Три часа между рейсами (сборник)

– Вот и ты потом не обижайся.

В этот раз, когда мы отдыхали, он спросил:

– Чем займешься этим утром?

– А у тебя есть идеи? Даже не думай снова втянуть меня в погоню за каким-нибудь котом. Глупый пес до старости щенок – это про тебя.

– Я не имел в виду котов.

– Тогда что? Мясо? Или сучек?

– Могу показать тебе одно сытное местечко.

– С чего это вдруг ты решил делиться? Не иначе, в тех местах водится здоровый пес.

Поджидая моего друга, мы коротали время за лаем – хотя лаял в основном лишь кабысдох. Эти малявки способны брехать без умолку с утра до вечера, при этом даже не охрипнув. А он еще, носясь кругами, вздумал облаять группу школьников и дал мне повод для веселья, когда схлопотал пинок под ребра и завизжал благим матом. Я же гавкнул солидным баском лишь пару-тройку раз, чтобы прочистить глотку, – не в моем стиле драть ее без нужды и повода.

Когда мой друг наконец вышел из дома, кабысдох повел нас показывать свою находку. Как я и предполагал, там не было ничего особенного – просто мусорный бак с неплотно пригнанной крышкой, которую можно было поддеть носом. Я уловил оттуда интересный запах, но вскоре понял, что он вчерашний, так что мы с другом задали взбучку кабысдоху за потерянное по его милости время и продолжили прогулку вдвоем.

Вскоре мы пристроились за высокой женщиной – в ее сумке лежал кусок свежего мяса. Мы прекрасно знали, что нам оно не светит, но ведь всякое может случиться. И потом, иногда хочется забыть о жратве и просто бежать за человеком, представляя, что он твой хозяин или что он тебя куда-то ведет. А еще через пару кварталов я уловил новый запах.

– Пахнет свадьбой, – сказал я.

– Ну и нос у тебя! – позавидовал друг, безрезультатно принюхиваясь. – Должно быть, я старею. Глаза еще видят, а вот с чутьем дело худо.

– Ерунда, это ветер тебе помешал, – успокоил я его, хотя нюх у него и вправду слабоват.

Мне на свой грех жаловаться, но вот глаза временами подводят. Через минуту и друг поймал запах, после чего мы оставили женщину с мясом и побежали туда, откуда дул ветер.

Этак мы трусили, наверное, с милю, понемногу начиная злиться.

– Есть ли смысл продолжать? – спросил наконец мой друг. – Или у меня с башкой неладно, или в этом букете уже с десяток запахов.

– Я насчитал десятка два как минимум.

– Может, повернем обратно?

– Но мы почти на месте, давай уж глянем.

Мы поднялись на холм и оттуда увидели дворняжью свадьбу – такого столпотворения я не припомню со времени последней собачьей выставки.

– Дохлый номер, – сказал я, и мы побежали домой.

Умница еще не вернулась, но Бородач был на месте. У этого свои заморочки: держит невысоко над землей палку и несет всякий вздор убеждающим тоном – я-то давным-давно понял, что он проверяет, настолько ли я глуп, чтобы прыгать через эту дурацкую палку. Я мог бы схватить ее зубами, но не стал этого делать, а просто обошел палку стороной. Тогда он прицепился ко мне с другим трюком, который все они время от времени пытаются проделать: поднял мои передние лапы, заставляя стоять только на задних. Понятия не имею, зачем им это нужно.

Потом он притащил музыкальную коробочку, и та заиграла мелодию, от которой мне всегда жутко хочется выть. Тут уж я не вытерпел и дал деру со двора на улицу. Навстречу попался пес, несущий в пасти газету и оттого невероятно довольный собой. В свое время я тоже подрядился было на эту работенку, да вот беда – позабыл, что несу не кость, а газету, и по привычке стал закапывать ее в углу двора, где меня увидел Бородач, и это было ох как больно!

Вскоре я увидел своего друга дальше по улице. Это крупный пес благородных кровей, такого заметить легко. Он остановился на минутку, чтобы обменяться приветствиями со знакомым мальчишкой, а потом заметил меня и радостно помчался через перекресток. Что случилось после того, я не разглядел. Была уже середина дня, и по улице катилось множество самоходных будок. Одна из них резко встала на перекрестке, потом остановилась другая, начали вылезать люди. Я поспешил туда вместе с несколькими пешеходами.

