Мемуары Дьявола

– Так потрудитесь доложить! – вспылил Луицци, давая лакею понять, что он не привык, чтобы ему перечили. – Скажите, – добавил Арман, – что барон де Луицци желает ее видеть.

Лакей застыл на какой-то момент в нерешительности, казалось обдумывая, как ему лучше доложить. Появилась горничная; слуга подбежал к ней и быстро что-то зашептал, как бы обрадовавшись возможности переложить на чужие плечи порученное ему дело. Горничная нагло уставилась на барона и переспросила язвительным тоном:

– Как бишь зовут этого господина?

– Мое имя совершенно не относится к делу, барышня… Я хочу поговорить с госпожой дю Валь и хочу знать, может ли она сейчас принять.

– Ну что ж, пожалуйста: не может.

Это было уже слишком – чтобы Луицци отступил по прихоти лакеев, от которых зависит, видите ли, его визит! И он резко заявил:

– Тогда я доложу о себе сам.

Барон направился прямо к открытой двери гостиной. Слуга отошел в сторону, но горничная встала перед дверью, как скала:

– Сударь, я же сказала, вы не можете ее сейчас видеть! Странно, вам говорят, а вы…

– Прошу вас, оставьте ваши дерзости при себе и предупредите хозяйку.

– Что там за шум? – донесся в это время голос из дальнего угла гостиной.

– Люси, – громко спросил барон, – в какой час вам можно нанести визит?

– Ах! Это вы, Арман, – удивленно воскликнула госпожа дю Валь и, плотно прикрыв за собой дверь комнаты, из которой только что вышла, пошла навстречу барону.

Арман приблизился к маркизе, ласково поцеловал ей руки, после чего оба сели у камина. Люси с изумленным восхищением и в то же время покровительственно разглядывала барона. Мадам дю Валь было тридцать лет, Луицци – двадцать пять, а потому подобная манера изучения была позволительна ей как женщине, которая видела когда-то резвого подростка четырнадцати лет, превратившегося теперь в блестящего молодого человека. После молчаливого обследования лицо госпожи дю Валь внезапно омрачилось; невольные слезы набежали на глаза.

Луицци ошибся, решив, что понял причину ее грусти.

– Вы сожалеете, конечно, как и я, – заговорил он, – что наше свидание происходит по столь печальному поводу и что смерть моего отца…

– Не в этом дело, Арман, – прервала его маркиза. – Я едва знала вашего отца, да и вы сами были далеки от него в течение последних десяти лет, так что навряд ли при известии о его смерти вы горевали, как при потере горячо любимого и близкого человека.

Луицци промолчал, и маркиза после некоторой заминки повторила:

– Нет, не в этом дело; просто ваш визит состоялся в… весьма своеобразную пору.

Грустная улыбка показалась на губах Люси, и, словно оживившись от этой улыбки, она продолжала:

– По правде говоря, Арман, жизнь – весьма странный роман. Вы надолго в Тулузе?

– На неделю.

– Возвращаетесь в Париж?

– Да.

– Вы увидите там моего мужа.

– Как? Его избрали депутатом всего неделю назад, и он уже в дороге? Сессия начнется не раньше чем через месяц[41 - Сессия начнется не раньше чем через месяц. – Как уточняет А. Ласкар, дю Валь попал в депутаты в результате кантональных выборов. Парламентские сессии обычно начинались в январе и длились полгода.]. Я думал, вы поедете вместе.

– О нет, я остаюсь. Мне слишком нравится Тулуза.

– Но вы совсем не знаете Парижа.

– Я знаю достаточно, чтобы не желать туда ехать.

– За что же вы его так не любите?

– О! У меня есть свои причины. Я не настолько молода, чтобы блистать в салонах, и не настолько стара, чтобы заниматься политическими интригами.

– Вы достаточно умны и прекрасны, чтобы преуспеть где бы то ни было.

