Сарацинский клинок

Это его предложение оказалось весьма к месту. Когда они на следующее утро вернулись в Хеллемарк, они застали там Ганса в бешенстве. Но когда у него в руках оказалось подтверждение правдивости их рассказа, он ничего не мог поделать. После того как Ио удалилась, он долго разглядывал Пьетро.

– Ты начистил мою кирасу?[11 - Когда упоминаются доспехи, то почти неизбежно наше воображение рисует себе пластинчатый панцирь с тяжелым шлемом, которые выставлены во многих музеях. Однако эти пластинчатые панцири относятся к четырнадцатому и пятнадцатому столетиям, и означали они закат рыцарства. В двенадцатом и тринадцатом веках рыцари облачались в кольчуги, длинные, спускающиеся ниже колен, сделанные из двух– и трехслойных стальных колец. Эти кольчуги были достаточно гибкими, давали хорошую защиту и весили гораздо меньше, чем пластинчатые панцири, сменившие их спустя столетие. Примечательно, что от рыцаря тринадцатого века требовалось вскочить в седло, не касаясь стремян, в то время как рыцаря четырнадцатого века усаживали на коня с помощью лебедки! Воин в кольчуге, сброшенный с коня, без труда мог подняться на ноги и продолжать сражаться, а “ходячий танк” следующего столетия, оказавшись на земле, был обречен лежать там, пока его не убьют или какой-нибудь друг или слуга не поднимут его.Шлемы того времени, о котором повествует роман, тоже сильно отличались от тех, которые мы видим в музеях. Лицо рыцаря тринадцатого века было защищено только пластинкой, прикрывающей нос Обычно лицо воина оставалось открытым. Шлем тринадцатого века был высоким и конусообразным и крепился к кольчуге кожаными ремешками.Третьим отличием было копье – длиной в десять футов и гораздо более легкое, чем колющий таран, которым пользовались рыцари позднее. Копье по всей длине было одинакового размера, в то время как более поздние копья утолщались выше руки, чтобы копье не вылетело из рук всадника при ударе.Упоминание Ганса о шлифовке его кольчуги касается ежедневной обязанности оруженосца. Предметом гордости рыцаря было, чтобы его доспехи сияли, как серебряные.] – спросил он наконец.

– Да, господин, – ответил Пьетро.

