1000 лет одиночества. Особый путь России

Новгородские князья были пришельцами извне и не имели никаких вотчинных прав ни на свой титул, ни на богатства города-государства. Их главным делом было командовать вооруженными силами города. Хотя до монгольского нашествия новгородских князей назначали из Киева, есть основания считать, что уже с 1125 года, если не раньше, ставило их у власти и смещало именно вече. К середине XII века выборными в Новгороде были все политические и церковные должности: помимо самого князя, избирались также глава исполнительной власти, именовавшийся посадником, который иногда замещал князя (первоначально князем и назначавшийся), а также епископ (которого прежде присылал митрополит киевский). Принимая свое назначение, князь должен был принести клятву («целовать крест») на верность городскому уставу, который четко очерчивал пределы его власти. К середине XII века Новгород, номинально числившийся княжеством, принял республиканскую форму правления в том смысле, что все его должностные лица сверху донизу, начиная с князя, избирались гражданами.

В собственности новгородских князей никогда не было больших земельных владений, потому что коротки были обычно сроки их службы, и сама их должность считалась лишь началом пути к посту великого князя в Киеве. Земли, которыми им удавалось обзавестись, у них отбирали и передавали во владение Софийского собора. Но для формирования новгородского уставного устройства еще важнее были статьи договорных грамот (рядов), касавшиеся земельных владений князей. Такие грамоты, по существу контракты, были исключительным достоянием Новгорода и Пскова, поскольку в иных местах на Руси князья приходили к власти либо по назначению из Киева (позднее из Сарая), либо по праву наследования. Самая старая из сохранившихся грамот относится к 1264 году. Ее отработанная форма натолкнула некоторых историков на мысль, что это сравнительно поздний образец договора из числа тех, что составлялись к концу XI века. В договорах 1264 года и последующих, заключенных между Новгородом и князем, последний клялся верно блюсти несколько условий. Он брал обязательство уважать обычаи страны. Ему не полагалось принимать какие бы то ни было решения без согласия посадника. Он не должен был ни у кого отнимать землю без вины. Особый интерес для настоящего исследования представляют статьи, ограничивавшие его экономическую независимость: они указывают, что новгородская элита сознавала связь между богатством высшего чиновника и его политической властью. Рядные грамоты запрещали князьям, как и их женам и приближенным, покупать либо иным путем приобретать в Новгороде землю. Они не должны были наделять новгородскими землями своих сторонников. Им запрещалось напрямую вести дела с немецкими торговцами, общение с которыми дозволялось только через новгородских посредников.

Эти статьи служили гарантиями, что новгородские князья не будут располагать собственными средствами и их доходы будут целиком зависеть от вече, которое даст им на время землю, чтобы они могли жить, получая с нее ренту. Дополнительно они могли получать деньги за отправление правосудия. Князья несли службу по усмотрению вече, которое могло снимать их с должности по малейшему поводу, часто в порядке наказания за военную неудачу: между 1095 и 1304 годом в Новгороде было пятьдесят восемь князей со средним сроком пребывания у власти 3,6 года. Некоторые российские историки считают, что к 1300 году никаких князей в Новгороде вообще не осталось, и он превратился в демократическую республику в полном смысле слова – единственную в русской истории вплоть до 1990-х годов.

Демократия и собственность шли рука об руку. В конце XV столетия, накануне покорения Новгорода Москвой, около 60 % новгородской земли находилось в частной собственности. Женщины владели землей наряду с мужчинами, что указывает на продвинутое понятие личной собственности. Земля, остававшаяся за пределами частных владений, принадлежала церкви или государству. Основная часть частной земли была собственностью боярских семей, из которых выбиралось большинство городских чиновников. Из их владений поступали хлеб и прочее продовольствие, но в основном они занимались поставками на экспорт.

Подобно бюргерам в средневековой Западной Европе, жители Новгорода имели к своим услугам независимый суд. Городские суды выносили решения без оглядки на социальный статус обвиняемых и молчаливо исходя из того, что гражданство всех уравнивает перед законом: появившаяся в середине пятнадцатого века Новгородская судная грамота наставляла архиепископский суд «судить… всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодшего человека».

