в которой он нуждался и которую до тех пор обращал против него его соперник. В царствование Карла II и Иакова II Англия принадлежала Людовику XIV, он располагал ею и почти постоянно вооружал ее против Голландии. Англия была отторгнута от партии абсолютной, всемирной монархии и сделалась орудием и опорою партии религиозной свободы. Такова европейская сторона революции 1688 года; вот каким образом она заняла место между европейскими событиями, независимо от значения, которое имел ее пример, и влияния, которое она оказала на умы в следующем столетии.

Мы видим, таким образом, что истинный смысл, существенный характер английской революции – как уже было сказано в начале – есть, несомненно, попытка уничтожить абсолютную власть и в гражданском, и в духовном мире. Эта черта встречается во всех фазисах революции, с первого периода ее до реставрации, и притом как во внутреннем развитии ее, так и в отношениях ее вообще к Европе. Нам остается изучить то же самое великое событие на материке Европы, т. е. борьбу абсолютной монархии и свободного исследования или, по крайней мере, причины этой борьбы и признаки, предшествовавшие наступлению ее. Этим мы займемся в нашей следующей последней лекции.

Лекция четырнадцатая

В предыдущей лекции мы старались определить истинный характер, политический смысл английской революции. Мы видели, что она была первым столкновением двух великих фактов, к которым в продолжение XVI века привела вся цивилизация Европы – абсолютной монархии с одной стороны, и свободного исследованья – с другой. Эти две силы впервые столкнулись между собою в Англии. Отсюда некоторые выводят заключение о радикальном несходстве общественного быта Англии с бытом континентальных европейских государств, отрицают возможность сравнения между странами, столь разнородными по своей участи; утверждают, что английский народ и в нравственном отношении жил так же уединенно, как и в материальном.

Правда, между английскою цивилизациею и цивилизациею континентальных государств существует важное различие, требующее внимательного изучения. В Англии развитие различных общественных принципов и элементов совершалось некоторым образом одновременно и совокупно, – по крайней мере гораздо более, чем на материке Европы. Стараясь определить отличительные черты европейской цивилизации, в сравнении с цивилизациями древними, азиатскими, я показал вам, что первая из них разнообразна, богата, многосложна, что она заключала в себе все различные элементы общественного быта, боровшиеся между собою, видоизменявшие друг друга, беспрестанно вынуждаемые к взаимным уступкам, и по необходимости соединявшиеся в одной общей жизни. Факт этот, вообще свойственный европейской цивилизации, в особенности проявляется в цивилизации Англии; здесь он выразился с наибольшею последовательностью и очевидностью; здесь развивались и возрастали друг подле друга, как одно общее целое, мир гражданский и мир религиозный, аристократия, демократия, королевская власть, местные и центральные учреждения, политическая и нравственная деятельность народа. Все эти элементы развивались, если не с равною быстротою, то по крайней мере всегда в незначительном расстоянии друг от друга. В царствование Тюдоров, например, среди самых блестящих успехов королевской власти, пробивается наружу и крепнет демократическое начало, народная власть; эти противоположные факты совершаются почти одновременно. Наступает революция XVII века; она носит на себе и религиозный, и политический характер. Феодальная аристократия является в ней ослабевшею, со всеми признаками упадка; однако она еще не лишена возможности принять участие в революции, занять в ней свое место, играть свою роль и выговорить себе долю в результатах ее. То же самое видим мы во всем ходе английской истории; ни один древний элемент не разрушается вполне, ни один отдельный принцип не достигает исключительного преобладания. Везде и всегда одновременное развитие различных сил, взаимное соглашение между их притязаниями и интересами.

В континентальных государствах прогрессивное движение цивилизации отличалось меньшею сложностью и полнотою. Различные элементы общества – мир религиозный, мир гражданский, монархия, аристократия, демократия, развивались не вместе, не друг подле друга, а последовательно. У каждого начала, у каждой системы была как бы своя очередь. Одно столетие, например, принадлежит, не скажу исключительно, это было бы преувеличением, но преимущественно и весьма заметно, феодальной аристократии; другое – монархическому принципу, третье – демократическому. Сравним средневековую Францию со средневековою Англиею XI, XII и XIII веков нашей истории с теми же веками по другую сторону Ламанша. Во Франции в это время вы найдете почти неограниченное феодальное самодержавие; королевская власть и демократический принцип почти уничтожены. В Англии преобладание также принадлежит феодальной аристократии, но королевская власть и демократия не лишены силы и значения. В Англии королевская власть торжествует при Елизавете, как во Франции при Людовике XIV; но какую осторожность она должна была соблюдать, каким ограничениям подвергаться то со стороны аристократии, то со стороны демократии! И в Англии каждое начало, каждая система имела свое время могущества и успеха; но успех этот никогда не был так полон и исключителен, как на континенте; победитель всегда был принужден переносить присутствие своих соперников и каждому из них предоставлять известную долю участия и влияния.

