Седьмая вода

– Да так. Может, и померещилось. Так ты что, не приедешь сегодня?

– Да я тут…

– А то мне Рыжая уже мосх весь выела: «Где мой братик? Куда его черти поперли в такой день?»

Я невольно улыбнулся, тут же представив его шебутную супружницу. И в этот момент рядом с Шоном раздался взрыв женского многоголосого смеха, заглушивший его следующую фразу, но при этом я услышал перемежающийся ржачем вопль Леси:

– А-а-атставить тащить Русалыча! Вы ее сейчас на сотню золотых рыбешек порвете!

– Ну ладно, чувак, жаль, что тебя сегодня не будет. А завтра-то приедешь?

– Вообще-то я уже на подъезде, – сказал я сиплым от бешенства голосом и отключил чертов мобильник.

К тому моменту, как я с выключенными фарами подрулил к тусовке, веселье, похоже, вошло в разгар, и моего появления сразу никто и не заметил. Зато мне, стоящему в темноте у машины, было видно все в мельчайших подробностях. Я увидел мою Ваську в окружении жен и подруг других кайтеров. И она была совсем не такой, какой я привык ее видеть всегда – напряженной, нахохленной и готовой к обороне, фыркающей на каждое слово, как маленький, но весьма сердитый ежик. Она болтала и смеялась, чуть откидывая назад голову с тяжелой растрепавшейся косой, выглядя совершенно расслабленно. Так, словно ей тут, среди моих друзей и их женщин, было абсолютно комфортно и она давно одна из них. Это была все та же Васька-Василиса, которую я сто лет знал, но в то же время будто совершенно другая. Свободная, живая, засиявшая для меня вдруг невесть откуда взявшимися красками, прямо морская мифическая нимфа, неожиданно вышедшая из темноты в круг света и беззаботного смеха. И закипевшая было злость отхлынула, не оставляя о себе памяти, а ее место в душе заняло чувство тепла и какой-то необъяснимой причастности, на грани изумления. Так, будто смотришь на что-то свое, вечно-бесконечно родное. Смотришь и не можешь прийти в себя от того, что на самом деле это никакое не сиюминутное открытие, а просто абсолютное откровение, которое записано, отпечатано было всегда где-то у тебя внутри. Вот только язык, на котором это знание было увековечено, ты начал понимать почему-то только что. Я присел на капот и просто смотрел-смотрел и не мог насмотреться, пьянел, упивался и не мог напиться каждой ее искренней улыбкой, каждым движением, когда она пританцовывала, ловя ритм.

Но тут вездесущая и неугомонная Леся засекла меня и, схватив Василису, потащила ее в мою сторону, привычно вопя и выражая восторг в свойственной ей манере.

И едва Василиса узнала меня, она изменилась, как если бы внутри нее повернули выключатель, гася этот завороживший меня свет. Сверкавшие радостью глаза подернулись ледяной коркой, и даже осанка поменялась, выдавая мгновенно возникшую напряженность. И эта метаморфоза ощущалась как пинок по яйцам и мощная оплеуха одновременно. Мне вдруг отчаянно, прямо-таки невыносимо захотелось, чтобы все вернулось. И улыбка, и блеск ее зеленых глазищ, и так заворожившая меня свобода в каждом вздохе и движении. Стало остро необходимо стереть все, что было между нами, и быть для нее незнакомцем, который не косячил столько лет подряд. Тем, у кого есть хоть какой-то шанс с Василисой. Потому что именно сейчас я осознал, насколько мне этот шанс нужен. Ведь теперь я знаю, чего хочу.

Глава 11

Василиса

Что я чувствовала в тот момент, когда Рыж тащила меня в сторону моего личного демона? Скорее уж, просто оцепенение. Я даже не успела пожалеть, что такой согревающий душу вечер вдруг закончился по его вине, и даже шока от того, что тот самый Седой, которым тут не восторгался только немой, оказался моим сводным братом, не было. Может, разве недоумение, потому что в моем представлении Арсений, с которым я жила бок о бок несколько лет, никак не увязывался с образом упоминаемого парня, готового выручить кого угодно в любой ситуации и никогда не отказавшего в помощи. Он не мог быть человеком, который взял отпуск на работе на целый месяц после наводнения в Крымске и впахивал там сутками, разбирая завалы и помогая людям, ночуя в палатке вповалку с другими волонтерами. Он не мог быть тем, кто регулярно собирает пожертвования и тратит свои кровные, чтобы помочь детскому отделению, где держат новорожденных «отказников». Нет, тот Арсений, которого я помнила, был эгоистичным, жестоким, зацикленным только на себе и своих амбициях. Он никому не мог помогать! Но, однако же, я весь этот вечер слушала, как окружающие меня кайтеры и их жены рассказывали и о совместной работе, и о доставке нуждающимся продовольствия и предметов первой необходимости столько, сколько могли, а еще о том, как, кому и чем помог этот самый загадочный Седой, появления которого все ждали. Не говоря уже о безумном восхищении его уникальной манерой катания, чему уже и я сама была однажды свидетельницей.