Во Пскове, который в 1347–1348 годах откололся от Новгорода и стал самостоятельным княжеством, утвердился тот же порядок; власть князя была сведена к исполнению должности «главного слуги вече», иными словами, он оказался на положении наемного начальника городского войска, и держали его лишь до тех пор, пока ему сопутствовали успехи на поле брани. Единственным источником его дохода были сборы за отправление правосудия, но и те доставались ему не полностью.

* * *

Далеко не так развивалось Московское княжество. Когда во второй половине XIII века монголы возвели одного из русских властителей в ранг великого князя, выделив его из числа других князей, эти последние не считали, что великокняжеский титул и земли, принадлежавшие его носителю, как-либо отличаются от их собственных титулов и владений; иначе сказать, тогда в их глазах пост великого князя еще не был вотчинной собственностью. Но когда – сначала у князей владимиро-суздальских, а потом у их преемников, князей московских – титул стал наследственным, они стали воспринимать его как собственность, поскольку все наследуемое было вотчиной, а всякая вотчина означала собственность. В понимании носителей великокняжеского титула он подтверждал их права владения не только на собственное княжество, но и на все земли, входившие некогда в состав Киевского государства. На этом основании они, например, считали себя – пока что хотя бы теоретически – верховными властителями Новгорода. Иван I Калита, великий князь владимирский с 1328 по 1340 год, выжимавший из строптивого Новгорода дань для Золотой Орды, сделал несколько попыток подчинить этот город-государство своей власти. Когда Псков при поддержке Москвы отложился от Новгорода, от него потребовали признать своим государем московского князя. Позднее эта вотчинная идеология служила обоснованию притязаний Москвы на признание всей России и как подвластного ей края, и как ее собственности. Она же давала московским правителям основание отказывать подданным в каких-либо правах и свободах, поскольку признание за ними таковых привело бы к размыву княжеского права собственности.

Во второй половине XV века подорванная внутренними раздорами и разгромленная Тамерланом Золотая Орда распалась, и едва это произошло, московский князь Иван III (правил с 1462 по 1505 год), считая себя преемником монгольского хана, заявил о своем праве на верховную власть над всей Россией. Главное его внимание было направлено на Новгород, самое большое и самое богатое из русских княжеств, все еще лежавших за пределами его владычества.

Покорение Новгорода происходило поэтапно. В 1471 году войско Ивана нанесло защитникам города-государства сокрушительное поражение. Тогда, однако, Иван не стал присоединять город к своим владениям и удовлетворился готовностью новгородцев признать его высшую власть. Спустя шесть лет, воспользовавшись тем, что, величая его своим господином, новгородские посланцы по оплошности употребили слово «господарь», которое могло указывать на наличие у него прав собственника, Иван потребовал от Новгорода полного подчинения. Тот отказался, и войска московского князя осадили город. Предчувствуя неизбежное поражение, новгородцы попытались договориться о сдаче на тех условиях, на каких прежде им удавалось ладить с собственными князьями. Он предложили признать московского правителя своим господином (государем) при условии, что для них дело обойдется и без высылок, и без конфискаций. Им, очевидно, хорошо была известна судьба покоренных Москвой городов, большинство которых было подвергнуто этим карам. Иван с гневом отмел эти предложения: «Князь великий то вам сказал, что хотим господарьства на своей отчине Великом Новгороде такова, как наше государьство в Низовской земле на Москве; и вы нынечя сами указываете мне, а чините урок нашему государьству быти: ино то которое мое государьство?»

Обороты речи Ивана свидетельствуют, что в его понимании высшая власть была равнозначна праву собственности на завоеванное княжество, то есть являла собой dominium – право свободно распоряжаться людскими и материальными ресурсами подвластной земли.

У Новгорода не оставалось иного выбора, как уступить. Что такое безоговорочная капитуляция перед правителем Москвы, выяснилось достаточно скоро. В числе первых мер, принятых Иваном в покоренном Новгороде, были запрет вече и отправка в Москву самого вечевого колокола. Так же двумя столетиями раньше в срединной России поступали монголы, и знаменовали эти действия конец самоуправления, создававшиеся веками демократические институты исчезли в одно мгновение.

В Новгороде главной задачей Ивана III было упразднить все вотчинные владения, составлявшие основу богатства и власти городской знати и опору демократического устройства городской жизни. Пока в руках бояр сохранялась основная часть производственных ресурсов города-государства, привести их к повиновению было невозможно. Сознавая, как глубоко укоренились в республике демократические обычаи, Иван произвел массовые конфискации земельных владений и во избежание поворота событий вспять выслал их обездоленных собственников в Московию.

