РАБЛЕ, ФРАНСУА (Rabelais, Francois) (ок. 1494 — ок. 1553), крупнейший представитель литературы французского Возрождения, прославленный автор сатирических повествований Гаргантюа (Gargantua) и Пантагрюэль (Pantagruel). Родился, по утверждениям одних ученых, в 1483, по убеждению других — в 1494; ко второму мнению склоняется большинство биографов. Полагали, что его отец был трактирщиком, но эта легенда давно опровергнута: он был судебным чиновником, т. е. принадлежал к просвещенному среднему сословию, которому столь многим обязано французское Возрождение. Антуану Рабле принадлежали в Турени земли неподалеку от Шинона; в одном из его поместий, Ладевиньер, и родился Франсуа.
Остается неясным, каким образом и в силу каких причин он в столь раннем возрасте (предположительно в 1511) поступил в монастырь. Загадочны и мотивы, заставившие его отдать предпочтение францисканским обителям. Эти монастыри в ту пору оставались в стороне от гуманистических устремлений и даже изучение греческого считали уступкой ереси. Симпатизировавший гуманизму епископ Жофруа д’Эстиссак из ближайшего бенедиктинского аббатства Мальезе взял к себе секретарями Франсуа и его друга Пьера Ами.
В 1530, оставаясь в духовном звании, Рабле появился в известной медицинской школе в Монпелье и уже через шесть недель был готов держать экзамены на бакалавра — несомненно, что медициной он занимался и прежде. Два года спустя он стал врачом городской больницы в Лионе. В те времена Лион был крупным центром книжной торговли. На ярмарках среди народных книг можно было найти переделки средневековых романов о деяниях великанов и всевозможных чудесах, например Большие хроники (автор неизвестен). Успех этой истории семейства великанов побудил Рабле приняться за собственную книгу. В 1532 он напечатал Страшные и ужасающие деяния и подвиги достославного Пантагрюэля (Horribles et espouantables faicts et prouesses du tres renomme Pantagruel). Хранителями ортодоксальной догмы, в том числе Сорбонной, теологическим факультетом Парижского университета, книга была немедленно осуждена. В ответ Рабле убрал несколько запальчивых выражений (вроде "сорбоннского осла") и, отставив старые побасенки, написал разящую сатиру, не оставлявшую сомнений насчет его намерений в будущем. Это была книга о Гаргантюа, "отце Пантагрюэля". Великаны остались и в ней, как остались и многочисленные отзвуки перепалки, происходившей в 1534. В тот период многие из друзей Рабле оказались в заточении, были изгнаны либо ожидали еще более плачевные судьбы. Пользовавшийся большим влиянием дипломат Жан Дю Белле, кардинал и посланник в Риме, несколько раз брал с собой в Рим Рабле и добился от папы полного прощения за те прегрешения против церковной дисциплины, которые его друг допускал в былые дни (Отпущение 17 января 1536).
[---]
Вплоть до 1546 Рабле писал мало: много времени отнимала у него работа над сочинениями, представленными на докторскую степень, полученную в 1537. Известен случай, когда были перехвачены его письма и он на время удалился в Шамбери. Третья книга (Tiers Livre), описывающая новые приключения Пантагрюэля, была осуждена, как и прежние. На помощь пришли высокопоставленные друзья. Кардинал Дю Белле добился для Рабле приходов в Сен-Мартен де Медон и Сен-Кристоф де Жамбе. Кардинал Оде де Шатийон получил королевское одобрение на публикацию Четвертой книги (Quart Livre), что не помешало Сорбонне и парижскому парламенту осудить ее, как только она вышла в 1552.
В своих сочинениях Рабле демонстрирует исключительное богатство тональности — от послания Гаргантюа сыну (Пантагрюэль, гл. VII) до таких мест, когда сами заглавия едва ли воспроизводимы без пропусков, обозначаемых точками. Оригинальность Рабле всего ярче проявилась в его необычайно красочном и пышном стиле. В его трудах по медицине еще чувствуется влияние Галена и Гиппократа. Один из наиболее известных французских врачей, он во многом обязан своей репутацией тому обстоятельству, что был способен толковать греческие тексты, а также анатомическим сеансам, до какой-то степени предвещавшим методы лабораторного исследования. Не назвать особенно самобытной и его философию. Напротив, писания Рабле — истинная находка для прилежного любителя устанавливать источники и заимствования. Зачастую повествование занимает всего несколько строк, и страница почти полностью заполняется примечаниями. Этот комментарий, отчасти лингвистический, составляли ученые источники, речь простонародья, включая диалекты, профессиональный жаргон разных сословий, а также греческий и латынь — распространенные в ту эпоху кальки.
