Взгляни на птиц небесных

Ее стоны и мольбы как будто слились в единый мотив, срывающий с него жалкий налет наносной цивилизованности и открывающий всему миру и этой конкретной женщине истинную сущность дикого, вожделеющего самца, получившего наконец то, чего ему хотелось больше, чем жить.

Это был смерч чистого неприкрытого безумия, и в нем они были совершенно равны, отдаваясь страсти без остатка.

Когда раскаленный поток полился по позвоночнику Муссы вниз, он схватил Элоди за волосы и вцепился взглядом в ее лицо и закрытые в наслаждении глаза, чувствуя рывки ее внутренних мышц, кричащие о приближающейся кульминации. Тело под ним стало жестким, сводимое судорогой накатывающего удовольствия, а голос Элоди еще более низким и хриплым, выдавая, насколько оно близко. И каждый этот признак и все они вместе возводили его собственное возбуждение и наслаждение на какой-то новый уровень, подталкивая к нереальному взрыву, но усиливая многократно желание впитать сначала ее кайф без остатка.

– Открой глаза, сладкая, – приказал Мусса. – Смотри на меня, когда будешь кончать! Покажи, что я делаю с тобой!

Элоди словно ждала этих его слов, закричала пронзительно и отчаянно, вцепляясь в его тело так, как будто она держалась до последнего на краю и вдруг позволила себе сорваться в бездну. Мусса физически ощутил, как по нему прокатился краткий миг ее отчаяния, а потом все смело силой нестерпимого, убийственного наслаждения. Тело Элоди билось под ним в сладостной агонии, и как он ни пытался удержать себя на краю, желая впитать все, сорвался сам, с ревом врезаясь в нее последними сокрушительными ударами. Муссе казалось, что он излился диким потоком, словно горная река в половодье. Их общий оргазм все длился, не желая утихать, и по сплетенным, мокрым телам раз за разом прокатывались волны судорожной дрожи, рождаемые или жестким сжатием внутренних мышц Элоди или резкими рывками члена Муссы глубоко внутри нее. Каждый раз эта волна, родившись в одном теле, заражала другое, срывая стоны с губ обоих и никак не желая затихнуть окончательно.

Глава 3

Дальнейшая ночь слилась в воспоминаниях Муссы в сплошной поток картин, запахов и звуков. Ощущение гладкой, как камень, и при этом мягкой, как бархат, кожи Элоди под его пальцами и ртом. Ее ни на кого не похожий запах, заполнявший не только его легкие, но и казалось, все окружающее пространство на километры вокруг. Звуки ее низких протяжных стонов и криков, когда он раз за разом подводил девушку к грани, за которой она была неистовой и яростной. Влажные, такие порочные касания раскаленных, мокрых от пота и изнемогающих от неутолимой чувственной жажды тел. Скольжение ее рта и рук по его телу без стыда и ограничений, разжигавшее в нем новое желание даже в те моменты, когда он казался себе выжатым досуха.

Мусса сидел на кухне над чашкой остывшего кофе и поймал себя на том, что его тело опять сведено тяжелым, мучительным желанием, как после очень долгого воздержания, и его оглушительное дыхание звучит в собственных ушах в тишине квартиры, заглушая гул крови, пульсирующей в голове и… не только в голове.

– Это что за хрень такая-то? – спросил Мусса у собственных дрожащих рук, в которые уперся взглядом. – С этим надо что-то делать.

Он пошел по квартире в поисках своего телефона. Набрав Марата, долго слушал мелодию. Только с третьего раза брат, наконец, ответил. На том конце что-то упало, кто-то хрипло и красочно выругался и застонал, и только потом послышался скрипучий голос Марата.

– Мусса, какого черта? Ты на часы смотришь вообще? – да, братец звучал с утра ничуть не мелодичней, чем он сам.

– На какие часы? На те самые, что ты мне подарил и которые теперь оглушают меня своим гребаным тиканьем? – усмехнулся Мусса.

– Ты мне из-за часов сейчас звонишь? – вопрос брата звучал так, что, будь Мусса чуть более робким парнем, ему бы точно захотелось застрелиться от скрытой угрозы, прозвучавшей в голосе Марата.

– Да плевал я на твои проклятые часы! Скажи лучше, у тебя вчера с этой Софией срослось?

– М-м-м-м. Черт! – в трубке какое-то движение и шуршание, затем хриплый голос брата позвал: – София? Детка, ты где?

Мусса ждал, но уже четко понимал, что его брата ждет, скорее всего, тот же утренний сюрприз, что и его. Наконец в трубке послышался опять голос Марата, и звучал он растерянно и даже немного расстроенно.