С этим различием в развитии обеих цивилизаций соединены и выгоды, и неудобства, действительно обнаруживающиеся в истории Англии и континентальных государств. Нет сомнения, например, что одновременное развитие различных общественных элементов много способствовало Англии достигнуть, прежде всех других континентальных государств, цели всякого общества, то есть установления правительства благоустроенного и вместе с тем свободного. Правительство, по самому свойству своему, должно заботиться о всех интересах общества, должно соглашать их, вдыхать в них жизнь и доставлять благосостояние. Таково именно, благодаря стечению многих причин, и было направление различных элементов английского общества; вот почему в его недрах с меньшим трудом могло установиться общее, достаточно благоустроенное правительство. С другой стороны, сущность свободы состоит в одновременном проявлении и действии всех интересов, всех прав и сил, всех общественных элементов. Следовательно, Англия ближе подходила к свободе, нежели большая часть других государств. По тем же причинам раньше мог проявиться в ней здравый смысл народа, ясное понимание общественных дел. Здравый смысл в области политики – это не что иное, как уменье принимать во внимание все факты, оценивать их по достоинству и указывать каждому из них его значение и место. Такое уменье было в Англии потребностью общественного строя, естественным последствием развития цивилизации.

С другой стороны, в континентальных государствах, где каждая система, каждое начало по очереди достигало более полного, более исключительного преобладания, – самое развитие их совершилось в больших размерах, проявилось с большим блеском. Королевская власть и феодальная аристократия, например, на сцене континентальной Европы действовали с гораздо большею смелостью и свободой. Всякий политический опыт, если можно так выразиться, получал там более простора и оконченности. Отсюда и та высокая степень, которой достигли политические идеи и учения (я говорю об общих идеях, а не о здравом смысле в приложении к государственным делам), та рациональная сила, которою отличается их развитие. Каждая система появлялась как бы отдельно на историческое поприще и долго занимала его, так что можно было обозреть ее в целом ее составе, возвыситься до основных начал ее, снизойти до ее последних результатов и вполне разобрать теорию ее. Внимательно изучая дух английского народа, нельзя не заметить следующих двух свойств его: с одной стороны, непогрешимость здравого смысла, практическую опытность, с другой – отсутствие общих идей, умственного величия в теоретических вопросах. В произведениях английских историков, юристов или каких бы то ни было других писателей, редко встречается объяснение основной, высшей причины событий. Во всем, и особенно в политических науках, отвлеченная теория, философия, наука в собственном смысле слова достигали большого развития на континенте, чем в Англии, – по крайней мере, порывы их отличались там большею смелостью и силою. Главную причину этого явления, конечно, следует искать в самом различии направлений, которые приняла цивилизация в Англии и на континенте.

Впрочем, каковы бы ни были выгоды или неудобства каждого из этих двух направлений, различие их есть факт действительный, бесспорный, проводящий самую резкую черту между Англиею и материком Европы. Но если различные принципы, различные общественные элементы и развивались там одновременно, здесь же последовательно, то это нисколько не препятствует тождеству пути и цели обеих цивилизаций. Англия и Европейский континент, если рассматривать их с общей точки зрения, прошли чрез одни и те же великие фазисы цивилизации; ход событий и там и здесь был одинаков; от одних и тех же причин происходили одни и те же последствия. Мы могли убедиться в этом представленною мною картиною цивилизации до XVI века; то же самое вы увидите при изучении XVII и XVIII столетий. В Англии свободное исследование и абсолютная монархия развивались почти одновременно; на континенте последний из этих фактов проявился гораздо раньше первого; но так или иначе они проявились оба, господствовали один вслед за другим, с одинаковым блеском и, наконец, как и в Англии, враждебно столкнулись между собою. Итак, развитие обществ в главных, общих чертах своих было одно и то же; при всем существенном различии их, перевес тем не менее остается на стороне сходства. Беглое обозрение новейшей истории не оставит никакого сомнения по этому предмету.

При первом взгляде на историю Европы XVII и XVIII веков нельзя не заметить, что Франция стоит во главе европейской цивилизации. В начале курса я уже указал на этот факт и старался объяснить его причину. Здесь он проявляется с большею очевидностью, нежели когда бы то ни было.

