Цусимский бой

К месту гибели броненосца подошли русские миноносцы и буксир «Свирь», которые спасли около 400 человек. По иронии судьбы половина спасенных оказалась в числе тех немногих, которые доплыли до Владивостока или добрались до нейтральных портов и тем избежали горести пленения. Судьба хоть к этой части команды этого рокового, но героического корабля оказалась милосердной.

Глава VIII. Выход из строя «Суворова»

«Князь Суворов» вел русскую эскадру, стреляя из башен тяжелой артиллерии и орудий левого борта, и, в свою очередь, привлекал на себя стрельбу половины японского флота. Вихрь снарядов всех калибров накрывал броненосец. Пророчество его командира, капитана 1-го ранга Игнациуса, выполнялось.

Впрочем, не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, что флагманский корабль русской эскадры подвергнется в бою самому жестокому обстрелу в первую очередь. В свете этого логичного заключения следует особенно отметить мужественное решение адмирала Рожественского идти со своим кораблем головным, впереди всего флота, и не перенести свой флаг на другой броненосец или быстроходный крейсер. Командующий предпочел быть там, где была наибольшая опасность. Своим личным присутствием на корабле, наиболее обстреливаемом неприятельским флотом, он хотел подать пример верности присяге и выполнения своего воинского долга для всего личного состава эскадры.

Рассуждения о том, что командующий, находясь на головном корабле, легко может лишиться возможности управлять флотом и после выхода флагманского корабля из строя оставляет флот без руководства, являются хотя и верными, но скорее теоретическими, чем практическими. Средства связи и сигнализации всюду ненадежны. Удачное попадание может свалить мачту, сжечь фалы, снести радиосеть не только на флагманском, но и на любом корабле, – и командующий уже лишен возможности передавать приказания. В обоих случаях командующий должен быть снят с поврежденного корабля и его флаг перенесен на другой корабль. По несчастному стечению обстоятельств это было сделано в Цусимском бою слишком поздно, когда адмирал Рожественский был уже настолько изранен, что управлять эскадрой не мог.

Его решение идти во главе эскадры и мужественное поведение в бою настолько сами за себя говорят, что жалкая попытка советского писателя Новикова-Прибоя набросить тень на память адмирала Рожественского, недобросовестно подтасовывая факты и перемешивая их с измышлениями, вызвало возражение в примечаниях к его книге со стороны даже советской редакции.

Сразу же после начала боя на «Суворов» начали сыпаться стальные удары столь часто, что видавший виды и получивший уже большой опыт в современной войне капитан 2-го ранга Семенов сравнил эту фазу боя с бойней.

После первого попадания в судовую церковь, следующие попадания были в борт около левой средней 6-дюймовой башни и в офицерские каюты у левой кормовой башни. В каютах начался пожар. Немедленно за этим снаряд разорвался в кормовой рубке и, когда дым разошелся, внутри рубки лежала груда тел и сверху – зрительная труба офицерского образца.

В носовой боевой рубке первую дань богу войны заплатили своей жизнью флагманский артиллерист полковник Федор Аркадьевич Берсенев и рулевой кондуктор. Обоим осколки попали в голову и убили их наповал. Наблюдать за боем в прорези брони было опасным занятием, но адмирал и командир, согнувшись из-за своего высокого роста, сосредоточенно наблюдали в прорезь за неприятельским флотом.

– Ваше Превосходительство, уже очень они пристрелялись, так и жарят, – размахивая, по обыкновению, руками, докладывает Игнациус. – Не пора ли нам изменить расстояние?

– Подождите. Ведь и мы тоже пристрелялись, – хладнокровно возразил Рожественский.

Дальномерщики четко рапортуют измеренные ими дистанции, старший артиллерийский офицер лейтенант Петр Евгеньевич Владимирский зычно командует установку целика, и гальванеры передают его приказания, изменяя показания циферблатов, в башни и плутонги. С оглушительным ревом несутся залпы в сторону врага.

Неприятельская линия заметно продвинулась вперед. Вот когда нужно было прибавить ходу и выжать из новеньких машин, еще не полностью истрепанных длительным походом, все, что они могли дать. Тогда отпала бы опасность, что противник сможет перерезать наш курс и подвергнуть нашу эскадру продольному огню. Но это значит бросить транспорты на растерзание врагу. Русский адмирал с теми душевными качествами, которыми обладал Рожественский, не мог этого допустить. И в 2 часа 5 минут Рожественский, скрепя сердце, отдает приказание повернуть на два румба вправо, отклоняясь от прямого пути на Владивосток, но зато приведя японскую эскадру снова почти на траверз.

Вскоре после поворота тяжелый снаряд попадает в кормовую башню. Часть броневой крыши была разорвана и отогнута, но башня не вышла из строя и продолжала интенсивно стрелять. Но зато кормовой и продольный мостики были разбиты, и пожаром были охвачены сигнальная и радиотелеграфные рубки. На шканцах самоотверженно работали пожарные партии под руководством старшего офицера капитана 2-го ранга Андрея Павловича Македонского. Очередной «чемодан» разорвался среди работающих. Македонскому оторвало ногу выше колена, и он потерял сознание.