И там я увидел моего лучшего друга; он лежал на боку, из пасти текла кровь, глаза были открыты, но дышал он тяжело и хрипло. Все вокруг сильно волновались и шумели, пса перенесли на лужайку рядом с его домом, откуда выскочили хозяйские мальчик и девочка, подбежали и заплакали. Я и еще один пес, также хорошо его знавший, пробрались через толпу, и я хотел сочувственно лизнуть друга, но тот вскинулся и зарычал: «Прррочь!» Бедняга вообразил, будто я хочу его сожрать, пользуясь тем, что он покалечен и беспомощен.

Мальчик крикнул мне: «Пшел отсюда!» – и это было очень обидно, потому как я никогда прежде не ел собак и не намерен есть их в будущем – разве что с дикой голодухи. Но я, понятно, отошел в сторону, чтобы не нервировать своего друга, и оттуда следил за тем, как его на одеяле уносят в дом. После этого мы обнюхали кровавое пятно на земле, а одна из подбежавших собак его лизнула.

Вернувшись к себе во двор, я завыл – без всякой музыки, ни с того ни с сего, – а потом пошел проверить, не прикатила ли Умница. Но ее еще не было, и я начал беспокоиться: вдруг с ней тоже случилось что-нибудь страшное и я больше ее не увижу? Я уселся на крыльце и стал ждать, а она все не приезжала; тогда я поскребся в дверь, и Бородач пустил меня внутрь, где я опять слегка взвыл, а он почесал меня за ухом.

Потом я вышел на крыльцо – и увидел Умницу, вылезающую из своей самоходной будки. Я кинулся к ней со всех лап, потыкался носом ей в руку, начал прыгать вокруг и едва не свалил ее, когда она поднималась по ступенькам. До чего же я рад был ее возвращению! Она дала мне еду – говяжьи обрезки, замоченные в молоке сухари и отличную кость. Сперва я съел мясо, потом вылакал молоко, а сухари полизал, но есть не стал. Косточку я погрыз в свое удовольствие и потом неглубоко закопал в укромном месте. У меня этих костей уже штук сто закопано повсюду – сам не знаю, зачем я это делаю. Я никогда их потом не откапываю, разве что случайно наткнусь; но и оставлять их просто так валяться на земле я не могу, хоть убейте.

После этого я побежал к дому, где живет мой лучший друг, чтобы его проведать, но не нашел там никого, кроме девочки, которая сидела на качелях и плакала.

Музыка в трех актах[16 - Музыка в трех актах. – Рассказ опубликован в мае 1936 г.]

I

Поначалу она слышалась едва-едва, растворяясь в неярком голубоватом свете с проблесками нежно-розового. Потом было просторное помещение, заполненное молодыми людьми, – и только здесь они наконец-то ее узнали и почувствовали.

Как их звали, не суть важно. Этот рассказ – о музыке.

Он взошел на эстраду, где пианист позволил ему прочесть надпись на нотном листе: «Из мюзикла „Нет, нет, Нанетт“ Винсента Йоманса»[17 - …«Из мюзикла „Нет, нет, Нанетт“ Винсента Йоманса». <…> Пока играет «Чай для двоих». – Песня «Tea For Two» («Чай для двоих») из мюзикла «Нет, нет, Нанетт» (1925; музыка Винсента Йоманса, слова Ирвинга Цезаря) в 1920–1930-х гг. была популярна по обе стороны Атлантики, а ее мелодия стала джазовым стандартом.].

– Спасибо, – сказал он пианисту. – Я бы охотно подкинул вам чаевых, но, когда у интерна в кармане заведется доллар с мелочью, он скорее потратит их на свою свадьбу.

– Не беда, док. У меня в кармане было примерно столько же, когда я женился прошлой зимой.

Он вернулся к столику, и она спросила:

– Ну что, узнал, как зовут автора песни?

– Не узнал. Долго мы здесь пробудем?

– Пока играет «Чай для двоих».

Позднее, по выходе из женской гардеробной, она поинтересовалась:

– А кто это играл?

– Господи, да откуда мне знать? Оркестр играл.

Теперь музыка просачивалась сквозь двери зала:

Чай…
двоих…
Двое…
чая…

– Никогда нам не пожениться. Я и в медсестры-то еще не выбилась.

– Тогда оставим эту затею и проведем остаток дней, бродя по таким местечкам и слушая музыку. Как там, кстати, звали автора?