Принцип абсолютной монархии, абсолютной королевской власти господствовал в Испании при Карле V и Филиппе II и потом уже развился во Франции при Людовике XIV. Точно так же и принцип свободного исследования господствовал в Англии в XVII, а во Франции развился не ранее XVIII века. Но не из Испании распространился по всей Европе принцип абсолютной монархии, не из Англии – дух свободного исследования; оба начала, обе системы оставались как бы замкнутыми в тех странах, в которых проявились. Завоевания их начались только тогда, когда они прошли чрез Францию; и абсолютная монархия, и свобода исследования должны были сначала привиться во Франции и уже отсюда могли быть пересажены на всю европейскую почву. Симпатичный характер французской цивилизации, общительный дух французского народа, заметный во все эпохи, с наибольшим блеском проявились именно в то время, которое теперь занимает нас. Мы не будем останавливаться на этом факте; мы уже достаточно знакомы с ним по тем блестящим и глубокомысленным лекциям, в которых излагалось влияние французской литературы и философии в XVIII веке[15 - Лекции Вильмена.]. Мы знаем, что философствующая Франция оказала в деле свободы больше влияния на Европу, нежели революционная, свободная Англия. Мы видели, что французская цивилизация своим могуществом и деятельностью оставила далеко за собою цивилизации всех других европейских государств. Итак, мы можем пройти молчанием все подробности факта; я ссылаюсь на него с тою только целью, чтобы иметь право ограничить одною Франциею картину новейшей европейской цивилизации. Без сомнения, между цивилизациею Франции и цивилизациею других европейских государств существовало в то время важное различие, которое мы не могли бы оставить без внимания, если бы излагали европейскую историю в полном смысле слова; но мы подвигаемся вперед так быстро, что по необходимости должны пропустить, если можно так выразиться, целые века и народы. Я предпочитаю сосредоточить все ваше внимание на ходе французской цивилизации, – верном, хотя и неполном, отражении общего хода событий в Европе.

Влияние Франции на Европу в XVII и XVIII веках представляется весьма различным. В первом из этих веков общеевропейское значение и место во главе цивилизации принадлежит уже не французскому правительству, а самой Франции, французскому народу. Сначала властвует над умами и привлекает к себе общее внимание Людовик XIV со своим двором, потом Франция и ее общественное мнение. В XVII веке были народы, которые рельефнее французов выступали на сцену исторического мира, принимали в судьбе своего отечества более деятельное участие. Так, например, германская нация во время Тридцатилетней войны, английский народ во время английской революции несравненно больше зависели от самих себя, нежели современным им французы. С другой стороны, в XVIII веке многие европейские правительства превосходили французское своею силою, значением, могуществом своим. Фридрих II, Екатерина II, Мария Терезия без сомнения отличались в Европе большею деятельностью и влиянием, нежели Людовик XV. Однако и в ту, и в другую эпоху во главе европейской цивилизации стоит Франция, первоначально – благодаря своему правительству, потом благодаря самой себе, с помощью то политической деятельности ее повелителей, то умственного развития своего.

Итак, для полного знакомства с преобладающею силою французской, а следовательно, и европейской цивилизации, необходимо изучить в XVII веке французское правительство, в XVIII – французское общество. Нужно менять место и предмет изысканий, по мере того как под влиянием времени меняется сцена действия и действующие лица.

Когда изучают правление Людовика XIV, когда стараются определить причины его могущества и его влияния на Европу, то по большей части говорят только о его блеске, победах, великолепии, о литературных знаменитостях его времени. Преобладание французского правительства в Европе приписывают обыкновенно чисто внешним причинам.

По моему мнению, основание этого преобладания не так поверхностны, поводы его не так маловажны. Ошибочно было бы предполагать, что неоспоримое значение Людовика XIV и его правительства зависело исключительно от побед, празднеств или гениальных произведений искусства.

Многие из вас помнят, и все без сомнения слышали о влиянии, которое имело на Францию двадцать девять лет тому назад консульское правительство, и о том состоянии, в котором оно застало наше отечество. Извне угрожало нам нашествие врагов, войска наши подвергались беспрестанным неудачам; внутри страны представлялось почти совершенное разъединение правительства и народа; не было ни доходов, ни общественного порядка; одним словом, побежденное, униженное, расстроенное общество – такова была Франция при водворении консульского правительства. Кому неизвестна изумительная и счастливая деятельность этого правительства, деятельность, в короткое время обеспечившая независимость страны, восстановившая народную честь, преобразовавшая администрацию, обновившая законодательство, одним словом – вызвавшая общество рукою власти к новой жизни?

