Крушение «Великого океана»

– Хорошо, мастер Уильям, – ответил Реди, – я сдержу данное слово, и, когда вы услышите мой рассказ, то, конечно, найдете, что в свое время я был очень безумен. И это правда; но, если это послужит вам предупреждением, мой рассказ принесет вам пользу.

– Нам будет очень приятно послушать, – сказала миссис Сигрев.

– Хорошо, – ответил старик.

И Реди заговорил.

«Конечно, вы хотите узнать, кто были мои отец и мать? Об этом я скажу в двух словах. Мой отец служил капитаном на купеческом судне, которое ходило от Южного Шильдса до Гамбурга; моя мать, да благословит Господь ее душу, была дочерью капитана милиции, который умер месяца через два после ее замужества. Состояние, завещанное им матушке, увеличило средства отца; а в те времена он уже владел одной третью шхуны. Две трети принадлежали очень богатому кораблестроителю, по имени Мастермэн. Третья часть прибыли, которую давала шхуна, и капитанское жалованье позволяли отцу жить безбедно.

Мастермэн очень уважал отца и получал большие барыши, благодаря трудам и искусству моего отца. Он пожелал быть на его свадьбе, а позже предложил сделаться моим крестным отцом. Все думали, что это будет для меня отлично; все поздравляли моих родителей, потому что почти шестидесятилетний мистер Мастермэн остался холостым, и близких родственников у него не было. Правда, он очень любил деньги, но, по словам друзей отца, это было к лучшему; ведь, умирая, он не мог унести с собой своего богатства. Однако все ожидания скоро окончились, потому что, когда мне минул год, отец утонул в море. И его судно, и весь экипаж погибли в Тексельских мелях. Моя мать осталась с крошечным ребенком на руках, а самой-то ей было всего двадцать два года.

Предполагалось, что у нее останутся недурные средства к жизни, потому что шхуна была застрахована в сумме, составлявшей две трети ее стоимости. Однако, ко всеобщему изумлению, Мастермэн объявил, что были застрахованы только две трети судна, составлявшие его собственность».

– А что значит «застрахован»? – спросил Уильям.

– Страховая премия – сумма, выдаваемая обществом в случае несчастья людям, которые называются «страхователями», – ответил сыну Сигрев, – таким образом, когда портится или гибнет товар, или самое судно, владелец получает деньги. Он ежегодно платит обществу известные суммы, и чем больше опасность, тем плата взимается больше: например, в военное время платишь десять процентов, то есть по десяти фунтов с каждой сотни фунтов страховой премии. Предположим, что ты застраховал свой товар или судно в тысячу фунтов; с тебя брали десять процентов, судно пришло благополучно; акционеры общества получили с тебя сто фунтов; если же твое судно погибло, ты получил с акционеров тысячу фунтов. Ты понял, Уильям?

– Понял, – ответил Уильям.

И Реди продолжил свой рассказ.

«Трудно было узнать, правду или нет говорил мистер Мастермэн. Только я знаю, что в то время все кричали: «какой стыд», все повторяли, что раз он лишает денег несчастную вдову, ему придется ответить перед Богом.

По недобросовестности этого человека моя бедная мать осталась почти ни с чем; но друзья помогли ей; она занялась вышиваньем, которое продавала, и так мы дожили до того времени, когда мне минуло девять лет».

– А ваш крестный отец, этот мистер Мастермэн, не помог вашей бедной матери? – спросил Сигрев.

– Нет, сэр; это странно, но он не сделал ничего подобного. И опять все говорили об этом. Я думаю, он обиделся, слыша толки, и, подумав, что моя мать распускает о нем недобрые слухи, отвернулся от нас. А может быть, его заставила отдалиться от нас собственная совесть; ведь мы всегда не любим людей, которым сделали какое-нибудь зло, и досадуем на них, вместо того чтобы досадовать на себя.

– К несчастью, вы правы, Реди, – заметил Сигрев. – А все-таки странно, что он ничего не сделал для вас.

– Да, по крайней мере, казалось странно тогда. Но буду продолжать.