Маркиза вяло покачала головой:

– Вы не верите ни одному своему слову, барон. Я очень стара, мой бедный Арман, главное, стара душой.

Арман осторожно наклонился к кузине и промолвил, понизив голос:

– Вы несчастны, Люси?

Взглянув украдкой на дверь своей комнаты, она вместо ответа быстро и очень тихо предложила:

– Приходите часов в восемь на ужин, мы поболтаем. – Коротким кивком маркиза попросила его удалиться; он взял ее за руку, и она сильным судорожным движением сжала его запястье. – До вечера, до вечера, – опять совсем тихо прошептала Люси и живо направилась к своей комнате.

Но дверь открылась не сразу. Без всякого сомнения, там кто-то подслушивал и не успел отступить достаточно быстро. Луицци остался один и, пораженный своей догадкой, медлил с уходом; вскоре он смутно услышал гневный мужской голос. Открытие смутило барона, и, сильно обеспокоенный, он вышел. Мужчина скрывается в комнате женщины и разговаривает с ней в таком тоне! Мужчина, если он не муж, не брат, не отец, то любовник. Любовник! У маркизы дю Валь? Луицци не смел поверить. Подобное не укладывалось у него в голове. Многие его воспоминания защищали Люси; и он решил, что угадал, какое новое горе настигло его бедную кузину, ибо знал когда-то несчастную девятнадцатилетнюю Люси, которая сохла от неистовой любви, но воспротивилась ей всеми силами христианской добродетели.

Погруженный в прошлое, Луицци направился к дому своего нотариуса, господина Барне, с которым также хотел познакомиться. Вскоре он нашел нужный дом, но поистине то был день отсутствующих мужей. Его приняла госпожа Барне, сухопарая, худющая шатенка небольшого росточка, с тусклыми голубыми глазками и тонкими губками. Когда служанка отворила дверь спальни, доложив о посетителе, госпожа Барне отозвалась визгливым голосом:

– Кто этот господин?

– Я не знаю его имени.

– Хорошо, просите.

Луицци вошел, и госпожа Барне поднялась ему навстречу с надетым на левую руку простым белым чулком, который она штопала.

– Что вам угодно? – спросила она, щурясь; возможно, плохое зрение помешало ей разглядеть изысканную осанку Луицци, иначе она несколько смягчила бы свой не очень-то учтивый тон.

– Сударыня, – представился Арман, – я барон де Луицци; как клиент господина Барне, я был бы чрезвычайно рад встретиться с ним.

– Ах, господин барон! – воскликнула госпожа Барне, срывая с левой руки дырявый чулок и бесстрашно втыкая иголку себе в грудь, тем самым давая Луицци понять, что щит, который ее прикрывал, состоял никак не меньше чем из трех слоев муслина[42 - Муслин – легкая, мягкая, прозрачная шелковая или хлопчатобумажная ткань.] и ваты. – Присаживайтесь. Нет, нет, не на стул, прошу вас, в кресло. Как, здесь нет кресла? В комнате женщины нет кресла – весьма провинциально, не правда ли, господин барон? Но у нас есть кресла, сколько угодно кресел, поверьте! Марианна! Марианна, принесите кресло в гостиную! И снимите с него чехол!

Луицци попробовал было прервать эту хлопотливую возню, возразив, что стула более чем достаточно, так как он вскоре уйдет. Но жена нотариуса не хотела ничего слушать и все суетилась, убирая за шторы какое-то старое тряпье и грязные носовые платки, разбросанные по всей комнате. Вскоре появилась Марианна с креслом из крашеного дерева, покрытым плешивым утрехтским бархатом[43 - Утрехтский бархат – популярный сорт обивочного бархата, производство которого было развито в Утрехте (Голландия).] весьма почтенного возраста; она водрузила его у камина, где не хватало только огня. Госпожа Барне опять распорядилась:

– Марианна, поленья!

– Бог мой, сударыня, вы напрасно беспокоитесь, ведь я ненадолго; я пришел к господину Барне буквально на два слова и…