Сущность

– У спального мешка не было чехла? – спросила Карлотта.

– Был, в шкафу. Сейчас достану.

Синди подошла к шкафу. Часы на стене пробили скорбный час. Обе молчали. Карлотта почувствовала, как погружается в депрессию.

4

В пятнадцати минутах от Пасадены Карлотта начала узнавать старые поместья, сухие холмы с их странной, пожухлой коричневой травой и высокие бетонные насыпи, увитые плющом. Ночь словно сгустила странный туман, из-за которого дома казались призрачными. По мере того как автострада с грохотом проносилась под машиной, Карлотте все больше и больше казалось, что темнота смыкается над ней, будто тьма над дорогой образовывала туннель.

Карлотта знала, что на четвертом съезде дорога делает изгиб над влажным от тумана бетонным мостом. Темная и узкая, дорога вела к бульвару Оранж-Гроув. Затем она расширялась, и по обеим сторонам вырастали нелепые, внушительные дома, широкие лужайки и огромные пальмы. Она почти чувствовала во влажном воздухе запах этих горьких жизней, неуклюжих, неуверенных призраков с неуловимыми и двусмысленными улыбками.

До нее донеслись запахи, когда в памяти всплыли темные комнаты, тяжелые шторы, коридоры, ведущие из комнаты с роялем во внутренний дворик, а затем, с другой стороны, к розариям. Ночью в розариях пахло пылью и химическими аэрозолями. Ее мать работала в саду по ночам, руки в перчатках разбрызгивали по розам белый яд. Карлотта тогда не понимала, почему мама ждала вечера, чтобы ухаживать за розами. Она возвращалась домой, только когда отец уже храпел – тихо и сипло. Мама никогда не ложилась спать раньше него. И они не разговаривали. Их жизни были так же безмолвны, как лунный свет, отражавшийся от улиток и шипов.

Но они общались жестами. Резкими, беспорядочными, нервными жестами. Разбитые тарелки и осколки стаканов сообщали о каком-то таинственном напряжении, которое рекой разливалось по дому. И это всегда была вина Карлотты. По какой-то причине все тени лежали на ней, вокруг нее смыкалась тишина, и горечь безмолвно кричала: это все из-за тебя.

Сверкающий белизной лиможский фарфор на столе, уотерфордские графины – гордые символы унаследованного богатства матери. Сияние в солнечных лучах! Воскресное утро наполняло пение птиц и болтовня на лужайке. И Карлотта, одетая, как подсолнух, в желтое клетчатое платье, разносила дамам закуски на оловянных тарелочках. Она кланялась, очаровательно улыбалась (у нее были ямочки на щеках), и все восхищались каждым ее движением. Механическая кукла. Бледная плоть редкого фарфора движется в совершенном соответствии с официальными, неторопливыми манерами, а нежный смех мягок, как летний бриз. И голоса мужчин! Как тихий гром, звучный и далекий – боги в облаках. И тот мужчина – не верится, что он действительно ее отец, – открывал Библию и читал из нее: «Он будет тебе отрадою и питателем в старости твоей… который любит тебя…» Музыкальный голос, слегка хриплый, но глубокий, похожий на скрученный металл, гремящий на ветру. Таким далеким он казался от них всех, словно тень, которая боится падающего на всех солнечного света. Каждое воскресенье они встречались, стильные дамы и господа, некоторые известные, некоторые богатые, и выполняли ритуал вылизанного изящества. Карлотта в него не верила. Все казалось таким фальшивым. И все же она не смела ничего говорить.

Однажды поздней ночью ее разбудили голоса – их голоса. Карлотта испугалась. По огромным комнатам еще никогда не разносились такие звуки. Ее отец вскочил из-за стола и швырнул черную книгу – записи о тратах – в серую стену. Или в маму? Из-за чего они кричали? Что такое «ипотека»? Что такое «закон о зонировании»? Он сделал что-то плохое. И это было связано с той черной книгой. И отец заметил, что Карлотта на него смотрит. Она не хотела. Ее разбудил шум. Он ударил дочь. Мама закричала. Два месяца спустя к ним пришел адвокат. Что такое «развод»? Почему этого хотела мать, а не отец? Но адвокат их отговорил. Из-за Карлотты.

С того момента все стало бессмысленным. Они говорили и действовали без всякой цели, только со злостью, о которой нельзя упоминать. Но развод, который они продолжали обсуждать во время коротких вспышек гнева под зонтиками от солнца, не зная, что Карлотта видела и слышала их из сада, – этот развод не состоялся. Они остались вместе из-за Карлотты. Она была единственным, что между ними сохранилось общего. Через нее они изгонят свою враждебность. Найдут причину для существования. Они все скованы друг с другом в одной и той же темноте.