– А свою? Они нам понадобятся, ты знаешь…

Пьетро уставился на него. После того как осенью

1210 года[12 - Политическая ситуация в 1212 году была столь сложной, что ее трудно пояснить вкратце. Тем не менее понимание ее необходимо для того, чтобы иметь представление о положении Пьетро.Претендентами на трон были Филипп Швабский, дядя Фридриха, Гогенштауфен из партии вейблингов-гибеллинов, и Отгон Брунсвик, вельф или гвельф, если избрать итальянскую транскрипцию. Естественно, что Иннокентий III, самый властолюбивый из всех Пап, отдал предпочтение гвельфу, в надежде, что Отгон не будет объединять Сицилию с империей, окружая таким образом папские владения светскими и враждебными государствами. Однако германские принцы не видели проку в Отгоне. Он был нищим, глупым и наполовину англичанином, племянником Ричарда Львиное Сердце и его брата Иоанна Безземельного, из рук которого в результате событий, описываемых в романе, английские бароны получили Великую хартию вольностей – краеугольный камень англосаксонских свобод. Папа Иннокентий вопреки своему желанию вынужден был согласиться на выдвижение Филиппа, но как раз в это время Отгон Вительсбах, граф Палатинский, по личным мотивам убил Филиппа.Утомленные гражданской войной, германские принцы обратились к Оттону Брунсвику. Гвельф устроил свою помолвку с Беатрисой, одиннадцатилетней дочерью Филиппа, стремясь таким образом смягчить отношение к нему вейблингов. Папа Иннокентий потребовал и получил у Оттона право свободных выборов епископов в Германии – на что никогда не соглашались Гогенштауфены, твердо державшие епископат под своим контролем, – признания Сицилии папским владением, передачи папскому престолу Анконской Марки, герцогства Сполето и наследства Матильды. В результате этих территориальных приобретений папские владения разрезали Италию пополам в самой толстой части итальянского сапога.В 1209 году Иннокентий в Риме короновал гвельфа как Оттона IV, императора Священной Римской империи.Почти тут же апулийские бароны, возглавляемые Дипольдом Швейнспоунтом, графом Асерра, вынудили глупого гвельфа отречься от своих обещаний Папе. После смерти Маркварда Анвейлера Дипольд стал опекуном Фридриха и почувствовал силу и ум самого выдающегося молодого короля во всей европейской истории. Дипольд знал, что, пока Фридрих жив и на свободе, в конечном счете найдется путь к свержению такого неумного соперника, как Оттон, а вместе с ним и всех предателей баронов Апулии и Сицилии, восставших против наследника из дома Гогенштауфенов. Кроме того, Дипольд рассчитывал получить определенную выгоду от победы гвельфа.Оттон отобрал назад территории, которые он уступил Папе, сделал Дипольда герцогом Сполето и двинул свои войска против беззащитных владений Фридриха на острове Сицилия. Армии у Фридриха не была Сицилийские арабы восстали против него, как и сицилийская знать. Пятнадцатилетний король владел фактически только дворцом в Палермо и держал в Кастельмаре наготове корабль, чтобы бежать на нем в Африку.Однако Оттон и его сторонники недооценили одного из самых выдающихся государственных деятелей в истории – Иннокентия III. Папа Иннокентий направил письмо германским епископам, начинавшееся словами: “Я раскаиваюсь в том, что породил этого человека…”, поскольку действительно Оттона IV породил Папа. Иннокентий намекал, что Оттон в скором времени будет отлучен от церкви, обещал освободить вассалов гвельфа от присяги верности ему и давал некоторые советы. Епископы переговорили со светскими принцами, которые и так недолюбливали Оттона, и запылали первые очаги восстания.Потом Папа написал великому Капету, Филиппу Августу, королю Франции. У Филиппа были основания опасаться племянника своего главного врага Иоанна, короля Англии. У Оттона был договор с Англией – он провел там свою юность, – и он не раз угрожал войной Франции. Иннокентий напоминал об угрозах, которые высказывал Оттон в адрес Франции.Таким образом, Фридрих, не зная об этом, обрел к осени 1210 года могущественных союзников. В результате, когда Оттон вторгся в Тоскану, Иннокентий отлучил его от церкви и освободил его вассалов от клятвы верности. Оттона это совсем не обеспокоило. Он продолжал наступать в южной части Италии, двигаясь к материковой части Сицилийского королевства, пока его войско не достигло Калабрии – самого носка итальянского сапога – и было готово переправиться на Сицилию и захватить Фридриха. Стоял сентябрь 1211 года.Однако дипломатия Иннокентия одержала победу. В сентябре германские принцы, подстрекаемые королем Франции Филиппом, собрались в Нюрнберге, сместили Оттона и избрали королем Фридриха. Германские гвельфы оказали Оттону дурную услугу, направив к нему гонцов, умоляя его немедленно вернуться в Германию. Это было худшее, что он мог сделать, но он был слишком, глуп, чтобы понять это. Его единственный шанс заключался в том, чтобы захватить Фридриха и либо убить его, либо держать пленником. Тогда новые выборы превратились бы в ничего не стоящий клочок бумаги. В сентябре 1211 года не было такой силы, которая могла бы помешать Отгону выполнить это, – кроме затуманенных мозгов самого Отгона, его предрассудков и страхов. В панике он повернул свои войска и бежал, пересек Альпы в середине зимы и явился во Франкфурт в марте 1212 года.Фридрих оказался в безопасности – и императором, если он сумеет добраться до Германии и его не убьют по дороге. Положение всех гвельфов в Италии изменилось, и это понимали люди вроде графа Алессандро…], почти год назад, Оттон Брунсвик, этот гигант гвельф, вторгся в Тоскану, вся Италия оказалась взбаламученной. В настоящее время Оттон находился в провинции Калабри, материковой части королевства Обеих Сицилии на самом носке Итальянского сапога, готовясь переплыть на остров Сицилию. А шестнадцатилетний Фридрих – Пьетро запнулся в поисках правильного слова – правитель, но не король – это выражение вполне соответствовало сложившейся ситуации. Удивительно, как латынь приспособлена для формулирования неприятных мыслей. Фридрих, мой друг, подумал с гордостью Пьетро, правитель, не король, но дайте только время – дошел до того, что пытается откупиться деньгами, которых у него нет, и до того, что держит в гавани Палермо, поблизости от крепости Кастельмаре, быстроходный фрегат, готовый отвезти его в Африку.