Такую именно услугу и оказало Франции правительство Людовика XIV в первый период своей деятельности; при всем различии во времени, в средствах, в формах оно желало достигнуть и достигло почти таких же результатов.

Вспомните, в каком положении была Франция после управления кардинала Ришелье во время несовершеннолетия Людовика XIV. Испанские войска постоянно находились на границах, а иногда и внутри страны; возможность нашествия не прекращалась, внутренние раздоры доведены были до крайности, до междоусобной войны, правительство и внутри, и вне страны было лишено достоинства и силы. Положение дел напоминает близкое нам время, предшествовавшее 18 брюмера; только состояние тогдашнего общества было, может быть, не так напряжено, не так бурно. Из этого-то состояния извлекло Францию правительство Людовика XIV. Первые победы его имели такие же последствия, как и победа при Моренго: они обеспечили неприкосновенность территории и восстановили национальную честь. Я рассмотрю правление Людовика XIV в главных чертах его: войны, внешние сношения, администрацию, законодательство, и вы, вероятно, убедитесь, что сравнение, о котором я упомянул и которому я вовсе не хочу придавать преувеличенное значение (я вообще не высоко ценю исторические параллели), – что сравнение это, говорю я, не лишено основания и что я имел полное право привести его.

Займемся прежде всего войнами Людовика XIV. Вы знаете – я уже несколько раз имел случай напомнить вам об этом – что европейские войны первоначально были не чем иным, как великими передвижениями народов, побуждаемые необходимостью, прихотью или каким-либо другим чувством, целые народонаселения, иногда многочисленные, иногда в небольшом составе, переходили с одной территории на другую. Таков общий характер европейских войн до конца крестовых походов, т. е. до исхода XIII века.

Но вот начинается другой род войн, не менее отличных от новейших: это обширные предприятия, задуманные уже не народами, а государями, которые во главе своего войска идут искать где-нибудь вдали завоеваний и приключений. Они оставляют отечество, покидают собственную свою территорию и углубляются без всяких побуждений, кроме личной прихоти своей, одни в Германию, другие в Италию, третьи в Африку. Почти все войны XV и даже отчасти XVI века относятся к этой категории. Имела ли Франция, не говорю уже законное основание, но какой бы то ни было повод желать, чтобы Неаполитанское королевство принадлежало Карлу VIII? Поход этого короля в Италию, очевидно, был чужд всяких политических соображений; король был уверен в справедливости своих личных прав на Неаполитанское королевство и на основании этой уверенности в чисто личных видах, для удовлетворения личного желания своего, предпринял завоевание отдаленной страны, нисколько не соответствовавшей территориальному положению французского королевства. Напротив того, завоевание Неаполя было одинаково опасно и для внешнего, и для внутреннего спокойствия Франции. То же самое можно сказать и о походе Карла V в Африку. Последним предприятием этого рода был поход Карла XII в Россию. Войны Людовика XIV отличаются совершенно другим характером; это войны благоустроенного правительства, прочно установившегося в центре государства, стремящегося к покорению соседних земель, к расширению и укреплению своей территории; одним словом – войны политические. Положим, что они не всегда были справедливы, что они слишком дорого стоили Франции; положим, что безнравственность и излишество их часто заслуживают осуждения; но во всяком случае они носят на себе печать гораздо большей разумности, нежели предшествовавшие им войны. Они вызваны не прихотью, не жаждою приключений, а другими серьезными побуждениями: одни из них имеют целью приобретение естественной границы, другие – присоединение племени, говорящего французским языком, третьи – завоевание оборонительного пункта, необходимого для защиты против соседнего государства. Без сомнения, к этим видам примешивается и личное честолюбие Людовика XIV: но пересмотрите одну за другою все его войны, особенно те, которые относятся к первой половине его царствования, – вы найдете в них побуждения истинно политические, вы увидите, что они были задуманы в пользу французских интересов, для безопасности и могущества государства.

В подтверждение этого факта достаточно привести его последствия. Франция и теперь еще во многих отношениях сохраняет тот вид, который придали ей войны Людовика XIV. Провинции, покоренные им – Франш-Конте, Фландрия, Эльзас, остались составными частями политического тела Франции. Есть завоевания мудрые и завоевания безумные; завоевания Людовика XIV относятся к первому разряду; предприятия его не так прихотливы и необдуманны, как большая часть предшествовавших им; они были произведениями искусной, если и не всегда справедливой и мудрой политики.