Гаргантюа и Пантагрюэля называют романами. Действительно, на их композицию большое влияние оказали популярные в то время рыцарские романы. Рабле тоже начинает рассказ с рождения своего героя, который, конечно, появляется на свет "весьма странным образом". Затем традиционно идут главы о детстве и воспитании в отроческие годы — воспитывают героя как адепты Средневековья, так и Возрождения. Воспитание в духе последнего вызывает у автора только восторги, воспитание же в духе Средневековья — одно презрение. Когда Гаргантюа конфискует колокола Собора Парижской Богоматери, теологический факультет Парижского университета направляет к нему делегацию с целью их вернуть. Возглавивший эту делегацию магистр Ианотус де Брагмардо описан со злою насмешкой. В резком контрасте с этим слабоумным стариком стоит прекрасно воспитанный, светлый умом Гаргантюа, чья внешность столь же безукоризненна, как и его латынь. Среди его помощников едва ли не самый интересный — брат Жан, очень схожий с братом Туком из баллад о Робин Гуде. Брат Жан — воплощение идеала, близкого сердцу автора, как близок он был и Эразму Роттердамскому: это монах, отнюдь не пренебрегающий живой, деятельной жизнью, умеющий постоять за свою обитель и словом, и делом.
В Пантагрюэле, следующем за Гаргантюа (хотя он напечатан раньше), заимствования из фольклора, составившие основу рассказа, намного очевиднее. Герой-великан, одержимый жаждой приключений, прямо перенесен в рассказ из лубочных книг, продававшихся на ярмарках в Лионе и Франкфурте. Его рождение происходит также "весьма странным образом" и описывается с многочисленными акушерскими подробностями. Столь же красочно повествование о том, как росло это громадных размеров чудо природы, но постепенно основное внимание автор начинает уделять интеллектуальным устремлениям в духе Возрождения. Показательна сцена знакомства с Панургом, который рекомендует себя, произнося речи на многих языках, — эпизод, точно рассчитанный с целью вызвать смех у публики, принадлежащей к кругам гуманистов, где могли счесть немецкий трудным, однако различали греческий и древнееврейский, если говорящий демонстрировал "истинный дар риторики". В этой же книге (глава VIII) находим написанное стилем Цицерона письмо к Пантагрюэлю, свидетельствующее, сколь страстно верили тогда люди в наступление новой эпохи.
Появившись в повествовании, Панург останется в нем до самого конца. Третья книга построена так, что он постоянно находится в центре действия, рассуждая то на темы экономики (о пользе долгов), то о женщинах (следует ли ему жениться?). Когда рассказ доходит до женитьбы Панурга, Рабле заставляет его искать совета то у одного персонажа, то у другого, так что в деле участвуют разные группы людей. Их мнения оказываются совсем не убедительными, и Панург решает прибегнуть к совету оракула Божественной Бутылки, так что книга завершается на ноте и ироничной, и горькой.
Четвертая книга полностью отведена под путешествие Пантагрюэля, представляющее собой и паломничество в средневековом духе, и ренессансный опыт познания, отчасти в подражание Жаку Картье, описавшему свои путешествия, или многочисленным "космографиям" того времени. Сочетание средневековых и ренессансных элементов у Рабле не должно удивлять читателя. Та же амбивалентность свойственна и другим деталям его повествования. Путешествие начинается с евангелической, почти протестантской церемонии, но, с другой стороны, перед нами старая привычка давать аллегорические названия различным островам, которые посещает экспедиция (как острова Папеманов и Папефигов). Дабы эта географическая фантазия не иссякала, названия берутся даже из древнееврейского, как, например, остров Ганабим (множ. число от слова ganab — вор). Странно, что изобретательный и неунывающий Панург постепенно становится малосимпатичным персонажем, как, например, в знаменитой сцене бури на море, когда он ведет себя как трус, в отличие от брата Жана, с его твердостью духа, владением ситуацией и знанием морского дела.
В Четвертой книге путешествие не завершено. Пятая книга заканчивается сценой у оракула Божественной Бутылки, чье таинственное слово истолковывается как "тринк", т. е. как приглашение испить из чаши познания. Тем самым финал всего произведения приобретает оптимистическую тональность — герои полны надежд, что впереди новая эра.
Пятая книга появилась в двух вариантах вскоре после кончины Рабле. Споры о том, не является ли она подделкой, ведутся давно. Тот факт, что Пятая книга не может быть безоговорочно признана творением Рабле, осложняет понимание и оценку его взглядов. Даже по тем частям произведения, относительно которых не возникает сомнений в авторстве, сложно судить, каково было отношение автора к религии. В наши дни принято считать, что он был последователем Эразма, т. е. желал церковных преобразований, но не отделения от Рима. Неприязнь к монашеству объясняется не только отвращением к аскетизму, но и напряженной в ту пору полемикой, которая шла в самих монастырях между приверженцами гуманизма и ревнителями средневековых порядков. Об этой полемике Рабле думал, насмешливо описывая библиотеку монастыря Св.Виктора (Пантагрюэль, глава VII), в которой полки уставлены книгами с комическими заглавиями (вроде "Башмаков терпения").
Последние годы Рабле окутаны тайной. Возможно, никогда не будет выяснено, почему он отказался от своих приходов вскоре после того, как их получил. Ничего достоверно не известно о его смерти, помимо эпитафий поэтов Жака Таюро и Пьера де Ронсара, причем последняя звучит странно и не комплиментарна по тону. Обе эпитафии появились в 1554. Даже о месте захоронения Рабле ничего нельзя сказать точно. Традиционно считается, что он погребен на кладбище собора св.Павла в Париже.
3.67