С каждым годом холодность росла. Мать перенесла свою кровать в комнату в конце коридора. Отец похудел и облысел, его кожа покрылась сыпью, и он боролся за власть в церкви. Затем тело Карлотты начало меняться. Она пыталась это предотвратить, но никак не могла. Ее грудь стала мягкой, там, где сходились ноги, начали расти волосы, а однажды пошла кровь. Она закопала трусы в розарии, но это повторилось снова, а потом еще.

Лежа одна в своей постели, вслушиваясь в тишину пустого дома, она испытывала странные чувства, будто в нее вселился дружелюбный незнакомец. Нежная весенняя ночь, лунный свет, проникающий в окно, касался мебели из европейского дуба и срезанных цветов и заставлял их танцевать для нее – невероятных животных, которые кувыркались в серебристом сиянии.

Но не в своем воображении Карлотта обнаружила изгибы и мягкие впадины своего тела. Ее чувства внезапно сосредоточились там, почти болезненно, и поднимались все выше и выше, быстрее и быстрее, пока, обессиленная, она не увидела мысленным взором луну и звезды, разлетающиеся на тысячи расплавленных осколков. Медленно она перевела дыхание, не понимая, что произошло. Где она была? Кто-то слышал?

Но однажды вечером мотыга матери зацепила в земле грязные трусы в пятнах крови, засохших и ржавых. И впервые она услышала, как родители разговаривают приглушенными голосами.

Они раздели ее и попытались искупать, но Карлотта не могла вынести и мысли о том, что к ней будут прикасаться, поэтому отстранилась. «Карлотта, поверни лицо свое ко мне…»

Ночью, в своей спальне, они обсуждали изменения в ее теле, но ей было тошно слышать это из их уст. Прикосновение рук отца стало холодным и отталкивающим.

Внезапно родители стали наблюдать за ней. И в этом почему-то было что-то непристойное. Что они высматривали?

К четырнадцати годам Карлотта чувствовала себя взрослой женщиной, которую засунули в тело ребенка. Придали другую форму. Она убежала. Они вернули ее. Они молились за нее. Они угрожали ей. Они рассказали о великом зле, которое побудило ее сбежать.

Они купили ей вещи – детские вещи. Кукольный домик с крошечными человечками и мебелью, ушастыми зверушками из ткани, воображаемый мир. Они хотели, чтобы она была ребенком, чье обаяние и интеллект могли бы отогнать желание, овладевавшее ею. Эти чувства не испортят ее, не будут мучить, ей не придется влачить из-за них адское существование…

Чувства, которые будоражили ее на закате, в компании друзей под тихую музыку по радио, отблески волн, сверкающих на пляже, – все это казалось парализованным, превратилось в облако жужжащих голосов, каждый из которых превращал ее в их образ. Она хотела жить, но была заперта в их чулане. Она почти ощущала вкус окружавшей ее жизни, такой близкой и в то же время такой недосягаемой.

Инстинкт вел ее к мальчикам, суровым и постарше. Только у них хватит смелости вырвать ее из паутины, которую сплели родители. Ей нравилось пить с ними запретное вино, нравилась их грубоватость. Она хотела, чтобы кукольный домик сломался, куклы рассыпались, а на их месте выросли живые люди.

Однажды в выпускном классе она увидела юного парня, приехавшего на мотоцикле. Он уже явно не учился. Но ему нравились школьницы. Его звали Франклин Моран.

«Франклин, – подумала Карлотта. – Ты такой сильный. Ты сможешь забрать меня у них». Она лежала на мокром песке пляжа и шептала ему на ухо. Он целовал ее губы. Карлотту охватил дикий пожар. Она так сильно хотела жить. Ее тело снова взяло контроль. Ее вел этот запретный пожар, этот безумный телесный экстаз. Она чувствовала, как его грудь вздымается и опускается. Время, словно жуткая туча, нависало над ней. Времени не осталось. «Франклин, – прошептала она, – Франклин, возьми меня, возьми меня сейчас же…»

Когда она вернулась, с мокрыми от песка и соленых брызг волосами, Франклин ждал снаружи в машине, не зная, стоит ли заходить. Он слышал, как на кухне кричали. Карлотта была в слезах. Франклин крикнул, что они поженятся. Ее родители заорали в ответ и выгнали его из дома. Но она пошла с ним; оба напуганные проклятиями и ненавистью, задаваясь вопросом, что теперь с ними сделает мир. Но в той темноте, когда Франклин переключил передачу и уехал, Карлотта поняла, что чары рассеялись. Что бы ей ни пришлось пережить, что бы вселенная ни послала ей в качестве возмездия, это была цена за независимость.

