Паломничество в Казальборднно

Молодая медленными движениями сняла с пальцев кольца и подала их в дар Божьей Матери. Потом она сняла тяжелые серьги, затем наследственное ожерелье и принесла все эти драгоценности в жертву Божьей Матери.

– Возьми, благословенная Дева! Возьми, Чудотворица, Пресвятейшая Мария! – восклицали матери охрипшим от криков голосом, все более экзальтируясь и бросая друг на друга мимолетные косые взгляды, чтобы убедиться, что одна не превосходит другую в проявлениях отчаяния перед внимательно глядевшей на них толпой.

– Возьми, возьми!

Они глядели, как золото падает в безучастные руки священников; они слышали звон металла, падавшего на подносы церковнослужителей, звон драгоценного металла, приобретенного упорным трудом многих поколений, сохранявшегося в течение долгих лет на дне сундука и вынимавшегося только в день новой свадьбы.

Они видели, как фамильные драгоценности падают и исчезают навсегда, и эта жертва приводила их в отчаяние. Волнение их сообщалось ближним, и в конце концов крики родственников слились в общий гул. Один только молодой супруг стоял, молча устремив на образ Божьей Матери неподвижные глаза, из которых лились тихия слезы.

В церкви воцарилась тишина, нарушаемая только латинскими словами богослужения и звуками гимна, который пели бродившие вокруг церкви богомольцы. Затем молодая чета, не сводя глаз с образа Божьей Матери, медленно отступила назад. Новая толпа заняла ее место у решетки. В течение нескольких секунд голова молодой женщины возвышалась над массою народа; она была лишена теперь своих украшений, но казалась красивее и величественнее, точно дышала таинственною жизнью древности в толпе варваров; затем она исчезла, неизгладимо запечатлевшись в памяти присутствующих.

– Пресвятая Богородица! Пресвятая Богородица! Пресвятая Богородица!

Это были крики пресмыкающихся женщин, которые доползли до алтаря и поднимались с полу. Одну из них родственницы подняли с земли в бесчувственном состоянии, поставили на ноги и стали трясти. Она выглядела, как мертвое тело. Все ее лицо было в пыли, нос и лоб были оцарапаны, а рот полон крови. Родственницы стали дуть ей в лицо, чтобы привести ее в сознание, вытерли ей рот тряпкою, которая стала багрово-красною, снова стали трясти ее и громко звать по имени. Она вдруг откинула голову назад, бросилась к решетке, судорожно ухватилась руками за железные прутья и стала рычать, как роженица.

Ее рычания и исступленные крики заглушали окружающий шум. Потоки слез лились по ее лицу, смывая пыль и кровь.

– Пресвятая Богородица! Пресвятая Богородица! Пресвятая Богородица!

А позади нее и рядом с нею другие женщины бесновались, неистовствовали и орали.

– Милости! Милости!

Они теряли голос, бледнели, падали, как снопы, на землю; их уносили, а другия вырастали вместо них, как из под земли.

– Милости! Милости!

Эти вопли, чуть не раздиравшие грудь, эти слова, повторяемые без передышки с упорною настойчивостью и верою, этот дым, сгущавшийся, как грозовая туча, эта теснота и смешение дыханий, вид крови и слез подействовали на толпу, и она слилась в одно единое существо с общею ужасною и несчастною душою, с общими движениями и страданиями, с одним голосом и безумием. Все болезни и мучения слились в одну общую болезнь, которую Божья Матерь должна была исцелить; все надежды слились в одну общую надежду, и народ ожидал ее осуществления от Божьей Матери.

– Милости! Милости!

И пламя свечей под блестящим образом задрожало в этом вихре страстей.