Корабль отплывает в полночь

– Подсознание? Что это? – спросила девушка низким красивым голосом с интонацией, чем-то напоминавшей то, как говорил Бенни.

Расправляясь со своей дыней, Луи пустился объяснять так, будто перед ним была ученица начальной школы.

Она не дослушала его до конца и спросила:

– А как вы его используете?

Луи, который отличался остроумием, отвечал:

– Не я его, а оно меня использует.

– Это так и должно быть?

Никто из нас не знал, как ответить на этот вопрос, и, поскольку в нашей компании я считался блестящим специалистом по общению с низшими классами, чтобы вывести нас всех из тупика, я спросил:

– Как вас зовут?

– Эллен, – ответила она мне.

– Вы уже давно здесь работаете?

– Да, несколько дней, – ответила она, отходя к стойке бара.

– А откуда вы?

Она развела руки в стороны:

– Ну… оттуда…

И в этот момент Юджин, любивший пошутить на фантастические темы, спросил:

– Может, вы прилетели на летающей тарелке?

Она оглянулась на него и сказала:

– Вы шутите.

И тем не менее она все время крутилась около нашего столика: то подсыпала сахар в сахарницу, то делала еще что-нибудь столь же несерьезное. А мы разговаривали о самых возвышенных и интеллектуальных вещах: каждый из нас с радостью плел паутину своих самых любимых рассуждений из наполовину недосказанных фраз, произнесенных на только нам понятном жаргоне. Мы очень даже чувствовали ее присутствие.

Когда мы уже уходили, случилось что-то необычное. В дверях мы все как по команде оглянулись. Эллен стояла за стойкой. И смотрела на нас. А глаза ее больше не были сонными и мечтательными, они сияли напряженным вниманием. Девушка улыбалась. Я касался локтем голой руки Эс – дверь была узкой – и вдруг почувствовал, как Эс вздрогнула. И через мгновение она вздрогнула еще: Юджин, стоявший рядом с ней с другой стороны, сжал ее другую руку, которую держал в своей (они были кем-то вроде любовников).

Несколько секунд все мы видели одну только Эллен. Затем она опустила глаза и стала вытирать тряпкой стойку бара.

По дороге домой мы вели себя непривычно тихо.

На следующий вечер мы снова отправились к Бенни – чуть раньше, чем накануне. Эллен там была, и была она так же прекрасна, как в наших воспоминаниях. Мы обменялись с ней еще несколькими короткими и шутливыми фразами, и голос ее уже совсем не напоминал голос Бенни. А еще мы устроили в ее честь настоящий интеллектуальный фейерверк. Перед уходом к стойке, где стояла Эллен, подошла Эс, и они о чем-то тихонько говорили. Выслушав Эс, Эллен кивнула.

– Ты что, просила ее позировать тебе? – спросил я Эс, когда мы вышли на улицу.

Она кивнула и прошептала с восторгом:

– У этой девушки самая великолепная фигура на свете!

– Не только на этом свете, но еще и на том, – ворчливо подтвердил Юджин.

– И совершенно потрясающей формы череп, – закончила свою мысль Эс.

Было нисколько не удивительно, что из всех нас именно Эс первая заговорила с Эллен. Как и все интеллектуалы, мы были людьми стеснительными и только и делали, что вечно возводили барьеры между собой и другими людьми. Мы упрямо хватались за юность и студенческую жизнь, хотя все, кроме Юджина, уже давно окончили колледж. Вместо того чтобы вступить в настоящую жизнь, мы существовали за счет наших родителей, делая время от времени разные несерьезные научные работы для того или иного преподавателя. У Эс, правда, было несколько частных учеников. Но при этом здесь, в нашем родном городке, мы занимали определенное положение. Нас считали ужасно умными и искушенными, чем-то вроде местной богемы, хотя, видит бог, мы были чем угодно, только не богемой. А ведь стоит нам уехать из города и попасть в реальную жизнь, и мы раз и навсегда затеряемся в толпе.

Знаете, если честно, мы боялись расстаться с нашим миром. Мы боялись, что все наши хваленые способности и проекты окажутся самым обычным мыльным пузырем. Что же касается серьезных достижений и успехов, у нас их просто не было. Эс была весьма средним скульптором; учиться у больших мастеров она не хотела, особенно у тех, кто еще жив, – боялась, что лишится таким образом своей (на мой взгляд, крошечной и неестественной) индивидуальности. Луи вовсе не был философом; он просто развивал в себе некий интеллектуальный энтузиазм по поводу мыслей и высказываний других людей, благодаря чему находился постоянно в состоянии лихорадочного и совершенно бесполезного возбуждения. Лично я защищался от жизни своими обширными познаниями и позой циника; я знал кучу разных разностей, я мог рассуждать на какую угодно тему, но еще и всегда мог доказать, что тратить на это силы не стоит. Что касается Юджина, он был лучшим – и одновременно самым дурным человеком среди нас. Немного моложе остальных, он все еще учился и добился определенных успехов в ядерной физике и математике. Но что-то – возможно, его маленький рост или пуританское воспитание, которое он получил на ферме своего отца, – делали его неуравновешенным и подверженным смене настроений. А еще он был склонен к грубостям и физическому насилию, что грозило ему рано или поздно крупными неприятностями. Его даже лишили водительских прав за слишком лихую езду, а нам порой приходилось вмешиваться, причем однажды неудачно, чтобы его не избили до полусмерти в каком-нибудь баре.