С того дня родители для нее умерли. Так она думала…

Сейчас, пока Карлотта ехала по широким проспектам, она думала, облегчила ли смерть душу ее отца. Могла ли гибель успокоить такую ненавидящую себя, растерянную душу? Может, все это время больше всего на свете он желал именно смерти. Уж точно больше, чем жизни с этой нервной, жестокой женщиной, которая случайно родила ему дочь.

Пальмы проплывали мимо в ночи, словно во сне. Все спали. Свет не горел. Стояла неземная тишина даже по меркам Пасадены. В одном из длинных домов, прилепившихся к изящному поместью, жила ее мать. Теперь чужая, худая, забальзамированная собственным самоотречением и страхом. Примет ли она Карлотту? Как и ее незаконнорожденных детей? Или закричит, будто к ней пришли легионы самого демона, и хлопнет дверью? Наверняка возраст смягчил ее, склонил к милосердию…

Но чем ближе подъезжала Карлотта, узнавая все больше и больше аллей, садов, пейзажей, тем больше вспоминала. Мучительные видения об искореженной механической кукле, борющейся за свою жизнь. Как она могла привезти своих детей в этот дом? Пожертвовать всем, чем стала, чему научилась на собственном горьком опыте? И во что превратилась ее мать? В сломленную, униженную женщину? Озлобленную, увядшую старушку с седыми волосами и подозрительным взглядом? Не лучше ли оставить прошлое в тени? Чем оно теперь поможет? Ее глаза налились тяжестью и влагой к тому моменту, как Карлотта повернула машину и сбавила скорость, а затем она увидела дом.

Большой и угрюмый, пригвожденный к земле колоннами и массивными крышами, он стоял таким, каким и остался в ее памяти. Но более странным, более призрачным. Единственный свет горел там, где должна быть кухня. Ее мать сидела там одна? Над домом зловеще мерцали звезды. «Он стал причиной всему», – подумала Карлотта. Все в ее жизни, каждое решение, где бы они ни была, начиналось в этом доме. Здесь родители создали ее, а затем переделывали до тех пор, пока не убедились, что она соответствует их видению. И теперь она вернулась обратно. Разве это не доказательство того, что они победили? Мертвец выиграл. Живой мертвец – тоже. Теперь, преследуемая собственным кошмаром, Карлотта сбежит обратно в мир теней, который ненавидела. Исчезнет, искорежится и перестанет с ним бороться.

Отчаянно крутанув руль, не сознавая, что делает, Карлотта резко развернула «бьюик». Дом отдалился. Исчез. Знакомые улицы растворились. Пропали. Карлотта почувствовала, что ей стало легче дышать, когда они проехали по насыпи старого шоссе и свернули на скоростную полосу, выезжая из Пасадены в последний раз.

Руки Карлотты крепче сжали руль. Она поехала в сторону Санта-Моники, выехала в западном Лос-Анджелесе и заехала в промышленный район. «Жизнь марионетки хуже, чем смерть», – заключила она про себя. Приближались знакомые деревья и аллеи, выходившие на Кентнер-стрит. Она проехала последний квартал.

– Эй, мам, – сказал Билли, спросонья потирая глаза. – Я думал, мы едем в Пасадену.

– Не в этот раз.

– Я хочу в Дену, – сказала Ким.

– Шшш, – предупредил Билли. – Не зли маму.

– В Дену, – заныла Ким.

– Шшш, – повторил Билли.

Девочки начинали нервничать. Это можно было почувствовать. Словно холодная волна электричества. Билли тоже заерзал. Карлотта увидела, что городская бригада перерубила все деревья на Кентнер-стрит посередине. Остался лишь ряд странных стволов с белыми верхушками, а ветви сложили в огромные кучи в канаве, отметив красными флажками и веревками.

– Господи боже, – воскликнула Карлотта. – Вы посмотрите. Они вырезали всю улицу.

– Почему деревья срубили? – спросила Джули.

– Половину деревьев, – поправил Билли. – Верхнюю половину. Наверное, деревья были заражены или типа того. Выглядит тупо.

Карлотта затормозила. Перед ними замаячил дом. За крышей, темным силуэтом вырисовываясь на фоне голубых, серых и розовых волн утреннего неба, угрожающими группами возвышались пальмы. Это был уже не тот уютный дом, каким он был неделю назад. Длинные тени расходились от него в сторону Карлотты. Детали терялись во тьме.

– Кто знает? – пробормотала Карлотта. – Я уже ничего не понимаю.

Они занесли все вещи в дом.

Там было душно. И очень тихо.

– Открой окно, ладно, Билл?

На кухонной стойке мухи лениво ползли по забытому печенью.

– Ну и бардак! – досадовала Карлотта.

Ночь была холодной. Снаружи шелестели листья. Поднимался ветер.