Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала

К тому времени из прокуратуры Степанакерта, где было больше армян, азербайджанцы ушли. Все начали голову ломать – кого послать. Азербайджанских милиционеров нет, посылать армянского – на верную смерть. Вот тут про меня, русского, и вспомнили. Тайно привели двух азербайджанцев – опера и судебного медика, – чтобы они меня сопровождали, и мы поехали.

Пока ехали, колотило от страха, что нас там зарежут. Как раз незадолго до этого был случай в Карабахе, когда при выезде на происшествие опергруппу на ножи подняла озверевшая толпа: был убит эксперт-криминалист и сотрудник уголовного розыска – русские ребята. Вспоминать об этой поездке до сих пор страшно. Очень трудно было уговорить родственников убитого разрешить сделать вскрытие. В конце концов, сделали – прямо у дома на улице, на обыкновенной лавке.

И уже после распада СССР, вспоминая этого безобидного старика-ветерана, я осознал, что советское государство, которое не сумело защитить того, кто защищал его в Великую Отечественную войну, обречено.

Партийная «исповедь»

Рассказывает подполковник В.:

– В Афганистане я начинал службу замполитом. И всегда ходил вместе с группами на боевые выходы, чтобы самому прочувствовать – когда солдат уставать начинает, когда он начинает хотеть пить. Я и тогда, и сегодня учу разведчиков – надо обязательно одну банку тушёнки, один брикет сухпайка с собой назад с выхода приносить, я отбирать это на базе не буду. Это очень не просто – ушли в горы на три дня, а вернулись через пять, как тут можно сэкономить что-то. Поначалу они к моим советам скептически относились, пока сами в горах не пробыли намного дольше, чем планировалось. И вот когда они всю кору на деревьях и траву вокруг себя съели, только тогда сказали – да, товарищ командир, правильно вы нас учили. Сам я во время выходов до сих пор вообще ничего не ем. Во-первых, это из опасения ранения в кишечник. Если голодный – есть шанс, а если там что-то есть внутри, то всё, конец. Многие удивляются, как это несколько дней по горам можно вообще без еды ходить. А я за много лет организм свой православными постами закалил, так что сил вполне хватает.

И ещё очень важно, чтобы бойцы не зверели, а ведь на войне это очень легко происходит. В Афганистане я устроил такую акцию – мы в местный детский дом принесли продукты. Правда, первый раз незадача вышла – все они на следующий день оказались на местном базаре, до детей не дошли. Мы это учли, и когда пошли во второй раз, я солдатам говорю: «Подходишь к ребёнку, тут же открываешь банку со сгущёнкой и даёшь ему в руки». Надо было видеть глаза и детей и моих бойцов в этот момент. Словами это передать невозможно! Но зато сейчас мои солдаты в человека, если есть хоть малейшее сомнение, что он, может быть, и не боевик, ни за что не выстрелят.

Командиру очень важно понимать на своём опыте, что чувствует и переживает солдат в бою или экстремальной ситуации. Вспоминаю, как сам в первый раз попал под автоматный обстрел в Афганистане. Меня как заклинило – стою у стены дома, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Мне кричат – стреляй, ложись, беги, делай что-то! А я как столб замер и всё. Потом, когда отошёл, страшно стало – а вдруг так со мной всегда будет? Как же воевать? Но ничего, в следующий раз всё уже было нормально. Так что нельзя солдата за растерянность в первых боях осуждать, надо дать ему время привыкнуть, тогда уже и спрашивать можно. И ещё мне никак не забыть случай, когда у меня парашют не раскрылся. Сначала показалось, что я чеку не выдернул. Смотрю – да нет, вот она чека, в правой руке. И сам вроде парашют укладывал, всё должно быть нормально. И тут на мгновение тоже всё в голове смешалось. Потом собрался, открыл запасной парашют и приземлился. А сам думаю – а если на моём месте молодой солдат оказался бы? Как его настроить, чтобы он не растерялся и сам себя спас? Я своих бойцов учу, что выход из любого, казалось бы, самого безнадёжного положения, всегда есть. Надо только его искать и всегда бороться за свою жизнь в любой ситуации.

В Афганистане у меня была общественная нагрузка – я был парторгом отряда армейского спецназа. Как-то подходит ко мне офицер и говорит: «Фёдор Иванович, вот ты меня вчера в партию принимал. В связи с этим я вспомнил и хочу рассказать, какая у меня история произошла, когда мы недавно из Пакистана прорывались!.. Духи шли по пятам, и нам надо было перебежать дорогу по открытому месту. Первый наш разведчик побежал – падает… убит. Второй – падает… убит. Пришла моя очередь бежать на верную смерть. Тут я первый раз в жизни перекрестился – и рванул… Меня даже не зацепило. А ведь я вчера в партию вступил. Как же так?» Я ему ответил просто: «Ведь то, что перекрестился, не снизило боеспособность группы? Ведь так? Тогда всё нормально».