«Я был очень сильный, смелый, энергичный мальчик и всегда, если мне удавалось убежать от матушки или из школы, отправлялся или на берег или на палубу одного из судов. Меня тянуло ко всему, имевшему отношение к морю.

Летом я половину времени проводил в воде и плавал превосходно. Матушка видела мое пристрастие к морскому делу и употребляла все усилия, чтобы отвлечь меня от профессии моряка. Она часто говорила мне о трудностях и опасностях, которые встречаются в жизни на море, и всегда кончала воспоминанием о гибели отца и потоками горьких слез.

Вероятно, у людей грешная природа, так как они всегда стремятся именно к тому, чего их просят не делать. Право, мне мажется, что если бы моя мать не уговаривала меня не идти в море, я, может быть, и не сделался бы моряком. Когда я был ребенком, во мне замечалось много гордости и упорства. Думаю, что я унаследовал эти черты от отца, так как моя бедная матушка была скромна и смиренна. Я не выносил, чтобы другой мальчик мог делать то, чего сделать я не мог, и часто делал то, на что не осмеливались мои товарищи. Многие удивлялись, что я еще не погиб. А моя бедная мать вечно узнавала, что я подвергался то одной, то другой опасности; она сначала бранила меня, потом начинала упрашивать не делать безумий, наконец уходила в свою комнату, плакала и молилась там. Ведь я был ее единственной надеждой, единственным утешением в жизни! По молодости я еще не понимал, какие страдания ей причиняю, с какой тревогой она думает обо мне; дети редко понимают это, потому что в юности наши сердца бывают жестки».

– Я согласен с вами, Реди, – заметил Сигрев.

«Так вот, сэр, – продолжал Реди. – Мне было немногим больше девяти лет, когда однажды, в очень ветреный день и при сильном волнении канат, на котором стояло одно судно, разорвался от толчка. Его конец, отскочивший назад, задел прохожего и сбил несчастного с пристани в воду.

Я услышал крик. Люди, стоявшие на пристани, и моряки на судах кидали в воду веревки, но утопающий никак не мог их поймать; при таком волнении он не был в состоянии хорошо плыть. Я схватил веревку, которую снова бросили, и соскочил в воду.

Несмотря на свою юность, я плавал, как утка, и успел вложить в руки несчастного веревку в ту минуту, когда он уже терял силы. Он ухватился за нее с силой утопающего, и вскоре шлюпка, спущенная с одного из кораблей, подобрала нас обоих. Нас доставили в гостиницу, уложили в постели и послали за сухим платьем. И вот тогда-то я узнал, что спас из воды моего крестного отца, мистера Мастермэна. Все меня хвалили, и, действительно, я поступил смело. Говорю это не для того, чтобы хвалиться.

Моряки с торжеством отвели меня домой, а бедная матушка, услыхав, что я сделал, без числа обнимала и целовала меня, а потом горько заплакала при мысли о страшной опасности, которой я подвергался, и о том, что смелость снова заставит меня решиться на какое-нибудь безумие».

– Но она не упрекала вас за то, что вы сделали? – спросил Уиль.

– О нет, мастер Уильям, она чувствовала, что я исполнил свой долг и отплатил добром за зло, хотя и не говорила этого.

«На следующей день к нам пришел мистер Мастермэн. С глупым видом попросил он позвать своего крестника, о котором так долго совершенно не думал. Матушка понимала, что Мастермэн может оказаться для меня очень полезным человеком, и ласково приняла его. Но мне так часто говорили, как небрежно относился он к нам и как нечестно поступил с отцом, что я сразу невзлюбил его. На его ласковые замечания я отвечал очень холодно, но радовался, что спас его. В то время я плохо разбирался в своих внутренних ощущениях, однако теперь понимаю и со стыдом признаюсь в этом, что, к моему удовольствию, при мысли о спасении погибавшего примешивалось и нехорошее чувство: бессознательная радость, что мне обязан человек, который плохо поступил со мной. Это было мстительное чувство, порожденное гордостью, которую матушке не удалось победить. Вы видите, мастер Уильям, что в моем поступке было мало заслуги, так как после него я отдался нехорошим движениям души».

– Я думаю, – отозвался Уильям, – я испытывал бы то же самое.