Мы много разговаривали о нашей «работе». На самом же деле гораздо больше, чем было необходимо, мы тратили время на чтение журналов и детективных историй, на безделье и спиртное, на бесконечные интеллектуальные разговоры и споры.

Если же у нас и были какие-либо достоинства, так это верность друг другу, хотя вовсе не надо быть циником, чтобы признать, что мы отчаянно нуждались в аудитории, коей друг для друга и являлись. И все же искренность в наших отношениях была.

Короче говоря, как и большинство людей на нашей планете, где мысль еще только начинает просыпаться и осознавать свою многовековую слепоту и скованность различными путами и где только теперь люди сумели хоть краешком глаза увидеть, какое потрясающее будущее их ждет, мы были ужасно трусливы и поверхностны, тщеславны и претенциозны, ленивы и эгоистичны.

Если учесть, как глубоко завязли мы в этом болоте, влияние, которое оказала на нас Эллен, было совершенно неожиданным. Прошел только месяц со дня нашего знакомства с ней, а наше отношение к миру вдруг смягчилось, нас стали по-настоящему интересовать люди, а сами мы перестали их бояться, и к тому же мы начали заниматься настоящей творческой работой. Удивительные достоинства для никому не известной официантки?

И вовсе она не взяла нас в оборот и не показала нам пример – ничего в этом роде не было. Как раз наоборот. Мне кажется, за все время, что мы ее знали, Эллен не сказала и дюжины существенных вещей. Она скорее напоминала человека, ведущего телевизионные обсуждения литературных новинок; он никогда не высказывает своего мнения, зато очень умело заставляет других поделиться мыслями – этакая интеллектуальная повитуха.

Ну, например, Луи, Юджин и я заходили в студию к Эс, когда Эллен одевалась за ширмой или пила кофе после сеанса позирования. Мы тут же начинали что-нибудь обсуждать, а Эллен, еще одна тень в старой комнате с огромными потолками, задумчиво слушала нас. А потом начинала задавать свои необычные, почти несерьезные вопросы, каждый из которых, однако, почему-то раскрывал перед нами новые горизонты мысли. И каждый раз, когда в баре «Голубая луна», или под институтскими кленами, или, скажем, наблюдая, как плещется вода в заброшенных угольных ямах, мы заканчивали нашу дискуссию, то обязательно приходили к какому-то серьезному выводу. Прежде мы прекращали свои рассуждения, устало пожимая плечами или цинично понося мир, а то и просто напиваясь в барах, когда было совершенно непонятно, что же надо делать. Теперь же у нас почему-то всегда был план: факты надо было проверить, что-то надо было написать, обдумать или попробовать.

А кроме того – люди! Смогли бы мы так приблизиться к людям, если бы не Эллен? Без нее старина Гас так и остался бы для нас древним подслеповатым мойщиком посуды в ресторане Бенни. А благодаря Эллен он стал для нас тем, чем на самом деле и был, – романтической фигурой, человеком, избороздившим семь морей, охотившимся за золотом в Ориноко, имевшим в качестве носильщиков двадцать женщин из индейских племен – ведь мужчины были слишком ленивы и горды, чтобы наниматься в услужение. Этот человек гордо возглавлял свой отряд амазонок, осторожно неся на руках только что рожденное одной из женщин дитя, – ведь единственное, что мужчине дозволялось нести в руках без ущерба для своей репутации, – это маленький мальчик.