Первыми жертвами стали вожди пролитовской группы, которых он в 1475 году приказал казнить. Вероятно, они были наиболее демократичными элементами, поскольку порядки в соседней Литве, объединившейся к этому времени с Польшей, были гораздо либеральнее, чем в Москве. Очередные конфискации, сопровождаемые высылками, проводились в небольших масштабах в 1475–1476 годах; среди потерявших свои земли оказались, прежде всего, монастыри. Затем процесс экспроприации развернулся всерьез. Зимой 1483–84 года, а затем снова в 1487–1489 годах несколько тысяч новгородских землевладельцев вместе с семьями были определены на вывод, то есть подвергнуты депортации. В числе бояр и купцов, пострадавших от этого мероприятия, были как сторонники, так и противники Москвы, и это наводит на мысль, что с московской точки зрения значение имели не политические склонности ее новых подданных, а их экономическая независимость. К тому времени, когда вывод был завершен, имущество всех без исключения светских собственников в Новгороде было конфисковано, а вместе с тем изъяты и почти все земли у епископа и почти три четверти остававшихся еще нетронутыми церковных владений; права собственности на эти земли перешли к великому князю. В 1494 году Иван закрыл в Новгороде Ганзейский двор, покончив тем самым с последним источником независимого дохода города.

* * *

Захваченные земли были разбиты на два разряда. Великий князь забирал себе треть на предмет прямой эксплуатации. Две трети отходили служилым людям – свергнутым удельным князьям и боярам, равно как и простым крестьянам, даже рабам, – которых отправляли в покоренный Новгород. Их новообретенные владения становились, однако, не вотчинами, а условными держаниями, называвшимися поместьями, и права собственности на них закреплялись за великим князем, причем не номинально, как в феодальной Англии, а по существу и во всех юридических и практических смыслах однозначно. В России, и это следует подчеркнуть, условное земельное держание не предшествовало образованию абсолютной монархии, а проистекло из нее.

Поместье, то есть условное держание, которое под тем или иным названием распространилось как преобладающая форма землевладения по всей Московии, впервые появилось в удельных княжествах. На службе у средневековых князей, помимо знатных людей, которых они наделяли вотчинами, состояли также домашние слуги, именовавшиеся княжескими холопами и выполнявшими различные работы по хозяйству в качестве писарей, ремесленников, садовников, пасечников и т. д. Некоторым князья в награду за их труд давали земельные наделы или другие экономические вознаграждения (как право рыбачить или ловить бобров во владениях князя). Они становились лишь временными держателями, а не собственниками этих земель и этих прав, которыми они пользовались по милости верховного правителя и которые поэтому не подлежали отчуждению или хотя бы обмену, иначе как с княжеского соизволения. В отличие от вотчин, которые их владельцы сохраняли за собой независимо от того, кому они служили, поместья возвращались к князю, коль скоро прекращалась служба ему их держателей. Первый случай такого вида вознаграждения установлен для XIV, когда один удельный князь пожаловал землю своему псарю.

Начиная с царствования Ивана III, московские правители все чаще прибегали к раздаче поместий своим военным и гражданским слугам, собирательно известным под названием дворян – «людей княжеского двора». Права на выданные им земли оставались в руках великого князя. Земля для поместий поступала частью из отобранных вотчин, частью из завоеванных территорий, частью же из княжеского фонда «черных» земель.