Пьетро прокашлялся, чтобы Ганс не заметил ни его пересохшего горла, ни дрожи в голосе.

– Значит, мы едем на войну? – прошептал Пьетро.

– Нет. Откуда у тебя такие мысли? Ты ведь знаешь, что отец твердый Вейблинг? Он все еще мечтает, что какое-то чудо спасет юного Фридриха…

– Он прав, – объявил Пьетро.

– Ха! – фыркнул Ганс. – Оттон уже захватил всю Италию и большую часть Сицилии. Ему остается прибрать к рукам только остров Сицилию. Все бароны Фридриха взбунтовались. Сарацины пригласили Оттона взять их под свою руку, а испанские рыцари, на которых Фридрих рассчитывал, чтобы разгромить баронов – это была единственная причина, по которой он женился на этой немолодой женщине, – через месяц после того, как они там высадились, погибли от чумы.[13 - В 1202 году, пытаясь объединить папские владения в Арагоне и Сицилии, Папа Иннокентий вел переговоры о помолвке между Фридрихом, которому тогда исполнилось восемь лет, и Санчей, юной сестрой Питера, короля Арагона. Условием этой сделки была посылка Питером испанских рыцарей с целью освободить Фридриха от давления германцев во главе с Марквардом Анвейлером. Но план этот сорвался, и помолвка была расторгнута. Потом, как во многих сказках, переговоры возобновились и в результате Фридрих оказался помолвлен, но не с прелестной Санчей, а с ее сестрой, которая была много ее старше, Констанцией, вдовой короля Венгрии. Констанция была на десять, а может и больше, лет старше Фридриха. Четырнадцатилетний король яростно сопротивлялся этому браку, пока Констанция не пообещала привести с собой пятьсот испанских рыцарей, с помощью которых Фридрих мог бы подавить вспыхивавшие вокруг восстания. Констанция прибыла в августе 1209 года, и свадьба состоялась. Однако в самом начале кампании Фридриха против мятежных сицилийских баронов разразилась эпидемия, погубившая почти всех испанских рыцарей, включая графа Алонсо, брата королевы. И тем не менее даже без их помощи Фридриху удалось – хотя бы на время – подавить баронов и отобрать у них часть захваченных ими у короны земель.] Отец стар, и у него размягчение мозгов. Почему ты так уверен, что этот король-оборванец выиграет?

– Я знаю Фридриха, – ответил Пьетро.

– Ты знаешь Фридриха? – расхохотался Ганс. – Рассказывай сказки!

– Но я действительно знаю Фридриха, – спокойно подтвердил Пьетро. – Я охотился с ним на кабанов на Сицилии.

Ганс уставился на него.

– Послушай, Пьетро, я никогда раньше не слышал, чтобы ты врал, но когда ты рассказываешь мне, что сын кузнеца охотился вместе с королем…

– На Сицилии никто не знал, что я сын кузнеца. Ты ведь видел, как я был одет, когда приехал сюда.

– Это правда, – задумчиво сказал Ганс. – Мы подумали, что ты принц. Расскажи, какой из себя Фридрих?