Приближаться к стоявшему у своей машины Арсению было для меня сродни движению против ураганного ветра. Каждый следующий шаг давался труднее предыдущего. И если бы не маленький, но совершенно неостановимый локомотив по имени Леся, я бы, наверное, вросла в песок под ногами. Но хуже всего было то, что я, сцепившись взглядом с Арсением, так и не могла отвести глаз. И совсем не потому, что он, как обычно, прожигал дыры в моей обороне, в своей привычной беспардонной манере добираясь до меня. То, что было всегда между нами… ну, это как вечная борьба двух атмосферных фронтов, рождающая наши знаменитые дикие по своей силе ураганные ветра, крушащие в своей бездумной мощи все, чего касались… Так вот сейчас этого не было. Просто совсем. И если все еще искать сравнения со стихиями, то это как жить в вечном шторме и вдруг, без всякого предупреждения оказаться в зоне полного штиля. Ощущалось настолько странным и непривычным, что ни одна из моих годами выработанных реакций на Арсения не сработала. Не знаю, как это объяснить, да и на раздумья особо времени у меня не осталось.

Леся подтащила меня так близко, что едва не столкнула нас друг с другом.

– Русалыч, это последний по времени появления, но отнюдь не по значимости человек в нашем, так сказать, клубе суровых южных кайтеров, мой любимый-обожаемый брательник – Седой, – буквально продекламировала она, протягивая к Арсению руки, и тот, к моему удивлению, охотно наклонился с теплой улыбкой, позволяя себя обнять и чмокнуть в щеку. Хотя по-прежнему не отводил от меня взгляда. – Жуть какой бабник и наглый мартовский кошак, но при этом настоящий друг и лучший райдер, которого я видела в своей рыжей жизни, – продолжила Рыж псевдорекламную компанию, и на секунду мне показалось, что на лице моего брата появилась тень смущения.

– Арсений, – «официальным» тоном возвестила Леся, – это моя только что названная сестра Русалка – редкостной красоты внутри и снаружи человечек. – Она встала на цыпочки, потянувшись к с готовностью опять наклонившемуся к ней Арсению, и «зашептала» на ухо: – Обидишь нашу рыбку золотую – оторву яйки и порежу на кусочки всех твоих змеев, усек?

И она одарила моего сводного – своего названного – брата широчайшей улыбкой и ткнула в грудь ухоженным ногтем, словно пыталась продемонстрировать наличие природного арсенала для приведения угрозы в исполнение.

– Да и в мыслях не было! – поднял открытые ладони в жесте капитуляции Арсений. – А если бы и было, то после твоей угрозы точно все повылетало бы!

И он с каким-то дурацким видом подмигнул мне. Он. Мне. Так, словно мы, и вправду, случайные люди, которых беззастенчиво пытаются свести общие друзья. Я просто замерла, не в силах заставить себя хоть как-то прореагировать на его поведение.

Немыслимая для меня ситуация, казалось, не могла стать еще более неловкой, но тут к Лесе и Арсению подскочили Настена с двумя такими же звонкими и прыгучими девицами, которые, с визгами повисев на «дяде Сене» минуту-другую, принялись тормошить Рыж и скандировать:

– Тортик, тортик, тортик!

– О-о-о, нашествие плодожорок! Все-все, угомонитесь уже, иду я за вашим тортиком.

– Русалыч, ты мне это… тоже Седенького обидеть не моги! – развернулась ко мне шагнувшая в сторону костра Леся, в руки которой уже цепко впились сладкоежки, и многозначительно подняла левую бровь. – Ты не смотри, что он весь из себя бруташка такой и как удав невозмутимый. Под то-о-олстой шкурой спрятана тонкая и глубоко чувствующая душа.

– Мне кажется, ты, как всегда, немного все преувеличиваешь, – фыркнул Арсений, заботливо поправляя на Лесиных плечах сползающий цветастый палантин, в который она куталась весь вечер, я же только ей молча улыбнулась, не находя пока слов для внятного ответа. – Иди уже, Матушка Гусыня, а то сейчас тебя вместо тортика съедят!

– Седенький, пока я там с мелочью разбираюсь, ты погуляй тут Русалыча немного. Следи, чтобы она у нас в родную стихию опять не занырнула! А то только мы ее и видели! Только это, без рук. Глазками, только глазками, – тоном матери, увещевающей малыша не трогать игрушки в магазине.

– А как же мне ее удержать за хвост? Без ручек-то? – хитро усмехнулся Арсений.

– Лучше заболтай так, как ты это умеешь! – дала ЦУ Рыж и бодро зашагала к остальным, оставляя нас молча уставившимися друг на друга.

