Песни бегущей воды. Роман

– Совсем пес твой озверел! – жаловались гости.

Джаркын для острастки цыкнет на него, но не бьет. Понимает, что за него пес горло дерет. Да и кроме безмозглых овец никого у него не осталось. Вот и выходит, что пес – самый близкий из всех живых.

За зиму Джаркын прирезал пару овец. А что их жалеть? Помрет, кому они достанутся? То-то же! И не жалел. Зима прошла. Сердце успокоилось. С весной и силы в тело вернулись. Крепким стал чувствовать себя Джаркын. И все чаще всматривался вдаль, за озеро, на далекие горные хребты. Что там за ними? Выйдет пасти овец и все смотрит в небо. Сокол пролетит – напомнит ему старый сон. Достанет Джаркын заветную лягушку – всегда ее с собой носит! – и вертит в руках, разглядывает. А сокол своим полетом все тревогу нагоняет. Потерял Джаркын покой.

Когда воздух наполнился ароматами молодых трав, когда песни птиц стали веселее, когда пастухи племени начали собираться на выпасы, Джаркын раздал людям скот и все добро, спрятал агатовую лягушку за пазуху, взгромоздил хурджун с припасами на плечо и пошел. Куда? Куда дорога повела!

Пес, оставшийся без дома, без стада, без хозяев, встал в нерешительности. Где-то там блеяли овцы, которых он охранял у своей юрты. Где-то там лежала и разобранная юрта. Где-то там в земле покоилась хозяйка. А хозяин пошел, не позвав его. Пес поднял морду, потянулся к небу и завыл. Джаркын оглянулся. Пес с готовностью напрягся. Джаркын, помолчав, кивком позвал его. Сорвавшись с места, как щенок, кобель рванул к хозяину и, благодарно ткнувшись носом в его колени, посеменил рядом.

Глава 2. В дороге

Тихое журчание ручья навевало сон. Джаркын смотрел на чистые струи и как зачарованный погружался в иной мир – грез ли, своих мыслей или призрачного сна, в котором он пытался думать, не позволяя духам увести себя туда, где все возможно. Но глаза закрылись. Ласковое тепло пригрело веки. Джаркын обмяк, отдавшись неге, и только музыка ручья еще звучала в его ушах. Расслабленный слух различал переливы воды, то текущей плавно, то попавшей под камень, то струящейся между корнями куста, капризом природы выросшего на кромке речного ложа. Наконец, духи победили, и Джаркын провалился в беспамятство, дарующее отдых телу и уму.

Картины пережитого за все его нелегкое путешествие вновь пронеслись перед внутренним взором, пугая холодом снежных перевалов, прощальным воем старого пса, потерявшегося в снегах, страшного гула лавины, едва не поглотившей его самого хищным снежным оскалом.

Впервые за всю свою жизнь Джаркын почувствовал горечь потери собаки. Разве что в детстве он любил собак, которые росли вместе с ним. Он делился с ними куском хлеба на выпасе отары, грелся у теплого бока, засыпая в ложбинке. Но прошли детские годы и, став взрослым, Джаркын забыл о нежных чувствах и, как и все, был строг с собаками, кормил редко, оставляя им право самим добывать себе еду, прогонял грубым словом, а то и пинком, когда преданная животина кидалась под ноги пришлому человеку. Но пес, с радостью отправившийся с ним в дальние дали, стал самым близким другом, единственным живым существом, которое напоминало о прошлой жизни. Джаркын разговаривал с ним, вспоминал свою старуху. Слыша ее имя, пес вставал и, навострив уши, прислушивался, вглядывался вдаль, ища хозяйку. Джаркын вздыхал, теребя пса по холке, и погружался в свои думы. В них он пребывал всегда, но пес умел вытаскивать его из прошлого лаем, прикосновением мокрого носа, скулежом.

Теперь Джаркын был предоставлен сам себе, совершенно одинок. Никому не нужен. Жалость к себе порой сжимала сердце. Не может человек быть никому не нужен! Не может… Всю жизнь он был кому-то нужен: отцу с матерью, жене, детям, соседям, собаке. А теперь нет никого рядом. Он один. Только каменная лягушка сидит за пазухой и греет грудь своим зеленым брюхом. Зачем она ему?.. Нет! Лучше не думать так! Сколько раз Джаркын ловил себя на этой мысли и сколько раз после ее появления с ним происходили чудеса, о которых и при воспоминании – мурашки по коже. То сокол откуда ни возьмись срывался с вышины и пикировал прямо на него, как на дичь. То ползучие гады преследовали, словно загоняя на единственно верную тропу, которая ведет… Куда? О том не было ему ни снов, ни видений, но то, что он шел, ведомый куда-то некой силой – злой ли, доброй ли? – он понял давно!

В настороженный сон ворвались странные звуки. Ручей потерялся в них. Вместо его баюкающей музыки издалека летел оглушительный вой, напомнивший бывшему пастуху топот несущегося табуна. Джаркын вскочил. Глаза, еще затуманенные сном, ухватили только край потемневшего неба. Гул шел с гор. Ручей из добродушного тихони вдруг превратился в рычащего монстра! Вздыбившись, поменяв цвет с серо-голубого на ржавый, он несся вниз, пучась, расширяясь, сметая на ходу все, что было ему под силу.

