Мертвые, вставайте!

– Ты правда думаешь, что эту женщину убили?

– Понятия не имею. Но уверен, что-то здесь нечисто. Это точно, Легенек.

– Что тебе известно?

– Не больше того, что ты услышал утром по телефону. Звонил один мой друг. Кстати, не трудись разыскивать парней, которые копали канаву в первый раз. Они тоже друзья. Побереги свое время. Реливо обо мне – ни слова. Он думает, я стараюсь ему помочь. У него субботне-воскресная любовница в пятнадцатом округе. Адрес я тебе дам, если понадобится. А если нет, то нечего ей надоедать, лучше плюнуть и растереть.

– Конечно, – сказал Легенек.

– Ну я пошел. Для тебя так будет лучше. Не стоит рисковать, чтобы известить меня, что там найдут, – сказал Вандузлер, указав на яму под деревом. – Я вижу все, что происходит, я живу рядом. Там, наверху.

Вандузлер ткнул пальцем в сторону облаков и исчез.

– Яму закапывают! – сказал Матиас. – Там ничего нет.

Марк испустил вздох подлинного облегчения.

– Занавес, – сказал Люсьен.

Он размял руки и ноги, затекшие от долгого наблюдения, когда он был зажат между охотником-собирателем и медиевистом. Марк закрыл окно.

– Пойду сообщу Жюльет, – решил Матиас.

– Разве это не может подождать? – спросил Марк. – Ты же работаешь там вечером?

– Нет, сегодня понедельник. По понедельникам ресторан закрыт.

– Ах да. Ну тогда валяй.

– По-моему, – сказал Матиас, – будет милосерднее сообщить ей, что ее подруга не зарыта под деревом, верно? Мы уже все достаточно поволновались. Куда приятнее знать, что она где-то болтается.

– Да. Поступай, как знаешь.

Матиас исчез.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Марк у Люсьена.

– Думаю, София получила открытку от Сте-лиоса, они увиделись, и она, разочаровавшись в муже, умирая от скуки в Париже и истосковавшись по родине, решила удрать с греком. Мысль верная. Мне бы не понравилось спать с Реливо. Она даст о себе знать месяца через два, когда страсти улягутся. Пришлет открыточку из Афин.

– Да нет, я о Матиасе. Что ты думаешь о Матиасе и Жюльет? Ты ничего не замечаешь?

– Ничего особенного.

– А по мелочи? Тоже ничего?

– Ах, по мелочи… Знаешь, по мелочи всегда что-то найдется. Не из-за чего сыр-бор городить. Тебе это неприятно? Ты сам ее хотел?

– Да нет, – сказал Марк. – В сущности, я об этом не думаю. Так, сболтнул. Забудь.

Они услышали, как по лестнице поднимается комиссар. Не останавливаясь, он крикнул, что под буком ничего не нашли.

– Конец военных действий, – сказал Люсьен. Прежде чем выйти, он взглянул на Марка, по-прежнему стоявшего у окна. Темнело.

– Вернулся бы ты лучше к своей деревенской торговле, – сказал он. – Больше смотреть не на что. Она на каком-нибудь греческом острове. Играет. Гречанки любят играть.

– Откуда у тебя такие сведения?

– Только что придумал.

– Должно быть, ты прав. Ей пришлось уехать.

– А тебе понравилось бы спать с Реливо?

– Боже упаси, – сказал Марк.

– Вот видишь. Она унесла ноги.

15

Люсьен закрыл дело и отправил его в чистилище своего разума. Все, что проходило через это чистилище, вскоре окончательно оседало в недосягаемых уголках его памяти. Он снова взялся за статью о пропаганде, немало пострадавшую от вторжений последних двух недель. Марк и Матиас вернулись к своим трудам, которых не заказывал им ни один издатель. Они встречались за столом, а Матиас, возвращавшийся с работы с наступлением темноты, заходил сдержанно поприветствовать своих друзей и наносил краткий визит комиссару. Вандузлер неизменно задавал ему один и тот же вопрос:

– Есть новости?

И Матиас, прежде чем спуститься на свой второй этаж, качал головой.

Вандузлер не ложился спать до прихода Матиаса. Похоже, только он и хранил бдительность, да еще Жюльет, с тревогой следившая за входом в свой ресторан, особенно по четвергам. Но София там не появлялась.

На следующий день выглянуло вполне сносное майское солнце. После всех выпавших за месяц дождей оно подействовало на Жюльет как реактив. В пятнадцать часов она, как обычно, закрыла ресторан, в то время как Матиас снимал рубашку официанта и, стоя с голым торсом позади стола, искал свой свитер. Жюльет не осталась равнодушной к этому ежедневному ритуалу. Она была не из породы скучающих женщин, но с тех пор, как Матиас служил в ресторане, ей жилось веселее. У нее было мало общего со вторым официантом или с поваром. С Матиасом у них не нашлось вообще ничего общего. Зато с Матиасом было легко говорить о чем угодно, а это очень приятно.

– Не приходи раньше вторника, – сказала ему Жюльет, внезапно решившись. – Мы закрываемся на весь уикенд. Я поеду к себе домой, в Нормандию. Все эти ямы и деревья нагнали на меня тоску. Надену сапоги и буду бродить по мокрой траве. Люблю сапоги и конец мая.

– Отлично придумано, – сказал Матиас, совершенно не представлявший себе Жюльет в резиновых сапогах.

– Если хочешь, ты тоже можешь приехать. Думаю, погода будет хорошая. Тебе, по-моему, должна нравиться деревня.

– Так и есть, – сказал Матиас.

– Прихвати с собой святого Марка и святого Луку, да и старого готического комиссара тоже, если угодно. Я не слишком держусь за свое одиночество. Дом большой, тесно не будет. В общем, поступайте, как хотите. У вас есть машина?

– Машины больше нет, мы ведь сидим в дерьме. Но я знаю, где ее позаимствовать. У меня остался приятель в гараже. Почему ты говоришь «готический»?

– Да так. У него ведь красивое лицо, верно? Он со своими морщинами напоминает мне церкви в стиле пламенеющей готики, покрытые вычурной резьбой: кажется, вот-вот треснут, как дырявое полотно, а они все стоят. Я от него просто балдею.

– Потому что ты знаешь толк в церквях?

– Я ходила к мессе, когда была маленькой, представь себе. Мой отец, бывало, посылал нас по воскресеньям в собор в Эврё, и во время проповеди я читала брошюру. Собственно, это все, что я знаю о церквях в стиле пламенеющей готики. Тебе неприятно, что я говорю, будто старик похож на собор в Эврё?

– Да нет, – сказал Матиас.