Переходя от войн Людовика XIV к его сношениям с иностранными государствами, к его дипломатии в собственном смысле этого слова, мы и здесь замечаем подобное явление. Я уже говорил о происхождении дипломатии в Европе в конце XV века. Я старался показать, каким образом взаимные сношения правительств, до тех пор случайные, редкие, кратковременные, в эту эпоху сделались более правильными и продолжительными, и каким образом они получили характер важного общественного интереса, одним словом – каким образом в конце XV и в первой половине XVI века дипломатия стала играть в событиях такую важную роль. Однако до XVII века она, собственно говоря, лишена была строгой системы; она не доходила еще до продолжительных союзов, до обширных, твердых соображений, основанных на постоянных началах, направленных к определенной цели, с тою последовательностью, которая составляет отличительное свойство прочно утвердившихся правительств. В продолжение религиозного переворота внешние отношения государств зависели почти исключительно от религиозных интересов; Европа разделялась на союзы протестантский и католический. Только в XVII веке, после Вестфальского мира, изменяется под влиянием правления Людовика XIV характер дипломатии. С одной стороны, она освобождается из-под исключительного господства религиозного начала: союзы, политические соображения составляются под влиянием других причин; с другой – она становится гораздо последовательнее, гораздо правильнее и постоянно стремится к известной цели, на основании твердых, постоянных принципов. К этой эпохе относится происхождение правильной системы-равновесия в Европе. В царствование Людовика XIV эта система, со всеми своими последствиями, действительно овладела европейской политикой. В чем же заключалась общая идея, господствующий принцип политики Людовика XIV по этому предмету?

Я говорил уже о великой борьбе, возгоревшейся в Европе между абсолютною монархиею Людовика XIV, стремившеюся к обладанию всем миром, и делом гражданской и духовной свободы, политической независимости, – делом воплощенным в лице принца Оранского, Вильгельма III. Мы видели, что преобладающий факт европейской истории того времени – это принадлежность каждого государства к одной из этих двух великих партий. Но для современников этот факт не был так ясен, каким он представляется нам теперь; он был скрыт, незаметен даже для тех, кто участвовал в совершении его. Ограничение системы абсолютной монархии и утверждение принципа гражданской и религиозной свободы – таков, в сущности, был необходимый результат сопротивления Голландии и ее союзников Людовику XIV; но спорный вопрос между абсолютною властью и свободою не был поставлен так открыто. Часто утверждали, что распространение абсолютной власти было господствующим принципом дипломатии Людовика XIV – я не разделяю этого мнения. Такое стремление приобрело важное место в его политике очень поздно, уже в старости его. Могущество Франции, перевес ее в Европе, унижение соперничествующих с нею держав, одним словом, политический интерес, сила государства – вот цель, к которой постоянно стремился Людовик XIV в борьбе своей с Испаниею, с германским императором и с Англиею. Он действовал гораздо более в видах расширения Франции, усиления правительства ее, нежели в видах распространения абсолютной власти. Из множества доказательств избираю одно, оставленное нам самим Людовиком XIV. В его мемуарах 1666 года имеется заметка приблизительно следующего содержания:

Сегодня утром я имел разговор с сэром Сиднеем, английским дворянином, который сообщил мне о возможности восстановить республиканскую партию в Англии и просил для этого 400 000 ливров. Я сказал ему, что не могу дать более 200 000. Он советовал мне призвать из Швейцарии другого английского дворянина сэра Людло и поговорить с ним о том же предмете.

Действительно, в мемуарах Людло около того же времени встречается параграф, смысл которого следующий:

Я получил от французского правительства приглашение отправиться в Париж для переговоров по делам моего отечества; но я не имею доверия к этому правительству.

И Людло в самом деле остался в Швейцарии.

Вы видите, что в это время целью Людовика XIV было ослабление королевской власти в Англии. Он раздувал внутренние раздоры, старался восстановить республиканскую партию, чтобы воспрепятствовать чрезмерному усилению Карла II в Англии. Во все продолжение посольства Бариллиона в Англии беспрестанно повторяется тот же самый факт. Каждый раз, как только власть Карла II, по-видимому, берет верх над национальною партиею, французский посланник переносит все свое влияние на последнюю, снабжает деньгами предводителей оппозиции, одним словом, борется против абсолютной власти, потому что видит в этом средство ослабить державу, соперничающую с Францией. Вот факт, бросающийся в глаза при ближайшем знакомстве с ходом внешних сношений в царствование Людовика XIV.