– Это не по-христиански, – продолжал Реди, – человек должен платить добром за зло, без желания унизить того, кому он оказал добро. Но сердце человеческое обманчиво и дурно…

«Однако вернусь к моему рассказу. Мистер Мастермэн остался у нас очень недолго и на прощанье сказал матушке, что теперь он будет заботиться обо мне и научит меня судостроению, когда я вырасту и окончу учение в школе; что до тех пор он будет платить за мое содержание.

Бедная матушка благодарила его и плакала слезами радости.

Когда Мастермэн ушел, она меня обняла и сказала, что чувствует себя счастливой, так как знает, что я получу занятия не на корабле. Надо отдать справедливость мистеру Мастермэну – он сдержал данное обещание и прислал моей матери денег. Она повеселела и успокоилась; все поздравляли ее; она же ласкала меня, говоря, что я избавил ее от нужды и печали».

– Как, вероятно, счастливы были вы, Реди! – прервал старика Уильям.

– Да, сэр, – ответил моряк, – и я очень гордился. Но странная вещь: нерасположения к Мастермэну я не мог победить; я слишком долго не любил его. Мне было невыносимо тяжело сознавать, что матушка ему обязана, что он платит за мое воспитание. Это оскорбляло мою гордость. Поэтому, хотя моя мать была счастлива, я счастья не ощущал.

«Кроме того, меня поместили в гораздо лучшую, более строгую, школу, а потому мне приходилось оставаться с другими мальчиками, и я не мог уже бегать на пристани или пробираться на палубы судов, как бывало прежде. Таким образом я лишился прежних наслаждений.

Тогда я думал иначе, чем теперь, и не видел, что все это делалось ради моего блага. Нет, во мне зародилось неудовольствие; я чувствовал себя несчастным только потому, что мне приходилось учиться как следует.

Учитель на меня пожаловался. К нам пришел Мастермэн и порядочно разбранил меня. Я стал еще непослушнее. Наконец меня наказали по просьбе мистера Мастермэна. Это еще больше раздражило меня против него, и я решил бежать и уйти в море.

Видите, мастер Уильям, я был совершенно неправ. Не следовало мне думать, что я умнее тех, кто обо мне заботился; и только теперь я понимаю, что я потерял из-за собственного безумного поведения. Я говорю вам об этом, мастер Уильям, чтобы показать, как один шаг может изменить весь дальнейший ход жизни».

– Это хороший урок, Реди, – заметил Сигрев.

– Да, сэр. Но я не жалуюсь на судьбу, хотя и жалею о своих заблуждениях… Я не чувствую недовольства своим положением, так как это было бы грешно.

– Ваши несчастия благо для нас, Реди, – сказала миссис Сигрев, – потому что, если бы вы не сделались моряком и не были на палубе «Великого Океана», когда его экипаж бросил нас, что сталось бы со всеми нами?

– О, миссис Сигрев, для меня такое утешение думать, что старый моряк принес вам некоторую пользу. Но, кажется, пора уже лечь спать, а потому я прерву свой рассказ и завтра вечером снова примусь за него.

– Хорошо, Реди, – сказал Сигрев.

По окончании вечерней молитвы перегородки опустили, и все скоро заснули крепким сном.

Глава XXXII

На следующее утро блеяние козлят разбудило всех раньше обыкновенного.

Погода разгулялась; солнце светило ясно, а потому Реди выгнал из дому черную Нанни и ее козлят.

Позавтракали жареной рыбой, потом Сигрев, Реди и Уиль пошли работать. Сигрев и Реди сняли палатки, и их полотно разостлали по земле, чтобы высушить его под лучами солнца. Уильям отправился отыскивать домашних птиц, которых никто уже не видал дня два. Через полчаса он услышал петушиное пение в лесу и вскоре после этого увидел кур. Он набросал размельченного гороха, который захватил с собой, так как было решено припрятать ячмень и пшеницу и посеять эти зерна, как только будет расчищен еще кусок земли. В случае нужды муку можно было достать с прежнего берега, где спрятали несколько бочек с мукой с разбившегося корабля.

Куры, очень голодные, побежали за мальчиком; он их оставил подле дома, а сам прошел к отцу и Реди.