– Мусса, она от меня свалила. Прокувыркалась со мной почти до утра, выжала меня как лимон и ушла! Даже записки не оставила!

Мусса чувствовал, как его тело начинает трясти от смеха.

– Да, братец, в этот раз нас с тобой поимели!

– Да пошел ты, Мусса! – рявкнул Марат. – Я вообще-то хотел с Софией встречаться! Она просто какой-то дикий огонь в постели! У меня мозг выкипел просто!

– Ну вот, теперь ищи ее, чтобы еще разок в постель затащить! – продолжал смеяться Мусса, понимая, что они с братом, похоже, в одинаковом положении. – Девочки поиграли с нами немножко и выбросили за ненадобностью.

– И что теперь? – мрачно спросил Марат. – Я хочу видеть ее снова.

– Аналогично. Но что мы можем? Они, видимо, так все с самого начала и задумывали. Просто искали развлечения на один вечер.

– Хреново, – вздохнул Марат.

– Это точно. Может, вы говорили о чем-то? О чем-нибудь, что подскажет, где их можно искать?

– Да, собственно, мы мало говорили, – пробурчал Марат. – Как-то все не до этого было. Вы когда с Элоди ушли, подружке их кто-то позвонил, и она свалила быстро. Мы потанцевали немного, пока крышу совсем не сорвало, а потом поднялись в кабинет и больше не спускались.

– Так ты еще в клубе? – спросил Мусса, представляя, в каком состоянии сейчас его любимый огромный диван в кабинете.

– Ну да. Ты меня своим звонком разбудил.

Мусса и сам раньше частенько ночевал там.

И всегда не один. Да уж, повидал его любимый диван много и многих.

– София говорила, что вчера у Элоди был день рожденья, – вспомнил Мусса.

– Да, точно. Мне она тоже сказала это. Что они уговорили ее выйти в люди впервые за долгое время. И еще, как я понял, Элоди живет где-то за городом.

– Вот ведь зараза! Совсем замечательно! И в самом-то городе найти кого-то – целое дело, а если она здесь раз в сто лет появляется, то шансы и вовсе равны нулю! – Мусса и сам не понимал почему его это настолько огорчает.

– Похоже на то, – вздохнул Марат. – Как же это паршиво! Я, кажется, влюбился!

– Ты? – насмешливо фыркнул Мусса. – Ну, думаю, у тебя через пару дней все пройдет.

А сам задал себе вопрос, когда это пройдет у него? Как скоро он перестанет чувствовать запах и вкус Элоди и слышать ее протяжные стоны?

Марат вздохнул и промолчал, но Мусса понял, что, видимо, и брата всерьез зацепило.

– А может, они замужние дамочки, которые вырвались на одну ночь на свободу и решили зажечь с горячими парнями? – голос брата прозвучал как-то тоскливо. – А мы, дебилы, просто им под руку попались? Они о нас и не вспомнят больше. Так, просто приложение к члену какое-то имелось?

– Что я слышу? Неужто ты и правда влип, братец? – усмехнулся Мусса.

– А ты типа нет, потому и звонишь мне сейчас с утра пораньше с такими вопросами? – огрызнулся брат.

– Черт, это все Любка-Пончик накаркала! Уволю толстуху рыжую! – раздраженно стукнул по столу Мусса.

* * *

– Мусса, сынок, когда у тебя открытие? – спросил отец, сидя напротив в зале ресторана.

– Через десять дней.

– Ты каким-то измотанным выглядишь. Тебе бы отдохнуть, к морю смотаться.

Отец смотрел на него с беспокойством, пробуждая у Муссы чувство вины и легкое недовольство.

– Пап, мне некогда! Ты же знаешь, сколько всякой бюрократической волокиты. А взятки я не перевариваю давать этим клопам раздувшимся. Бесят они меня! Вот и мотают нервы! – скрывая раздражение, ответил он.

– Слушай, но на пару выходных-то ты можешь к нам с Людмилой приехать в деревню. Ты ж так еще ни разу и не был. И Марата прихватил бы.

Мусса скривился. Он был целиком и полностью городским жителем, и деревенская романтика с тонким ароматом коровьего навоза его никогда не привлекала. Но отец был прав, с того момента, как они с Людмилой перебрались в большой деревенский дом, ни Мусса, ни Марат не были у них еще ни разу. И не то чтобы далеко – 100 километров при нынешних скоростях – фигня. Просто вечно заняты, да и желания особого нет – тащиться по гравийке в какую-то глушь. Но очевидно больше избегать этого не получится.

– Не знаю. Попробую выбраться. Ты лучше скажи, когда вы с Людмилой распишетесь, как порядочные люди?