Янтарная Цитадель

– Не лукавьте. Вы написали и поставили пьесу, высмеивающую царя Гарнелиса.

– Если вам так угодно ее воспринимать. В моей пьесе выведен царь, впавший в старческое слабоумие, растрачивающий богатства страны на некую безумную и никому не нужную стройку, и ради этого обращающий в рабство собственный народ. Но зовут его не Гарнелис.

– Всем понятно, на кого вы намекали.

– Да. Это называется сатирой.

– Вы попытались выставить Его Величество в глупом виде!

– А что: наш царь уже выше критики? В прошлом, сколько мне помнится, он умел над собой посмеяться. Разве у его подданных нет права высказывать свое мнение? Или свободу речи у нас загадочным образом отъяли?

Придворный примолк. Глаза его казались колодцами темноты.

– Многое изменилось, – напористо проговорил он.

Сафаендеру стало зябко.

– Действительно, изменилось, – пробормотал он. – Царь потерял чувство юмора. Да это катастрофа.

– Для вас.

– Я не сниму спектакля, пока меня не заставят силой.

– Тогда поищите для него новую сцену, – посоветовал господин Поэль. – Ваше дозволение на постановки более недействительно. Царь избрал для своего монумента новое место.

– Новое место? – Сафаендер недоверчиво хохотнул.

– Превосходное место. Мы стоим прямо на нем. Старый царский театр будет снесен.

– Снесен?

Сердце поэта колотилось, каждая жилка в его теле вопила от отчаяния, но он стоял недвижно.

– Самое знаменитое, почитаемое, драгоценное здание в городе – на снос?..

– Подготовка к сносу, – спокойно заявил чиновник, – уже начата.

– Царь не осмелится!

– Вы сами навлекли это на себя, Сафаендер. Винить вы можете только себя.

– Вы не осмелитесь. Народ Парионы вам не позволит. Я вам этого не позволю! Не осмелитесь!

Теперь Сафаендер рыдал, скорчившись среди развалин театра. Он заполз сюда, когда остальных защитников разогнали или взяли под стражу – тех, кто выжил. Труппа его распалась. Многие актеры погибли, защищая театр. Мраморная щебенка царапала колени. Вершина холма походила теперь на рану, на гнойную язву.

Мерзость запустения.

Лил дождь, промачивая поэта насквозь, стекая по щекам вместе со слезами. Сафаендер ласкал разбитые камни и колотил их кулаками. Он потерял больше, чем сцену, которой отдал жизнь. Театр был ему отцом, сыном и любимой.

– Пойдем, – донесся до него голос. – Пойдем отсюда.

Сафаендер поднял голову. К нему склонялся его лучший друг, бывший в разные времена театральным распорядителем, постановщиком, актером, вдохновением. Теперь с этим кончено.

– Элдарет, я не могу…

– Они искали только повода, – сказал Элдарет, беря друга за руку. – Это готовилось месяцами. Твоя пьеса не могла не вызвать бурю. А ты же у нас тишины не любишь.

– Они за это поплатятся.

– Да. – Элдарет потянул его за руку. – Пойдем со мной, Саф, пока тебя не нашли. Поторопись. За нас обоих назначена награда.

Глава первая.

Потерянное зеркало

Танфия, как всегда, размечталась.

Нет, трудилась она так же усердно, как все остальные, таскала снопы ячменя на телегу – рукава закатаны, к потной коже пристала солома, спина болит. Но прочие за работой болтали да хихикали. Четверо ребятишек играли в пятнашки на золотом жнивье. Здоровенный черный вол лениво дремал под ярмом. А Танфия ничего этого и не видела, потому что взгляд ее стремился к горам за лугом.

Небо палило. Танфии щуриться приходилось от его нестерпимой яркости. Но в горах обитали хищные птицы, серебряные волки, летучие чешуйчатые твари с кожистыми крыльями – хищники, готовые покуситься на благополучие долины. А за гранитной грядой лежал океан, которого Танфия никогда не видела, и только воображать могла, как бьются о далекий скалистый берег серые валы. Интересно, такое ли небо раскинулось над Парионой – городом ее мечты, лежащим дальше далекого моря и безнадежно недостижимым.

Танфия только вздохнула. Нет, она определенно родилась не в том месте. Это какая-то ошибка…

В синеве небес проглянула черная точка. Девушка затаила дыхание – прихотливый лет узнавался безошибочно.

– Дра’ак! – взвизгнула она.

Работа остановилась. Из-за телеги выбежали ее отец и мать, за ними и другие деревенские. Танфия хорошо могла разглядеть подлетающую тварь – широкие кожистые крылья, недоразвитые перышки, торчащие из чешуйчатой шкуры, огромный страшный клюв. И растопыренные когти, как серпы.

Ребятня с визгом прыснула в стороны – в том числе ее младший братик Ферин. Танфия затаила дыхание от ужаса. Детям от хищника не убежать. Тварь избрала жертвой самую маленькую девочку и теперь кружилась над ней, не отставая. Танфия рванулась к ним, размахивая руками и вереща как оглашенная.

Драконоястреб не обратил никакого внимания не попытки себя напугать. Он сложил крылья и пал вниз.

Прозвенела тетива, свистнула в воздухе стрела. Дра’ак словно замер на полпути и, нелепо крутясь и размахивая крыльями, камнем рухнул на землю всего в трех футах от перепуганной девочки.

Танфия подхватила малышку на руки. Тварь пялилась на них мертвым черным газом. Девушка никогда раньше не видела дра’аков так близко. Больше всего ее удивил почему-то его цвет – чешуя переливалась на солнце бронзовым и лилово-синим.

Бык с перепугу чуть не понес вместе со своим драгоценным грузом, и дядюшка Эвайн побежал успокаивать животину. Остальные деревенские бежали по полю к Танфии. Мать девчушки принялась успокаивать плачущую дочку, прочих ребятишек расхватали родители. Ферин, которого происшествие больше порадовало, чем испугало, помчался к матери.

И тут Танфия сообразила, что пристрелил хищника Руфрид. «Проклятие, – подумала она, – ну почему именно он героя из себя корчит?». Парень стоял у телеги, прилаживая вторую стрелу на тетиву. Но небо оставалось чистым. Дра’аки – охотники одиночные.

Деревенские обступили труп зверя тесным кругом.

– Обнаглели, твари, – Эодвит, отец Танфии, прижал тварь к земле каблуком и выдернул стрелу. – Им что ягненок, что ребенок. Ладно, пошли по домам. Веселье кончилось.

Растрепанные, в бурых штанах и мокрых от пота расшнурованных юбках, излучинские жители толпой побрели к телеге. Потрясение быстро сошло с их лиц; вскоре все уже болтали, шутили, хлопали Руфрида и Танфию по спине и хвалили за сметку. Руфрид шествовал, как петух, принимая похвалы с обычным неловким самодовольством. Танфия мрачно смотрела ему вслед.

Последние снопы закинули на телегу и закрепили. Ферин запрыгнул к дядьке Эвайну на облучок, и телега покатила по неразъезженной дороге к деревне. Танфия приотстала, чтобы не обгонять родителей.