О чем нам говорить с Арсением, чтобы окружающие не стали свидетелями нашего обычного, так сказать, взаимодействия, я не знала. Но прямо сейчас я начинала себя опять ощущать, как в нашем прошлом. Арсений – звезда и предмет всеобщего восхищения, вокруг меня его друзья и обожатели, а я понятия не имею, что делаю среди них здесь, и единственное, что отличается, это то, что мне безумно не хочется, чтобы он все разрушил парой фраз, как обычно. Мне было бы невыносимо жаль, если бы все эти люди, среди которых так тепло и легко дышалось еще несколько минут назад, стали смотреть сквозь меня или даже с презрением или опаской, как неоднократно случалось раньше с появлением моего сводного брата. Вот я и молчала, закусив губу, ожидая, когда маска, которую он являл Рыж и остальным, слетит и мне предстанет Арсений настоящий. Но минута за минутой проходили, и ничего ожидаемого мной не происходило. Арсений так и стоял, молча и не разрывая контакта наших взаимно настороженных взглядов, и только тер подбородок, немного заросший за день отливающей в синеву щетиной. Я поежилась, но не от посвежевшего к ночи ветра, а от ощущения, что сейчас все собравшиеся так или иначе наблюдают за нами, а значит, просто развернуться, так и не сказав ни слова, будет как минимум странно. А как-то объяснять свое поведение я не была готова. К тому же бог его знает, как в ответ поступит Арсений. Неожиданно я разозлилась. Вот как я вообще могла оказаться в такой ситуации? Почему? И как же унизительно будет искать хоть кого-то, кто отвезет меня обратно, особенно если все начнут мне демонстрировать, что они друзья Арсения, а я здесь по чистой случайности.

– Что ж… – Голос Арсения, почему-то чуть охрипший, едва не заставил меня дернуться. – Выходит, прекрасная Русалка вышла на берег, чтобы взглянуть на забавы сухопутных жителей?

Я заморгала и нахмурилась. Что за глупость? Он что, действительно изображает незнакомца, неуклюже флиртующего со мной, и надеется, что я ему подыграю? Хотя почему нет, если это позволит пока не демонстрировать окружающим уродливый характер наших отношений. Вот даже не знаю, почему именно я должна была быть той, кто испытывает стыд за то, что они такие, какие есть, но сделать ничего с этим не могла.

– Ну, допустим, эта конкретная Русалка давненько живет вдали от моря, – пробормотала я в ответ и отвернулась от Арсения, потому что мне надоело догадываться, что же он пытается до меня донести, неотрывно глядя все это время. Это как стараться прочесть книгу на заведомо незнакомом языке. Можешь сколько угодно догадываться, но не факт, что и близко имеешь представление о написанном.

– Давненько, – повторил Арсений с непонятной интонацией. Пожалуй, ее можно было бы назвать сожалеющей. – Но теперь, вернувшись, осознала, как скучала по родной стихии и как дома скучали по ней.

Прозвучало и не вопросом вовсе.

– Возможно, так и есть. – Ну, вот что еще сказать-то?

– Так и есть, – опять он словно эхо. – Причем кое-кто даже сам не представлял, до какой степени.

– И кто же это? – Я снова повернулась и посмотрела прямо, чувствуя почему-то новый приступ раздражения. Почему мы вообще говорим так и, собственно, о чем?

– Кто-то, кого Русалка, возможно, не замечала раньше.

– Разве? Это был кто-то, кто позволил бы себя не замечать? – Скрыть нарастающий гнев уже не получалось.

– Даже если и не позволял, то разве это заставило Русалку его увидеть? – тяжело вздохнув, ответил Арсений.

– А это нормально – заставлять кого-то видеть себя? – Почему я завожусь от каждой этой фразы вроде ни о чем, при этом больно дергающей за мои натянутые нервы.

– Может, и нет. Но что, если этот кто-то просто ничего не мог с собой поделать? – И по-прежнему в ответ ни признака всегдашней его агрессии, только меня это ничуть не успокаивает.

– Даже задать себе вопрос, какого лешего все это вообще ему нужно? – Едва сдержалась, чтобы гневно не взмахнуть руками и наверняка не привлечь этим всеобщее внимание.

– Выходит, даже этого. – Арсений посмотрел сначала себе под ноги, а потом задрал голову, обращаясь будто и не ко мне вовсе: – Думаешь, он виноват настолько, что о прощении ему и не стоит пытаться просить?

– А он вообще умеет просить хоть о чем-то? Тем более о прощении? – Мне захотелось треснуть его за этот дурацкий разговор, а потом себя, потому что не могла отвести взгляд от его обнаженной шеи с выпирающим кадыком и линии подбородка и скул.

– Все мы чему-то учимся в течение жизни, – все так же тихо, но уже однозначно утвердительно, а не вопросительно.

– Что же… значит, я плохо обучаема. Потому что простить я не готова. – Вот почему я огрызаюсь, ведь не похоже, что сейчас у меня для этого есть реальный повод.

– Что же, значит, хорошо, что я не этот неудачник, – усмехнулся Арсений и протянул мне руку. – Потому что, если бы я был им, то никогда бы уже не решился предложить тебе погулять со мной, прекрасная Русалка.

***

Как устроена человеческая память, если некоторые вещи: старая мелодия, пара определенных слов или, как в моем случае, один простой жест – протянутая рука – способны молниеносно оживить в голове целую череду картин и связанных с ними событий и переживаний, заставляя их все в считанные секунды пронестись перед глазами.