Судьба Лондона: катастрофы

– Обязательно. Через несколько минут я отправлюсь на Боу-стрит. Подстрекательство к грабежу, знаете ли. Не стоит беспокоиться – сотня человек здесь готовы внести за меня залог. На вашем месте я бы уже был где-то в районе Кингс-Кросс.

Фишер кивнул и подмигнул, укутываясь в свою дубленку. На нем была пара причудливых старых кавалерийских сапог, верхняя часть которых была набита ватой. Его голову и уши закрывал большой шерстяной капюшон, такой, какие носят старые горские женщины. Было много законодателей, одетых точно так же, но никто не смеялся, и никто, казалось, ничуть не уловил юмора ситуации.

– Пойдемте, – сказал Фишер Гофу, который пытался согреть кончик своего носа большой сигарой. "Жаль тратить весь этот альбом копий на газету, которая не будет издаваться массовым тиражом.

– Что может иметь тираж в такой мороз? – прорычал Гоф. – Как здесь пустынно! Страшно подумать, что человек может упасть на Трафальгарской площади среди бела дня и умереть от переохлаждения, но это так. Повесьте меня, если одиночество не действует мне на нервы.

Гоф задрожал, поплотнее натянув на себя овчину.

– Это становится кошмаром, – сказал он. – Скоро мы будем удирать от белых медведей. Мне не хватает атмосферы общительности. Давайте двигаться в том направлении, где находятся друзья Хэмпдена.

VI

Тем временем огромная толпа лондонских рабочих неуклонно продвигалась на север. Сотни телег были без колес, что, конечно, мешало продвижению, но в конечном счете экономило время, так как в каждой телеге было до дюжины человек, учитывая, что все соседи работали по принципу кооперации.

Постепенно строй начал дробиться и разворачиваться в определенных направлениях. Это стало похоже на армию, марширующую к заданным точкам по десятку или даже более проспектов. Было хорошо заметно, что среди этой толпы было несколько сотен человек, которые точно знали, куда идти, и у которых были инструкции относительно определенных целей.

Теперь они расходились во всех направлениях, спокойно, уверенно и решительно, охватывая широкую территорию от Каледониан-роуд до Юстона и от Финсбери-парка до Кингс-Кросс. Они шли так спокойно и организованно, что были слышны только хруст снега и тяжелое дыхание.

Возле Юстонского вокзала были встречены первые признаки противодействия. Восемьдесят полицейских преградили путь. Толпа сомкнулась. Здесь не было разгоряченной крови, лишь мрачная решимость с примесью сардонического юмора. Голову или две проломили ударами палок, но шансов было слишком мало. Через пять минут вся группа констеблей была разоружена, закована в наручники и уведена с собой в качестве почетных военнопленных. Возможно, их симпатии были на стороне толпы, потому что они не устроили ничего похожего на хорошую драку, как это обычно бывает.

У вокзала Кингс-Кросс скопилось еще больше полицейских, и здесь не обошлось без кровопролития. Но в непосредственной близости от места схватки находились тысячи людей, и белая пустота этого места стала черной от колышущихся фигур и шума суматохи, который разносился в разные стороны. Наконец полиция была отброшена назад, зажата между двумя значительно превосходящими силами и сдалась по доброй воле.

Победа оказалась легче, чем представлялось, потому что констебли явно не горели желанием выполнять стоящую перед ними работу. Не многие из них думали о своих собственных каминах и о том, что им будет полезнее оказаться в рядах своих противников.

Тем временем многие местные муниципалитеты убеждали призвать военных. Но они единодушно отказались делать что-либо подобное. Это был тот психологический момент, когда одно прикосновение природы делает весь мир единым. В Палате общин на мучительный призыв Хейса и его партнера военный министр холодно ответил, что не может вмешаться, если мэр того или иного района не обратится за помощью после прочтения Акта о беспорядках. Дело было в руках полиции, которая знала, как действовать в чрезвычайной ситуации.

Фишер и его коллега, которых толкали, пихали и добродушно подталкивали, в конце концов оказались за парой огромных ворот, которые открывались во двор сразу за Юстонским вокзалом. Там была большая квадратная площадка, а за ней – три небольшие горы угля, аккуратно сложенные привычным образом. Перед этим отрадным зрелищем спокойствие двух тысяч мужчин, совершивших вылазку во двор, было сломлено. Они вскинули руки, смеялись и ликовали. Они ворвались в офис крупной угольной компании, которая якобы была владельцем всего этого черного богатства, и потащили клерков во двор. Сзади раздавался треск и грохот телег без колес, которые тащили на себе.