Столь же замечательны способности, искусство тогдашних дипломатов. Имена де Торси, д’Аво, де Бонрено известны каждому образованному человеку. Сравнивая депеши, мемуары, ловкость и вообще образ действий этих советников Людовика XIV с действиями посланников испанских, португальских, германских, нельзя не обратить внимания на превосходство французских министров, – превосходство, выражающееся не только в неусыпной деятельности их и трудолюбии, но и в свободном образе мыслей. Эти придворные самодержавного короля судят о внешних событиях, партиях, требованиях свободы, народных восстаниях гораздо лучше, нежели большая часть современных им англичан. Из всех европейских дипломатов XVII века с французскими могут сравниться одни только голландские. Министры Иоанна де Витта и Вильгельма Оранского, этих славных вождей партии религиозной и гражданской свободы, одни только являются способными бороться со слугами великого самодержавного монарха.

Итак, изучение дипломатических сношений Людовика XIV приводит к таким же результатам, как и изучение войн его. Понятно, что правительство, таким образом умевшее вести и войны, и переговоры, необходимо должно было приобрести в Европе великое значение и внушать ей не только страх, но уважение и удивление.

Бросим теперь взгляд на внутренний быт Франции, на администрацию и законодательство Людовика XIV; и здесь мы найдем новые объяснения могущества и блеска его правительства.

Трудно определить с некоторою точностью, что должно понимать под администрацией в управлении страны. Размышления об этом факте приводят, кажется, к следующему убеждению: администрация, в самом общем значении слова, есть совокупность средств, с помощью которых воля центральной власти передается, по возможности быстро и верно, во все части общества, а силы общества как личные, так и вещественные в свою очередь и при тех же условиях восходят к центральной власти. Такова, если не ошибаюсь, настоящая цель, господствующий характер администрации. Отсюда видно, что в те времена, когда в особенности необходимо водворить в обществе единство и порядок, администрация представляется лучшим средством к достижению этой цели: она сближает, скрепляет, соединяет бессвязные, разбросанные элементы общества. Такова, действительно, была задача администрации при Людовике XIV. До него во Франции, как и во всей вообще Европе, чрезвычайно трудно было приводить действие центральной власти во все части общества и сосредоточивать в руках центральной власти средства и силы народа. Над этим трудился Людовик XIV с несравненно большим успехом, нежели предшественники его; ему удалось в известной степени достигнуть намеченной цели. Я не могу войти в подробности по этому предмету; но посмотрите все отрасли общественной деятельности – налоги, пути сообщения, промышленность, военную администрацию, все учреждения, сколько-нибудь относящиеся к администрации: почти каждое из них происхождением, развитием или существенным усовершенствованием своим обязано правительству Людовика XIV. Величайшие люди его времени: Кольбер, Лувуа – действовали и проявляли свой гений на поприще администрации. Вот почему правительство Людовика XIV приобрело всеобщность, твердость, решительность, чуждые другим, современным ему европейским государям.

С точки зрения законодательства, царствование Людовика XIV представляет нам такой же точно факт. Возвращаюсь к сравнению, которое я привел в начале лекции – к законодательной деятельности консульского правительства, совершившего изумительный труд общего пересмотра и исправления законов. Подобный труд был исполнен и при Людовике XIV. Обширные узаконения, обнародованные им – устав судопроизводства, уставы уголовный, торговый, морской, о водах и лесах – все это настоящие кодексы, составленные наподобие наших, рассмотренные в государственном совете, иногда под председательством Ламуаньона. Есть люди обязанные своею известностью участию в составлении и обсуждении этих кодексов – например Пюссор. Если бы мы рассматривали законодательство Людовика XIV в самом существе его, то могли бы сделать против него множество возражений; оно исполнено недостатков, для нас очевидных и бесспорных; цель его не столь истинная справедливость и свобода, сколько общественное благоустройство, приведение законов в прочный и правильный порядок. Но и это одно составляло в то время важный шаг вперед; указы Людовика XIV по самому превосходству своему пред прежним законодательством, без сомнения, могущественно содействовали прогрессивному движению французского общества на поприще цивилизации.

