– Говори же, говори! – убеждала ее одна из женщин, снова тряся ее за руку. – Говори, скажи синьоре, чтобы она послала тебя к Чудотворной Божьей Матери.
– Да, синьора, окажи ей эту милость! – стали просить все женщины хором. – Пошли ее к Божьей Матери, пошли ее к Божьей Матери.
Ребенок заплакал громче. Воробьи на вершине большой сосны подняли оглушительный шум. Вблизи, между корявыми стволами оливковой рощи, залаяла собака. При свете восходящей луны начали вырисовываться тени предметов.
– Да, – пробормотала Ипполита, будучи не в состоянии дольше выносить устремленный на нее взгляд безмолвной матери, – хорошо, хорошо, мы пошлем ее завтра…
– Не завтра, а в субботу, синьора.
– В субботу годовой праздник в Казальбордино.
– Дай ей денег на свечку.
– На большую свечку.
– На свечку в десять фунтов.
– Ты слышала, Либерата, ты слышала?
– Синьора посылает тебя к Божьей Матери!
– Божья Матерь смилостивится над тобой.
– Говори же, говори.
– Она онемела, синьора.
– Она уже три дня не говорит.
Ребенок плакал сильнее среди шума женских голосов.
– Слышишь, как он плачет?
– Когда наступает ночь, он всегда плачет громче, синьора.
– Может быть, кто-нибудь уже приближается…
– Может быть, он уже видит…
– Перекрестись, синьора.
– Скоро наступит ночь.
– Слышишь, как он плачет.
– Кажется, звонят в колокол.
– Нет, отсюда не слыхать.
– Тише!
– Отсюда не слыхать!
– Я слышу.
– Я тоже слышу. Ave Maria.
Все замолчали, перекрестились и склонили головы. Из далекого городка временами долетали до них редкие, еле заметные волны звуков, но плач ребенка сейчас же заглушал их. Мать упала на колени в ногах люльки и склонилась до земли. Ипполита горячо молилась, опустив голову.
– Погляди-ка, что там у двери, – прошептала одна из женщин своей соседке.
Джиорджио, внимательно следивший за всем происходившим, с беспокойством оглянулся. Дверь была темна.
– Погляди-ка на дверь. Ты ничего не видишь?
– Да, вижу, – ответила та неуверенным и немного испуганным голосом.
– Что там? Что вы видите? – спросила третья.
– Что вы видите? – спросила четвертая.
– Что вы видите?
Всех охватило внезапно чувство любопытства и испуга. Они стали глядеть на дверь. Ребенок продолжал плакать. Мать встала и тоже устремила свои расширенные неподвижные глаза на дверь, окутанную таинственным мраком сумерек. Собака лаяла в оливковой роще.
– Что там такое? – спросил Джиорджио громким голосом, делая над собой усилия, чтобы не дать волю своему взволнованному воображению. – Что вы там видите?
Ни у одной из женщин не хватило мужества ответить, но все видели во мраке что-то блестящее.
Тогда Джиорджио приблизился к двери.
Когда он переступил порог, духота от печи и отвратительный запах заставили его затаить дыхание. Он повернулся и вышел.
– Это коса, – сказал он.
Это была коса, висевшая на стене.
– Ах, коса!
И опять раздались восклицания.
– Либерата, Либерата!
– Да ты с ума сошла!
– Она потеряла рассудок.
– Наступает ночь. Мы уходим.