– Нет причин для страха, – объяснил старший человек. – Мы здесь, чтобы купить этот уголь, по одному, по два или по три центнера, в зависимости от обстоятельств, и вы можете получить свои деньги наличными или ваучерами, как вам будет угодно. Но мы собираемся получить товар, и не беспокойтесь об этом. Просто постойте у ворот и взгляните на нас. Вам придётся считать на глазок, но это не будет для вас потерей. А цена – восемнадцать пенсов за центнер.

Три клерка неуверенно усмехнулись. В тот же момент такая же странная сцена разыгрывалась более чем на сотне других угольных дворов. Три или четыре сотни человек уже копошились над большой насыпью, раздавался треск и грохот, когда падали огромные глыбы, воздух наполнился грязным, зернистым черным порошком, и вскоре все лица были черными от него.

Очень скоро от угольных куч пошел непрерывный поток. Большой поток тележек с углем с хрустом катился по твердому, замерзшему снегу, запряженных одним, двумя или тремя мужчинами, в зависимости от груза, или от того, сколько человек сотрудничало, и по мере того, как они шли, они пели и кричали о своей победе. Это было беспорядком, это было неправильно, это было прямым нарушением закона, но человек устанавливает законы для человека.

Гоф и Фишер, пройдя вдоль Юстон-роуд, внезапно оказались в гуще взволнованной толпы. Двери пристани были выбиты, но в центре двора решительно стоял ряд людей, прикрепивших шланг к одному из водопроводов и бросавших мародерам яростный вызов. На мгновение возникла тишина. Мысль о том, чтобы быть облитым с головы до ног при термометре на нуле, была ужасающей. Эти люди встретили бы огонь, но подобная смерть, ибо это означало бы смерть, была ужасна.

– Неужели этот парень хочет, чтобы его убили? – воскликнул Фишер. – Если он это сделает, они разорвут его на куски. Я спрашиваю, сэр, вы с ума сошли?

Он импульсивно подался вперед. Ошибившись в его намерениях, человек со шлангом энергично повернул кран. Последовал яростный вой. Но драматический момент пропал, не появилось ни капли воды. Внезапный крик смеха раздался вовремя, чтобы спасти жизнь пожарному-любителю.

– Вода замерзла в магистрали, – раздался чей-то голос.

Все было так, как сказал голос. В мгновение ока все снова стало обыденным. Фишер же был очень серьезен, когда уходил.

– Это само по себе беда, – сказал он. – Вода замерзла в магистрали! К завтрашнему дню у нас не будет ни капли.

VII

На следующий день в Палате представителей шли жаркие дебаты. Было предложено ввести военное положение в Лондоне. Это был шанс для горстки чудаков и фанатиков не остаться без внимания. Это было вмешательство в свободу личности и все остальное. Дебаты продолжались и в десять часов, когда Фишер вернулся в пресс-центр. В одиннадцать один из ведущих зануд все еще продолжал говорить. Внезапно по палате пробежала нервная дрожь.

Унылый оратор сделал паузу – возможно, он немного устал от самого себя. Произошло нечто драматическое. Возникла та любопытная напряженная атмосфера, которая вызывает сдавливание груди и сжимание горла перед тем, как придет реальное понимание. Пренебрегая всеми правилами приличия, один из членов встал за креслом спикера и громко воскликнул:

– Отель "Сесил" горит! – закричал он. – Там все горит!

Фишер бросился с галереи во двор. Даже чопорный Демосфен потерял дар речи и поспешил покинуть палату. Не было нужды объяснять кому-либо, что означают масштабы катастрофы. Все знали, что перед лицом такого бедствия пожарная команда будет беспомощна.

На Стрэнде и на подходах к нему, на набережной и на мостах собралась плотная масса людей. Они были закутаны во всевозможные странные и гротескные одеяния, но, казалось, не обращали внимания на пронизывающий холод.

На Стрэнде было светло как днем. Огромный столб красно-белого пламени устремился далеко в небо, ровный гул от него напоминал шум прибоя на каменистом берегу. Постоянно раздавался треск, похожий на мушкетную стрельбу.

Великолепный отель, одна из самых ярких и заметных особенностей Стрэнда и набережной Темзы, был обречен. Время от времени падающие искры вспыхивали и задевали соседние деревянные конструкции, но все крыши вокруг были покрыты пожарными, которые сразу же тушили огонь. Тонны снега поднимались по пожарным лестницам и с помощью наспех сооруженных канатов, так что постепенно в соседних зданиях стало влажно и холодно. Если бы не это милосердное присутствие снега, южная сторона Стрэнда от Веллингтон-стрит до Чаринг-Кросс могла бы уйти в историю.