С наибольшим размахом изъятия вотчин и высылки их владельцев развернулись в царствование Ивана IV Грозного (1553–1584), во времена так называемой опричнины. Историки по сей день спорят, с какой целью была предпринята эта чрезвычайная мера: одни говорят, что царь хотел полностью покончить с классом бояр, другие считают, что свои удары он наносил избирательно, преследуя лишь тех, кого подозревал в измене, третьи настаивают, что никакой осмысленной цели у него не было, и действовал он просто в припадке безумия. Никаких разногласий не возникает, однако, по поводу самого факта, что он выделил из территории своей страны обширные земли, которые взял под личное управление и назвал опричниной и которые стали царством террора, подобным тому, что полувеком раньше учинил в покоренном Новгороде Иван III. Его главными жертвами стали могущественные боярские семейства, особенно принадлежавшие к родам некогда независимых удельных князей, чьи земли были поглощены Москвой. Переведя на себя права собственности на эти земли, Иван IV стал лично расправляться с их владельцами, подвергая их казни и отправляя в ссылку. Большинство из тех знатных людей, чьи жизни он решил сохранить, были вместе с семьями высланы в только что отобранную у татар Казань. Там он наделил их поместьями, изъятыми у местных землевладельцев. Результатом этих действий стало – порой физическое и, во всяком случае, экономическое – уничтожение в России большей части земельной аристократии. Если Иван III ликвидировал независимую знать Новгорода, то Иван IV завершил уничтожение этого класса в срединных районах страны. Той же линии Иван следовал в завоеванной им Казани, где он экспроприировал мусульманских землевладельцев. Отобранные у них земли он отдавал как поместья русским князьям и боярам, изгнанным опричниной. Он казнил нескольких татарских князей и представителей местной знати, а других, как и нескольких мелких землевладельцев, велел сослать на Москву, в Новгород и Псков.

Таким способом аристократия в России была лишена не только ее наследственных владений, но и оторвана от родных мест и разбросана по миру: перемещение имело целью лишить ее опоры и источника силы на местах, и, таким образом, сделать политически немощной. Это следствие свершившегося отметил посетивший Москву вскоре после смерти Ивана IV англичанин Джиль Флетчер: «Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав и проч. и оставив им одно только название, он дал им другие земли на праве поместном (как оно здесь называется), владение коими зависит от произвола Царя, и которые находятся на весьма дальнем расстоянии и в других краях государства, и этим способом удалил их в такие области, где бы они не могли пользоваться ни милостью, ни властью, не будучи тамошними уроженцами или хорошо известными в тех местах…».

Таких широкомасштабных конфискаций и изгнаний Западная Европа не знала ни в какие времена: подобным образом обходились только с евреями, на которых смотрели как на чужестранцев. Все это весьма напоминало действия древних монархий Ближнего Востока, вроде Ассирии.

* * *

На одно из любопытных побочных следствий земельной политики Московского государства в XIX веке обратил внимание историк Сергей Соловьев. Он заметил, что если в Западной Европе аристократы связывали свои имена с земельной собственностью, добавляя приставки «of», «de», «von» к названиям наследственных владений, обретенных их предками в раннем средневековье, то в России они обходились личными именами и отчествами. Это говорит о том, что происхождению своих семей они придавали больше значения, чем своим земельным владениям, которые не были их собственностью.

Основная часть доходов Московского государства поступала от косвенных налогов. Цари собирали пошлины с перевозки грузов и облагали налогом продажу товаров. Важным источником дохода был акцизный сбор с потребления алкоголя (после того, как в XVI веке у татар переняли искусство перегонки спирта). Взимались также таможенные пошлины, и собиралась дань мехами и другими товарами.

В середине XVI столетия простолюдины были обложены податями, которые брали либо с их земельных наделов, либо с дворов.

Существенной чертой вотчинных порядков было то, что держатели всех находившихся в частных руках земель, как вотчин, так и поместий, обязаны были служить. Первые шаги к утверждению этого правила московские правители сделали в середине XV столетия, и оно было окончательно закреплено век спустя в царствование Ивана IV.

Вотчиннику службу обычай предписывал всегда, но решение, какому князю служить, оставалось за ним. Попадая одно за другим в состав Московского государства, удельные княжества теряли эту свободу выбора. Ко времени вступления на царство Ивана III Москва обладала уже достаточным могуществом, чтобы отнять земли у всякого, кто уклонялся от службы. Для нежелавших служить Москве единственной альтернативой было перейти под руку великого князя литовского, но поскольку с 1386 года правители Литвы стали католиками, такой поступок сразу навлекал обвинения в вероотступничестве и государственной измене, что вело к конфискации владений провинившегося.