Итак, с какой бы точки зрения ни рассматривать правительство Людовика XIV, не трудно открыть причины его влияния и силы. Собственно говоря, оно в первый раз представило Европе зрелище правительства, уверенного в самом себе, свободного от всяких внутренних врагов, спокойно обладающего своею территориею, своим народом, исключительно преданного правительственным трудам и заботам. Прежде все европейские правительства беспрестанно втягивались в войны, лишавшие их и безопасности и досуга, или же до такой степени были стеснены партиями и внутренними врагами, что постоянно должны были бороться за самое существование свое. Правительство Людовика XIV первое подало пример исключительного попечения о своих выгодах, первое соединило в себе все свойства власти, окончательно установившейся и прогрессивной, которая не чуждается нововведений, потому что рассчитывает на долговечность свою. В самом деле мало найдется правительств, которые уделяли бы так много места нововведениям. Сравните правительство Людовика XIV с абсолютною монархиею Филиппа II в Испании: власть Филиппа II была еще более неограничена, нежели власть Людовика XIV, но отправление ее было далеко не так спокойно и правильно. Притом каким образом Филиппу II удалось утвердить в Испании абсолютную власть? Он совершенно уничтожил свободную деятельность страны, он противился всякого рода улучшениям, он осудил Испанию на состояние совершенного застоя. Напротив того, правительство Людовика XIV деятельно способствовало всякого рода нововведениям, благоприятствовало успехам наук, искусств, материального благосостояния, одним словом – цивилизации. Вот истинная причина его преобладания в Европе; вот почему оно в продолжение всего XVII века служило на континенте образцом правительства не только для государей, но и для самих народов.

Теперь неизбежно возникает вопрос: каким образом правительство столь блестящее, столь прочное – судя по тем фактам, которые мы изложили, – каким образом это правительство так быстро дошло до такого упадка? Каким образом, после такого преобладающего значения в Европе, оно в следующем же столетии сделалось столь слабым, несостоятельным, малоуважаемым? Самый факт не подлежит ни малейшему сомнению. В XVII веке французское правительство стоит во главе европейской цивилизации, в XVIII оно исчезает; вождем, руководителем прогрессивного движения европейского мира делается французское общество, отделенное от своего правительства и часто даже враждебное ему.

Здесь мы встречаемся с неисправимым недостатком и неизбежным последствием абсолютной власти. Я не войду в подробное рассмотрение ошибок Людовика XIV, ошибок чрезвычайно важных; я не буду говорить ни о войне за испанское наследство, ни об отмене Нантского эдикта, ни о чрезмерных расходах, ни о многих других пагубных для него мерах. Я оставлю достоинства его управления в том виде, в каком я изложил их; я допускаю, что ни одна абсолютная власть не соответствовала до такой степени требованиям своего времени и своего народа, не оказала столь важных услуг цивилизации своей страны и вообще всей Европы. Но единственным принципом, единственным основанием этого правительства была абсолютная власть – и вот почему оно дошло до заслуженного падения. Существенный недостаток Франции Людовика XIV заключался в отсутствии политических сил и учреждений, которые бы существовали сами по себе и были способны к самостоятельной деятельности, к сопротивлению. Не было уже древних французских общественных учреждений, если только они заслуживают этого названия; Людовик XIV довершил разрушение их и, конечно, не озаботился заменою их новыми. Они стеснили бы его власть, а он не хотел никакого стеснения. Воля и действие центральной власти – вот все, что ярко проявляется в это время. Правление Людовика XIV – это факт великий, блистательный, могучий, но лишенный основания и корня. Свободные учреждения обеспечивают не только мудрость, но и прочность правительств. Нет системы, которая могла бы существовать без помощи общественных учреждений. Там, где существование абсолютной власти было продолжительно, она непременно имела опору в таких учреждениях, – то в разделении общества на строго разграниченные между собою касты, то в системе религиозных учреждений. В правление Людовика XIV и власть, и свобода одинаково были лишены политических учреждений. Во Франции в то время ничто не обеспечивало ни страны против беззаконных действий правительства, ни самого правительства против неизбежного влияния времени. Зато правительство и присутствовало при собственном падении. Постарел не один Людовик XIV; не он один ослабел к концу своего царствования; постарела, ослабела вся абсолютная власть. В 1712 году абсолютная монархия была так же дряхла, как и сам монарх; и зло было тем более неисправимо, что Людовик XIV уничтожил вместе с политическими учреждениями и политические нравы. Без независимости – нет политических нравов. Кто сознает собственную силу, тот один только одинаково способен служить правительству и противиться ему. С независимыми учреждениями исчезают и энергичные характеры; из обеспеченности прав, наоборот, рождается благородная гордость, чувство собственного достоинства.

Итак, вот настоящее состояние Франции и французского правительства после смерти Людовика XIV: общество богатое, сильное, оживленное разнородною умственною деятельностью – и рядом с ним правительство по преимуществу неподвижное, лишенное средств обновить себя, примениться к движению своего народа, обреченное после полувекового величия и блеска на неподвижность и слабость, и еще при жизни своего основателя дошедшее до упадка, близкого к полному разрушению. Таково положение Франции в конце XVII века; отсюда и характер, направление последующей эпохи, столь резко отличающейся от предшествовавшей.