Джаркын, недолго думая, подхватил полупустой хурджун и помчался вверх по склону. Ни крутизна, ни сыпучие камни под ногами не могли остановить страх, подгонявший человека, так задиравшего колени, что они одно за другим маячили перед его носом. А ревущий поток, в который в одно мгновение превратился ручей, лизал пятки, кусал зад, кидался на спину густым месивом грязи, несущей в своей страшной массе камни, сваленные деревья, выдранные с корнями кусты.

Темной тучей повис над ущельем поток воды, обрушившийся с небес. Халат старика цеплялся за колючки, тянул вниз отяжелевшим от воды подолом. Джаркын подхватил его на ходу, приподнял, но гнавшийся за ним сель ударил сбоку, выбил из рук хурджун, а самого отбросил на высокий валун, некогда скатившийся с горы, да так и застрявший на века в нелепой позе. Джаркын распахнул руки, обнял камень, вцепился в него намертво. Ноги заскользили по грязному каменному боку, но, попав в углубление левой ногой, Джаркын уперся ею и закинул правую так высоко, как вряд ли смог бы сделать это в обычной жизни. Сель потрепал его спину, влепил грязную пощечину, ткнул в мошонку подвернувшимся камнем и отстал, рыча и негодуя.

Немыслимыми усилиями Джаркын заполз на камень. Сель гудел прямо под ним. Но так и не дотянулся, умчался вниз и вскоре стал худеть, таять, оседать, оставляя за собой безобразный грязевой след. Старик наблюдал за ним, дрожа и стуча зубами. Барабанную дробь отбивали страх и промозглость, вместе решившие добить человека вслед за безумным потоком, от которого тот чудом уцелел.

Джаркын сидел, обхватив колени. Полы халата опали по бокам, через дыры в штанах гулял ветер. Что делать? Как жить? «Э-эх», – простонал он. Горячие капли упали на щеки. Джаркын забыл о том, что мужчины не плачут, и ощущение безысходности выплеснулось скупыми старческими слезами. Но все когда-то кончается! Кончился дождь, убежала беда, высохли слезы. На смену отчаянию пришла жажда жизни. Она появилась с мыслями о голоде, о холоде, которые принуждали встать и идти. Куда? Все равно! Но только идти и искать пищу, тепло, убежище.

День убежал вслед за селем, и ночь опустилась в ущелье, закрыв его тьмой. Но вскоре волей Тенгри над головой засияли звезды и взошла яркая луна. Джаркын встал. Грязь на халате еще сочилась влагой, отягощая его полы, но идти было можно. И Джаркын пополз вверх, цепляясь за кустики травы, впечатывая каждый шаг так, словно хотел вбуриться в само тело земли.

Вскоре склон начал выполаживаться. Редкие камни торчали на нем, освещенные луной. Джаркын приглядывался к каждому, ища место для ночлега, но в этом царстве одиночества думы не руководили его действиями. Ноги сами вели наверх, как он ни стремился прилечь в какой-нибудь ложбинке под камнем. Только выбравшись на гребень, Джаркын остановился и перевел дух.

Ветер охладил разогревшееся тело, ударил в лицо. Джаркын сощурился и осмотрелся. Он стоял на одном из гребней, нисходящих с длинного хребта: ни его начала, ни конца не различить в ночи. Но можно выбраться на сам хребет, дождаться рассвета и тогда увидеть, что находится за ним, по другую сторону. Надежда найти человеческое жилье крепла в сердце одинокого странника. И даже боязнь худого люда не пугала его в этот час. Джаркын пошел наверх.

На гребне лихой ветер едва не скинул чужого здесь человека. Старик пригнулся и спустился ниже – туда, где природа была доброжелательней, и, выбрав камень покрупней, сел за ним и тут же уснул.

Перед рассветом в природе наступает равновесие. Бодрствующие ночью оставляют мир и уходят в свои норы, тогда как живущие днем еще только просыпаются. Небо светлеет, меняя окраску с серого на розовое, и в эти мгновения стоит абсолютная тишина. Даже ветра льнут к земле, смиряя свой непоседливый нрав. Но гаснет последняя ночная звезда, птицы взлетают в небо, шумом крыльев и песнями приветствуя одну-единственную дневную звезду, имя которой по-разному звучит у отдельных народов, но у всех вызывает поклонение. Солнце, Ра, Митра, Кун, Куеш! Да здравствует звезда, дарующая миру свет – столько света, что ворчливые тени уползают от его обличительного откровения, цветы поднимают влажные головы, люди улыбаются его ласке, шепча молитвы!

Джаркын очнулся от сна и с глубоким вдохом втянул в себя жизнь нового дня. Терпкий воздух пощекотал нос, любопытные лучи скользнули по векам.