Позже случилось у нас ЧП – солдат замахнулся на офицера. А ведь оружия кругом полно, такие стычки могли очень печально закончиться. Начинаем разбираться. Оказывается, на шее у солдата (а солдат был мусульманином) висел кожаный мешочек, в который матери по традиции вкладывают сыновьям листок с сурами из Корана, что, по мусульманскому преданию, защитит солдата в трудную минуту. Это похоже на православный обычай, когда русские матери зашивают в одежду солдата 90-й псалом. И офицер, узнав, что именно висит на шее у бойца, хотел сорвать этот мешочек. Солдат не давал ему это сделать. Так что они чуть не подрались.

Вызываю к себе солдата. Можно представить, к чему он приготовился, когда его к парторгу по такому вопросу позвали. Спрашиваю: «Так что случилось?» Он: «Этот мешочек мне мама дала перед отправкой, я его ни за что не отдам». Успокоил я бойца, как мог, и пошёл к офицеру. Говорю ему: «Чем тебе этот мешочек помешал?» А он мне: «Так ведь не положено!». Я – в ответ: «А ты теперь представь, что чувствует человек, когда кто-то руку поднимает на то, что ему мать дала. Для него, может, это не столько религиозный предмет, сколько напоминание о доме, о матери. Да он что угодно сделает с тем, кто на этот мешочек позарится!» Тот упорствует: «Так он же на меня замахнулся!» А я снова ему в ответ: «Я бы в такой ситуации точно так же поступил. Это он мать свою защищал!» А в конце нашего разговора сказал ту же фразу, что и раньше: «Если на боеспособность солдата этот мешочек отрицательно не влияет, то не надо его трогать. Оставь парня в покое». Так этот конфликт и погасили.

Самого меня крестили в детстве. Когда я поехал в Афганистан, я был абсолютно уверен, что меня убьют. Женился я перед самым отъездом с мыслью, что хоть квартиру жена получит за меня. Крестик свой перед границей спрятал в самое надёжное место – в партбилет. И так получилось, что уже в Афганистане я крестик этот потерял!.. И до сих помню, как мне стало жутко и страшно… Но потом крестик нашёлся, и вернулся я домой живым и невредимым.

В человека очень трудно стрелять

Рассказывает подполковник З.:

– Не забыть мне один случай, который с точки зрения здравого смысла объяснить почти невозможно. В Афганистане мы с группой заметили: едет по дороге трактор – «Форд», по-моему – с прицепом, по всем приметам душманский. Мы дружно начали по нему работать из всего, что у нас было. Каждый отстрелял по два магазина (в магазине АК-47 тридцать патронов. – Ред.), ещё и пулемётчик полную ленту выпустил. Расстояние было небольшое, метров сто, так что полное решето должно было получиться из всех, кто в тракторе был. Начали мы перезаряжать и видим такую картину – вылезает из кабины душман, идёт к прицепу и снимает тент. Под тентом у него – «эрликон» (многоствольный пулемёт для стрельбы по воздушным целям. – Ред.). И как начал он по нам из него поливать! Мы мгновенно носом в землю все зарылись и лежим не шевелясь. Отстрелял он боезапас, спокойно сел в свою арбу и тихо уехал.

Мы потом долго голову ломали, почему же так в него никто и не попал. Таких случаев в Афганистане много было – стреляет кто-то в «духа» практически в упор и не попадает. А объяснение очень простое – очень трудно нормальному человеку в живого человека стрелять.

Первая чеченская военная кампания

О смысле чеченской военной кампании многие не знали. Некоторые его не понимали, другие не хотели ни знать, ни понимать… Но эта война была. И мы в ней победили!

В декабре девяносто четвёртого…

Рассказывает полковник Павел Яковлевич Поповских – начальник разведки Воздушно-десантных войск в 1990–1997 годах:

– К 18 декабря 1994 года наши войска уже неделю как продвигались по территории Чечни в направлении Грозного. В то время СКВО (Северо-Кавказским военным округом. – Ред.) и Объединённой группировкой войск командовал генерал-полковник Митюхин. Северная группировка под командованием заместителя командующего ВДВ генерал-лейтенанта Алексея Алексеевича Сигуткина подходила к Долинскому, посёлку на северо-западной окраине Старопромысловского района Грозного. Сигуткин не повёл группировку по дорогам, а прошёл по Сунженскому хребту, обойдя все посты и засады. Поэтому он первым подходил к Грозному с северного направления.

Колонну сопровождала пара вертолётов МИ-24, которые вели воздушную разведку и при необходимости могли наносить удары НУРСами (неуправляемый реактивный снаряд. – Ред.). Полётами вертолётов управлял командующий авиацией СКВО генерал Иванников, который находился в Моздоке на ЦБУ (центре боевого управления. – Ред.) авиации Северо-Кавказского военного округа. Кроме экипажей в вертолётах находились офицеры-разведчики 45-го полка специального назначения ВДВ. С ними радиосвязь поддерживал начальник оперативно-разведывательного отделения полка майор В.Л. Ерсак.