Всем известно, что отличительною чертою, господствующим фактом XVIII века служит свободное исследование, высокий порыв человеческого духа.

За исключением внешних сношений, предпринятых министерством герцога Шуазеля, и некоторых важных уступок, сделанных общему требованию умов, например американской войны, за исключением, повторяю, некоторых событий этого рода, французское правительство XVIII века представляет пример небывалого до того времени бездействия, инерции, апатии. Вместо сильного, честолюбивого правительства Людовика XIV, которое являлось везде и всюду было на первом плане, – мы видим власть, которая только и думает о том, как бы остаться незаметною, в стороне от общего движения – так хорошо она сознает свою слабость и шаткость. Деятельность, честолюбие перешли на сторону народа. Народ, с своими мнениями, с своим умственным движением, вмешивается во все, во всем принимает участие, и наконец один безраздельно овладевает нравственным авторитетом, т. е. единственною истинною, настоящею властью.

Вторая черта, отличающая состояние человеческого разума в XVIII веке, – это всеобщность, всеобъемлемость свободного исследования. До тех пор, и особенно в XVI веке, круг свободного исследования был ограничен, односторонен; он обнимал собою иногда одни только религиозные вопросы, иногда вместе с ними и политические; но притязания его всегда заключались в известных пределах. Напротив того, в XVIII веке свободное исследование принимает универсальный характер: религия, политика, философия, общество и человек, нравственная и материальная природа – все становится в одно и то же время предметом изучения, сомнения, систематизации; древние науки преобразовываются, рядом с ними возникают новые. Движение распространяется по всем направлениям, хотя и проистекает из одного и того же побуждения.

Кроме того, движение это запечатлено особым, странным характером, не имеющим, может быть, ничего подобного во всемирной истории, – характером отвлеченным, чисто созерцательным. Прежде во всех великих переворотах человеческого рода действие скоро присоединялось к размышлению. Так, например, религиозная революция XVI века началась идеями, спорами чисто умозрительными, но тотчас почти перешла во внешние события. Основатели умственных партий скоро делались предводителями партий политических; жизненная действительность соединилась с умственными трудами. Такое зрелище представляет нам в XVII веке и английская революция. Во Франции в XVIII веке человеческий разум действует на все, между прочим и на такие идеи, которые, находясь в связи с интересами действительной жизни, должны были бы, по-видимому, немедленно и сильно отозваться на внешних событиях. А между тем двигатели, участники этих великих споров остаются чуждыми всякого рода практической деятельности; это теоретики, мыслители, которые наблюдают, судят, говорят, но никогда не вмешиваются в события. Никогда управление внешними, действительными фактами не было до такой степени отделено от управления умами. Отделение мира материального от мира духовного осуществилось в Европе только в XVIII столетии, и в первый раз, может быть, развитие одного из них продолжалось независимо от развития другого. Факт этот чрезвычайно важен: он имел огромное влияние на ход событий. Он сообщил идеям того времени замечательный характер беспредельности и отвлеченности. Никогда философия не стремилась так упорно к обладанию над миром и вместе с тем никогда не была так чужда ему. Рано или поздно пришлось обратиться к действию; умственное движение должно было перейти во внешние события – и чем полнее было разделение их, тем труднее была их встреча, тем сильнее их столкновение.

Можно ли после того удивляться другой отличительной черте тогдашнего состояния человеческого духа – необыкновенной смелости его? До того времени в минуты величайшей деятельности своей он всегда сдерживался известными преградами; человек всегда жил среди фактов, из которых иные внушали ему уважение и до известной степени останавливали стремление его. В XVIII веке совсем не было, по-видимому, внешних фактов, пред которыми склонялся бы человеческий разум, которым он сколько-нибудь подчинялся бы; он ненавидел или презирал все общественное устройство. Отсюда родилось в нем убеждение, что он призван преобразовать все существующее в мире: он стал приписывать себе, некоторым образом, творческую силу; учреждения, мнения, нравы, общество и сам человек – все представлялось ему подлежащим переделке, и человеческий разум принял на себя исполнение подобной задачи. Доходил ли он когда-нибудь до более смелой идеи?

Вот та сила, которая в течение XVIII века встала лицом к лицу с остатками правительственной системы Людовика XIV. Понятно, что невозможно было избежать столкновения между двумя столь неравными силами. Главнейший факт английской революции – борьба свободного исследования и абсолютной монархии – неизбежно должен был проявиться и во Франции. Конечно, различие обоих переворотов немаловажно, как это видно из самых последствий их; но в сущности, положение дел было весьма сходно, и значение событий в окончательном виде их – одно и то же.