– Он невысокий, крепкого сложения, светловолосый. Очень сильный и очень красивый. Гордый, хуже Люцифера. Чтобы победить Фридриха, они должны убить его.

– Это они могут проделать, – заметил Ганс.

– Но если мы не направляемся на войну…

– Слушай, Пьетро. Граф Алессандро объявил себя сторонником гвельфов. Ты хочешь, чтобы нас здесь, в Хеллемарке, осадили?

– Нет, конечно, – сказал Пьетро.

– Я тоже так думаю. Теперь насчет доспехов. Мы с тобой едем в Роккабланку…

– Нет!

– Я забыл, это ведь связано с твоим отцом, да? Добрый Пьетро, забудь об этом. Даже у отца Антонио были неприятности. Его вызвал епископ и приказал принести покаяние за то, что он похоронил твоего старика по христианскому обряду. Епископ считает, что каждый, кто восстает против своего сюзерена, нарушает клятву, данную перед Богом и Святыми мощами, а значит, восстает против Бога. Отцу Антонио было не так легко убедить его не выкапывать труп твоего отца и не предавать его анафеме…

– Хорошо, – спокойно заметил Пьетро, – а зачем мы едем в Роккабланку?

– Охотиться, конечно. Завтра граф Алессандро посвящает в рыцари Анвейлера, наследника графства Сполето, и…

– Ты хочешь сказать, наследника графства Асерра? – сухо спросил Пьетро.

– Пьетро, ты становишься несносным. Отец Анвейлера был графом Асерра, но император сделал его герцогом Сполето. Когда ты научишься принимать общеизвестные факты?

– Когда буду убежден, что они достоверны. Дипольд Швейнспоунт, граф Асерра, обычный предатель и должен быть повешен. Сполето одно из владений Папы, которое Оттон сам уступил Его Святейшеству. Как же может теперь Оттон превращать его в герцогство н отдавать этому вору?

– Не забывай, что ты говоришь о знатном человеке, – повысил голос Ганс.

– Я знаю. Знатность всегда оправдывает злодейство, не так ли? Мой отец сражался за свободу и за хлеб, за это его объявили преступником, которого следует пытать и повесить. Дипольд и все остальные апулейские бароны, включая графа Алессандро, знатные люди. И поэтому их предательство, которое можно объяснить только их жаждой власти, пахнет розовой водичкой.

– Пьетро, я тебя предупреждаю!

– Ты хочешь ударить меня, Ганс? Бей. Это будет соответствовать ситуации. Апулейские бароны объединились, чтобы ограбить юношу моего возраста. Великие и могущественные люди выступают против оборванца, нищего короля. Почему же ты не ударишь меня? Это прекрасно продемонстрирует твое мужество – еще бы, одержать верх над таким могучим и сильным простолюдином, как я, особенно защищая имя графа Синискола, который убил твоего дядю Дипольда, отнял Рокка Асерру у твоего отца, держал Хеллемарк в осаде так долго, что роды и недостаток пищи стоили твоей матери, нежной госпоже Бриганде, жизни…

– Моя мать умерла при родах! – взревел Ганс. – Пьетро, Бога ради…

– Твоя мать родила тебя, и Марка, и Вольфганга, крупных детей, весивших много фунтов, и была здоровой. Почему же она умерла, рожая твою прелестную сестру, которая была совсем маленькой и не должна была вызвать никаких осложнений?

– Ты знаешь, Пьетро, – мрачно заметил Ганс, – я не собирался лупцевать тебя, но сейчас, видит Бог, я готов тебя стукнуть.

– Ты, – крикнула с порога Иоланта, – не сделаешь ничего подобного, Ганс!

– Ио, Бога ради! – начал Ганс.

– Не упоминай всуе имя Его, брат мой. Я не хочу, чтобы ты бил бедного Пьетро. Во-первых, ты вдвое крупнее его. Во-вторых, он сказал тебе чистую правду…

– А в-третьих, – взорвался Ганс, – он тебе слишком нравится, чтобы мне это нравилось, дорогая моя сестра!