В руководство партиями вступил Семенов. Но людей становилось все меньше и меньше. Их косили осколки после разрывов неприятельских снарядов. Ими также заменяли убыль у орудий крупного и среднего калибра. Отчасти эта убыль была пополнена за счет прислуги малокалиберной артиллерии, которая так же, как на «Ослябе», была уничтожена в течение первых двадцати минут боя. Но это пополнение было единственным и недолговечным.

В облаках дыма чины пожарных партий метались, как призраки, но чем дальше, тем труднее становилось бороться с пожарами. Осколки очередных попаданий разрывали шланги, их заменяли запасными, но они немедленно превращались в лохмотья. Настал момент, когда резервы иссякли и стало нечем тушить пожары, кроме как примитивными средствами вроде ведер. В довершение несчастья, шальной осколок оторвал руку у трюмного механика, поручика Генриха Рудольфовича Криммера. На корабле не было больше никого, кто бы знал до подробностей все трюмы и трубопроводы на корабле. Между тем пожар на корме разрастался, и от жары и дыма стало трудно стрелять из кормовых башен.

Помогая тушить пожар, Семенов видел, как из рубки спустился по трапу, еле держась на ногах, флаг-офицер адмирала лейтенант Сергей Дмитриевич Свербеев. К нему подскочил, чтобы его поддержать, другой флаг-офицер, мичман Владимир Николаевич Демчинский, распоряжавшийся сигнальщиками на открытом мостике. Свербеев задыхался и просил пить. Ему подали котелок с водой. Руки у него слушались плохо, губы дрожали и зубы стучали о край котелка.

– Это пустяки… Задохнулся проклятыми газами… Только отдышаться, и это пройдет… Скажите флаг-капитану… я сейчас вернусь…

Уже посиневшие губы с трудом произносили слова. Из горла доносился хрип. Кровь сочилась из-за изорванной осколком тужурки. Не суждено было ему вернуться не только на мостик, но и к жизни…

На корме лейтенант Анатолий Анатольевич Редкин энергично тушил пожар, чтобы сохранить в действии левую кормовую башню. Повстречавшись с Семеновым, он просил доложить адмиралу о положении на корме броненосца.

– Ну что же адмирал может приказать? – возражал Семенов.

– Может быть, курс переменить… не знаю, – замялся Редкин.

– То есть выйти из строя?.. Ну, это – вряд ли.

– Нет, вы все-таки доложите…

Офицеры расстались, чтобы больше уже никогда не встретиться.

Было 2 часа 20 минут. Вместо двух мертвецов в рубке лежало уже пять-шесть человек убитых. Стоять у прорези рубки означало верную смерть или тяжелое ранение. Адмирал Рожественский был уже ранен в голову. Наблюдение за противником велось теперь поочередно. Да и наблюдать было трудно. Броненосец буквально был окружен сплошной стеной воды от всплесков, подымаемых непрекращающимся ливнем снарядов, падающих в море вокруг флагманского корабля.

Находившиеся в рубке склонили свои головы ниже прорези и ожидали своей очереди вести наблюдения. Адмирал сидел, ежеминутно подымаясь, чтобы самому лично удостовериться в происходящем.

Дальномеры были разбиты – сначала один, а вскоре и другой. Без возможности измерять расстояние управление артиллерийским огнем из рубки потеряло смысл. Башни были предоставлены сами себе и должны были сами определять расстояние. Конечно, стрельба «Суворова» потеряла значительную часть своей боевой эффективности.

Рулевые были убиты. Их заменили лейтенанты Свербеев и Крижановский. Вскоре Свербеев был тяжело ранен. К окровавленному штурвалу подошел и взял его рукоятки в крепкие руки старший артиллерийский офицер Владимирский. На лице у него была кровь, но виду него был по-прежнему очень бравый.

Семенов, поднявшись в рубку, доложил адмиралу о положении на корме броненосца. Ответ Рожественского был таким, каким его ожидал Семенов:

– Пусть тушат пожар. Отсюда помочь нечем.

Фалы на броненосце давно сгорели. Грот-мачта рухнула. Нижняя рея фок-мачты снесена. Поднять сигнал уже было не на чем. Каждое движение флагманского корабля немедленно повторялось всей эскадрой. Ни о каком временном выходе из строя и описании коордоната, как это делали японские корабли, не могло быть и речи.

За четверть часа, прошедших от перемены курса «Суворовым», японский броненосный флот опять значительно опередил русскую линию и снова стал угрожать заходом с носа. Такая тактика давала адмиралу Того двойную выгоду. Во-первых, он угрожал обстрелять русскую эскадру продольным огнем, если она не переменит курса и ему удастся обойти русскую линию с головы. Если же русская эскадра повернет, то она еще более отойдет от курса, ведшего во Владивосток, и ей не удастся прорваться. Во-вторых, увеличивая дистанцию и уменьшая боевой угол, Того выводил из-под интенсивного русского обстрела свой флагманский корабль, по которому русские броненосцы также сосредоточено били, и, наоборот, увеличивал концентрацию огня своих кораблей по русскому флагманскому кораблю.