Как это часто случалось в российской истории, где важнейшие нововведения производились беспорядочно и становились нормой не по закону, а по прецеденту, никакого указа, ставящего вотчинное землевладение в зависимость от несения службы, никогда не было издано. Правило установилось обычаем. Самый ранний из известных указов, ставивших обладание вотчиной в зависимость от службы московскому князю, относится к 1556 году, но само правило наверняка действовало и веком раньше. Указом 1556 года, в котором обязанность служить представлялась делом само собой разумеющимся, правительство ввело одинаковые нормы службы, как с вотчин, так и с поместий: столько-то вооруженных воинов (включая самого землевладельца) с имений таких-то и таких-то размеров. Указами 1589 и 1590 годов предписывалось у неявившихся к службе – будь то вотчинники или помещики, без разбору, – имения изымать в пользу царской власти, которая передаст их более надежным своим слугам. Поместья дворян, не имевших сыновей, также отходили государству. Никакие предельные сроки службы не устанавливались; это была пожизненная обязанность и на практике продолжалась шесть месяцев в году – с апреля по октябрь. Эти меры привели к тому, что утвердилось неизменное правило: «нельзя было сделаться вотчинником в московском государстве, не будучи слугой московского государя; нельзя было уйти с его службы без потери вотчины»: «земля не должна выходить из службы». Однако даже те служилые люди, кто неукоснительно исполнял свои обязанности перед государством, не обладали надежно закрепленными правами на свои владения, о чем говорят сохранившиеся в архивах жалобы дворян на захват властями их земель по чистому произволу («без вины», то есть беспричинно).

Уравнением в правах двух форм землевладения объясняется, почему сохранилась, не исчезла вотчина. Действительно, в начале семнадцатого столетия 39,1 % частновладельческой земли в Московском государстве находилось в руках вотчинников. Для царей не имело значения, чем владели их слуги – поместьями или вотчинами; однако с точки зрения царевых слуг вотчины были предпочтительней. Вотчины можно было передавать по наследству и (при некоторых ограничениях) отчуждать, а также закладывать, тогда как с поместьями ничего этого не допускалось. Но все равно, начиная с XVI века о продаже вотчины полагалось сообщать в особый приказ, имевший своей обязанностью следить, чтобы всякая земля обеспечивала исполнение возложенной на нее повинности службой.

Тем не менее, и эти различия между двумя формами землевладения стали стираться. Как и в условиях западного феодализма, русская разновидность феода все чаще становилась наследственной, потому что при прочих равных условиях собственников (в российском случае царей) устраивало, чтобы земельные владения оставались в руках тех же семей. К середине XVII века утвердился порядок, что сын служилого человека, живущий в поместье (то есть помещик), коль скоро он способен нести службу, наследует имение своего отца.

Служилые люди в России не имели никаких гарантий своих личных прав, и поэтому считать их настоящими аристократами нельзя: их земельные владения и даже их звания и сама жизнь зависели от милости царя и его чиновников. Лишь в новое время (1785) они получили хартию своих прав, подобную тем, что уже в средние века были известны в Польше, Венгрии, Англии и Испании. С этой точки зрения статус русского «аристократа» ничем не отличался от статуса самого низкого простолюдина, и неудивительно поэтому, что, обращаясь к царю, самые высокопосталенные люди государства называли себя его «рабами». Владение землей не столько давало права, сколько возлагало обязанности, и были даже случаи – строго наказуемые по закону 1642 года, – когда дворяне, чтобы избежать службы, отдавали себя в кабалу другим помещикам.

О крайне враждебном отношении российской монархии к частной собственности можно судить по тому факту, что она отказывалась блюсти нерушимость прав обладания даже личным имуществом, признаваемую и в самых отсталых обществах. Русские не могли быть уверены, что правительственные чиновники не отберут у них любой ценный предмет и не запретят торговать каким-либо товаром, объявив его государственной монополией. Флетчер следующим образом описывал тревоги, владевшие, как он заметил, российскими купцами: «Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у него и есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может, иногда отдавая в монастырь, а иногда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делают при нашествии неприятельском. Этот страх простирается в них до того, что весьма можно заметить, как они пугаются, когда кто из бояр или дворян узнает о товаре, который они им намерены продать. Я нередко видал, как они, разложа товар свой (меха и т. п.), все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли с своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар».

Важным следствием того, что цари присвоили себе все земли и имели возможность отбирать все находившиеся в торговом обороте товары, была обретенная ими, таким образом, возможность по собственному произволу облагать население налогами. Мы видели, какую критически важную роль в утверждении власти парламента – и, в конечном счете, парламентской демократии – сыграла в Англии необходимость для короны добиваться парламентского одобрения вводимых налогов и таможенных пошлин. В России, в отличие от этого, царям не требовалось ничье согласие на введение и повышение налогов, сборов или таможенных пошлин. А это, в свою очередь, означало, что им не нужны были никакие парламенты.