– Это правда, – вздохнула Иоланта. – Он мне на самом деле очень нравится. Он очень красивый парень, Ганс.

– Его отец разбойник!

– А я не говорила, что мне нравится его отец, – ядовито заметила Иоланта. – Все, что я хочу сказать, сир Ганс, мой совершенно нерыцарственный брат, так это то, что, если отец будет настаивать на своей глупой идее выдать меня замуж за эту чернобородую скотину Энцио, я, как велит мне долг, послушаюсь. Но возьму с собой Пьетро, чтобы он пел мне прелестные сицилийские песни, играл на лютне и утешал меня в отсутствие мужа!

– Ио! – взревел Ганс.

– Госпожа, конечно, шутит, – постарался смягчить ситуацию Пьетро. – Не следует дразнить моего господина. Я сожалею о сказанных мною сгоряча словах, сир Ганс. Но боюсь, что до сих пор не понимаю, какая связь между посвящением в рыцари молодого Анвейлера и нами…

– Вместе с ним будут посвящены в рыцари Марк и Вольфганг, – мрачно сказал Ганс. Он все еще смотрел на сестру. – Ио, если бы я думал…

– Если бы ты думал о чем? – вызывающе спросила Иоланта.

Нет, грустно подумал Пьетро, нет. Этот алый ротик целовал меня, пока кровь в моих жилах не закипела. Эти нежные ручки терли мою спину, когда я принимал ванну. Ко мне, к моей жалкой постели приходил этот ангел в одном халатике – но то, что ты думаешь, Ганс, – нет. Во имя Святой Богородицы, граф Алессандро мог бы поучиться изысканной жестокости у Ио.[14 - Такое поведение не было редкостью. Любовь редко играла хоть какую-то роль в браках, которые обычно устраивались родителями и опекунами с единственной целью объединить крупные поместья. Но человеческое естество оставалось таким, каким оно есть. Песни трубадуров и труверов воспевали запретное чувство. Обычай позволял такую свободу отношений между мужчиной и женщиной, которая шокировала бы даже наш изощренный век: дама, не задумываясь, навещала незнакомого рыцаря, оказавшегося гостем в замке, одетая в прозрачную ночную рубашку, сидела у его постели и болтала на разные темы. Если гость был достаточно высокого ранга, то иногда жена и дочери хозяина замка помогали ему раздеться и принять ванну. Однако нельзя забывать, что почти всегда эти обычаи не имели ничего общего с сексуальными отношениями. Они отражали идею, что людям высокорожденным можно позволить многое, не опасаясь при этом, что они станут вести себя недостойно. И к чести средневековых мужчин следует сказать, что такое доверие редко бывало обманутым.Конечно, случалось немало такого, что не укладывалось в этические нормы, – девочку двенадцати лет, выданную замуж за покрытого шрамами барона лет тридцати для того, чтобы объединить два крупных поместья, нельзя было винить за то, что она обращала свой взор на красивого молодого оруженосца или пажа своего возраста. Известны случаи, когда мужья и жены закрывали глаза на романы друг друга, чтобы без помех развлекаться своими.Поведение Иоланты и ее смелость описаны на основании тщательных исследований. В тринадцатом веке многие женщины брали на себя инициативу в сердечных делах. Обычай, например, разрешал им открыто объявлять о своей любви к молодому рыцарю на турнире, бросая ему сувенир, даже если они не были представлены друг другу. Это только странствующие певцы, трубадуры, труверы, были искушенными в искусстве любви. Обычный рыцарь, грубоватый, лишенный изящества, неуклюжий, привычный к охоте и войнам, был далек от куртуазности – неудивительно, что довольно часто первый шаг делала потерявшая терпение девушка.Читатель, которого интересуют подробные описания морали и норм поведения людей тринадцатого века, может обратиться к труду У. Дэвиса “Жизнь средневековых баронов” (с. 98–103).]