Как бы то ни было, если только не произойдет чего-то совершенно непредвиденного, страшная катастрофа была предотвращена. Пожарным еще многое предстояло сделать.

– Давайте вернемся в офис, – сказал Фишер, стиснув зубы. – Я бы продал все свое королевство за глоток горячего бренди. Надеюсь, к следующей метели мы будем более подготовлены. Я полагаю, что в Штатах они бы ничего такого не придумали. А у нас по ту сторону Эдинбурга нет ни одного достойного снегоочистителя.

– Мы ни к чему не готовы, – ворчал Гоф. – Если бы сегодня ночью был ветер, ничто не могло бы спасти Стрэнд. Катастрофа может повториться, более того, до рассвета наверняка случится пожар, полдюжины пожаров. Если бы подул сильный ветер, где бы был Лондон? От одной мысли об этом начинает кружиться голова.

Гоф ничего не сказал. Было слишком холодно даже для того, чтобы думать. Постепенно они вдвоем оттаяли перед камином в офисе. Вошла изможденная сотрудница с кучей листов. Гоф так же неторопливо перебрал их. Его глаза сверкнули.

– Боже мой, – выдохнул он. – Я надеюсь, что это правда. В Нью-Йорке уже второй день идут ливни. Мы должны держать ухо востро – сильные западные ветры с сильным понижением…

В течение следующих двух часов Фишер склонился над своим столом. Комната показалась ему намного теплее. Возможно, дело было в бренди. Он снял дубленку, затем шинель. Вскоре на его лбу появилась маленькая бисеринка влаги. Он немного отошел от огня. Он чувствовал удушье и слабость, ему захотелось на воздух.

Немного сомневаясь в собственном состоянии, он с чувством вины открыл окно. Холодный и свежий воздух оживил его, но это был не тот стальной, отполированный, убийственный воздух последних нескольких дней. Кто-то прошел по снегу внизу и заскользил по нему со специфическим звуком, напоминающим промокшую землю.

Фишер высунул голову из окна. Что-то влажное упало ему на шею. Он почти истерически закричал, зовя Гофа. Гоф тоже оказался без шинели.

– Я решил, что мне померещилось, – неуверенно сказал он.

Фишер ничего не ответил. Напряжение спало, он вздохнул свободно. А снаружи весь белый, безмолвный мир продолжал капать, капать, капать…

Четырехдневная ночь

История лондонского тумана, который на четыре дня превратил дневной свет в темноту.

I

Прогноз погоды для Лондона и Ла-Манша гласил: "Легкие воздушные потоки, в целом ясно, тепло". Далее в увлекательной колонке Хакнесс прочитал, что "условия над Европой в целом благоприятствуют сохранению большой антициклонической области, барометр над Западной Европой неуклонно растет, давление на море ровное, значения необычно высокие для этого времени года".

Мартин Хакнесс, бакалавр естественных наук из Лондона, вдумчиво прочитал все это и кое-что еще. Изучение метеорологических сводок было для него почти религией. В лаборатории в задней части его гостиной стояли всевозможные странного вида приборы для измерения солнечного света, силы ветра, давления атмосферы и тому подобного. Хакнесс надеялся, что в скором времени сможет предсказывать лондонский туман с абсолютной точностью, что, если подумать, было бы очень полезным делом. В своей причудливой манере Хакнесс называл себя специалистом по туманам. Он надеялся когда-нибудь зарекомендовать себя рассеивателем тумана, что в переводе означает "великий общественный благодетель".

Шанс, которого он ждал, казалось, наконец настал. Наступил ноябрь, мягкий, пасмурный и тяжелый. Уже прошли пара густых туманов, от которых Лондон периодически стонет и ничего не может сделать для их предотвращения. Хакнесс был достаточно зорким, чтобы увидеть здесь опасность, которая в один прекрасный день может обернуться страшным национальным бедствием. Насколько он мог судить по своим наблюдениям и показаниям, в ближайшие четыре с половиной часа Лондон ожидал новый густой туман. И если он не сильно ошибался, следующий туман будет особенно густым. Сидя за завтраком, он видел, как на Гоуэр-стрит собирается желтый туман.

Дверь распахнулась, и в комнату, даже не извинившись, ворвался человек. Это был маленький человечек с резкими, чисто выбритыми чертами лица, острым носом и вызывающим пенсне. Он не был похож на Хакнесса, если не считать его невозмутимой мечтательной манеры. Он размахивал бумагой в руке, как знаменем.

– Это случилось, Хакнесс, – воскликнул он. – Когда-нибудь это должно было произойти. Все здесь, в последнем выпуске "Телеграфа". Мы должны пойти и убедиться в этом.