Даже Юджин немного смягчился в своем отношении к окружающему его миру. Я помню, когда два красавчика – водители грузовиков – попытались заигрывать с Эллен в «Голубой луне», Юджин моментально стиснул зубы, в глазах у него потемнело и он уже начал расправлять плечи, а я приготовился к скандалу. Но Эллен сказала словечко одним, другим, мягко рассмеялась и начала задавать свои вопросики. Через десять минут все успокоились, и наша четверка узнала о вещах, о которых мы раньше и представления не имели: о темных шоссе, двигателях и гордых мрачных водителях, темпераментом так похожих на Юджина. Но особенно заметно было влияние Эллен на личность каждого из нас в отдельности. Скульптуры Эс получили совсем иной размах. Она забыла про свои любимые манерные мелочи и стала использовать в работе старые разумные методы. Очень быстро у нее появился новый стиль: с одной стороны, классический, а с другой – устремленный в будущее. Сейчас Эс становится известной, и работы ее хороши, но то волшебство, которым был наполнен ее «Элленический период», безвозвратно куда-то исчезло. Это очарование еще живо в тех вещах, которые она сделала тогда, – особенно в изображениях обнаженной Эллен, в работах, пронизанных безмятежностью и целеустремленностью лучших произведений Древнего Египта. Впрочем, было в них что-то еще, что очень трудно объяснить словами. Когда у нас на глазах бесформенный комок глины, подчиняясь рукам Эс, превращался в изображение Эллен, мы чувствовали, что каким-то необъяснимым образом Эллен вдруг превращается в Эс, а Эс – в Эллен. Их отношения были такими прекрасно-уточненными, что даже Юджину не к чему было придраться и найти повод для ревности.

В то же самое время Луи оставил свои дурацкие философские развлечения и нашел для себя поле деятельности, к которому он стремился всю жизнь, – соединение семантики и интроспективной психологии, занимался приведением в систему хаотического внутреннего мира человека и его жизненного опыта. И хотя его нынешние рассуждения уже лишены той блестящей легкости, которая была характерна для них, когда Эллен была рядом, он все равно упрямо продолжает заниматься своими изысканиями, которые в конечном счете могут привести к возникновению большого количества новых слов не только в области психологии, но и в самом английском языке.

Юджин же тогда еще не созрел для творческой работы, но из просто одаренного студента превратился, к огромному удивлению преподавателей, в очень трудоспособного блестящего будущего ученого. И даже, несмотря на тучи, омрачающие сейчас его жизнь и репутацию, он сумел найти себе достойное занятие и принимает участие в разработке какого-то серьезного проекта в ядерной физике. Что касается меня, я действительно начал писать. Этим все сказано.

Иногда мы пытались рассуждать о том, в чем же заключается секрет влияния на нас Эллен, хотя тогда мы ни в коей мере не считали все наши достижения ее заслугой. У нас была своего рода теория о том, что Эллен являлась совершенно «естественной» личностью, «благородным дикарем» (из кухни), неким мостом в мир простой реальности. Эс как-то сказала, что вряд ли детство Эллен омрачали фрейдистские мотивы; не знаю, правда, что именно она имела в виду. Луи говорил о невероятной храбрости Эллен, а Юджин – о том, какой замечательный эффект может иметь красота.

Интересно, что в наших разговорах мы никогда не касались того странного, как бы наэлектризовавшего нас всех мгновения в первый вечер, когда мы познакомились с Эллен, того необъяснимого чувства, которое заставило нас всех оглянуться в дверях ресторана. В этом вопросе мы все хранили какое-то непонятное молчание. И ни один из нас не высказывал вслух уверенности, что все наши социальные и психоаналитические теории и гроша ломаного не стоили, когда дело касалось Эллен, и что она обладала такой силой чувства и ума (главным образом скрытой), которая делала ее совершенно не похожей ни на одного жителя нашей планеты, что она скорее походила на существо из другого, более разумного и прекрасного мира.

В этой уверенности нет ничего необычного, если уж честно. Каждый, кто влюблен, считает свою возлюбленную существом из другого мира. А теперь я, пожалуй, смогу объяснить вам секрет воздействия Эллен на меня (но не на остальных). Все было очень просто. Я любил Эллен, и я знал, что она любит меня. Вот и все.

Это случилось почти месяц спустя после нашей первой встречи. Мы организовали небольшую вечеринку у Эс. Поскольку машина была только у меня, мне поручили встретить Эллен, когда она закончит работу у Бенни. По дороге мы проезжали дом, с которым у меня были связаны неприятные воспоминания. В этом доме жила девушка, в которую я был когда-то безумно влюблен и которая меня отвергла. (Нет, чтоб быть честным до конца, это я ее отверг, хотя и очень любил, отверг из какой-то трагической трусости, и воспоминание об этом до сих пор жжет мне сердце.) Должно быть, Эллен поняла что-то по выражению моего лица, потому что мягко сказала:

– В чем дело, Ларри?

А когда я не ответил на вопрос, она спросила:

– Это связано с девушкой?

Ее сочувствие было таким искренним, что я сломался и рассказал ей эту историю, сидя в припаркованной темной машине напротив дома Эс. Я пережил все снова, весь свой позор от начала до конца. Закончив рассказывать, я поднял голову. Свет уличного фонаря создавал бледный ореол вокруг головы Эллен, а еще он падал на белый ангорский свитер. Верхняя часть ее лица была в тени, освещены были лишь губы и узкий, как у лисички, подбородок.

– Бедняжка, – сказала она, и через секунду мы уже целовались, а внутри у меня расцветало чувство бесконечного облегчения, силы и отваги.