Снизу доносился шум реки, и Джаркын почувствовал жажду. Чистое небо обещало спокойный день, а вчерашнее ненастье осталось в памяти страхом. Джаркын долго всматривался в ущелье, еще укрытое тенями хребтов и поблескивающее на гребнях тонкой коркой подмерзшего за ночь фирна. Наметив путь, он обогнул старые сыпучие скалы, торчащие над гребнем сломанными зубьями, и пошел вниз, намереваясь спуститься к ручью, вытекающему из ущелья в широкую долину. Она зеленела вдали, окаймленная хребтами, склоны которых перемежались частоколом елей с проплешинами цветущих лугов.

Перейдя говорливый сай вброд, Джаркын пошел вниз по течению бурной реки, молочные воды которой тащили по дну камни. Задубевшие от грязи ичиги едва сгибались и давили на ноги, но, впитав влагу, они размягчились, и Джаркын почувствовал облегчение. Пусть в сырости, зато без мозолей! Настрадались его ноги за время путешествия, дать бы им отдых, снять бы кожаные сапоги, сунуть ступни в мягкие войлочные тапки, которые ему сваляла Айтулин и которые унес сель…

В думы старика ворвался встречный ветер. Он принес запах дыма… Джаркын сглотнул. Дым означал одно – человеческое жилье! А с ним и еду, и тепло очага, и – да будет славна богиня семьи и домашнего уюта Умай! – гостеприимство хозяев!

Подгоняемый голодом, Джаркын прибавил шаг и вскоре за очередным поворотом реки он увидел широкую поляну и юрту посреди нее. Из-за юрты поднимался в небо дымный хвост. Очаг! Сердце странника возликовало. Лихо перебежав еще один сай по перекинутому через него бревну, Джаркын подошел к юрте и остановился, приветствуемый громким собачьим лаем.

– Кет! Кет! – зычный голос остановил собак и они, как ни в чем не бывало, потрусили назад, подхалимски склонив лохматые шеи.

Джаркын пошел за ними. Около юрты, приглядываясь к незнакомцу, стояла молодая женщина. В отороченной мехом безрукавке она казалась полноватой. На груди безрукавка не сходилась; из-за ворса поблескивали медные пластинки, лежащие на расшитом узорами темном платье.

Еще издали Джаркын поклонился, прижав правую ладонь к сердцу, а, подойдя ближе, остановился и поздоровался:

– Мир вам!

Женщина кивнула в ответ. Но, то ли от страха, то ли от неожиданности, она и слова не промолвила. «Видать, не часто сюда люди заходят», – подумал Джаркын и попытался успокоить:

– Я – странник, давно иду по горам. Вчера едва не погиб. Сель сошел. Я убежал. Потерял все вещи. Позвольте погреться у вас, просушить одежду.

С лица женщины сошло напряжение, но в глазах осталась настороженность. Женщина кивком пригласила гостя в юрту. Джаркын облегченно вздохнул. Не ошибся он! Гостеприимная хозяйка оказалась!

Он переступил порог, откинув полог, постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку. Стянул с себя уже подсохшие ичиги и сел сбоку на кошму. В юрте, защищенной от ветров плотной войлочной накидкой, было тепло. В центре, в земляном углублении, уютно мерцали уголья прогоревшего дерева. Несмотря на открытый тундук[7 - Тундук – верхнее отверстие в юрте.], в жилище еще стоял дух его обитателей пополам с сыростью, пропитавшей войлок за дождливую ночь. Но Джаркын наслаждался запахами человеческого жилья. Комок подступил к горлу. Он закрыл глаза, зажмурился и как наяву услышал покрякивание своей Айтулин, ее возню у печи, уловил запах горячего молока, аромат надломленного свежего хлеба.

– Эй, – чужой голос прогнал видение.

Джаркын сглотнул горе, открыл глаза. Круглое лицо женщины оказалось прямо перед ним. В ее прищуренных глазах, подпираемых алыми щеками, сквозило любопытство. Джаркын хотел было сравнить ее лицо с луной, но загорелая кожа никак не вязалась с бледным ликом луны. Только тени от плоского носа и пухлых губ отдаленно напоминали пятна на ней. Отороченная мехом шапочка возвышалась на голове женщины. Черные косы выглядывали из-под нее. Украшенные звонкими подвесками, они змеями вились по груди.

Хозяйка подала гостю чашку молока. Разломила хлеб. Шарики сухого кислого сыра лежали горкой на чистой полотняной ткани. Джаркын припал к чаше и, обжигаясь, пил и пил тягучее, маслянистое кобылье молоко. С каждым глотком в него входили силы, предназначенные природой для жеребят, но с давних пор используемые людьми. Осушив чашу до дна, старик поставил ее и благодарно посмотрел на хозяйку юрты. Она смутилась, поспешно встала, стряхнув невидимые крошки с тяжелой юбки, и вышла.

Оставшись один, Джаркын поел и, разморенный теплом и едой, сам не заметил, как уснул, завалившись на бок и положив голову на край стопки одеял, сложенных у стены юрты.

Очнулся он глубокой ночью. Странную штуку сыграло с ним его же собственное сознание! Едва только сонный морок растаял, собственные мысли нарисовали ему картину его старой юрты. Джаркын прислушивался к звукам ночи, думая, что он там, где его уже давно нет. Снаружи слышался плеск воды, возня овец в стойле, храп коня, а внутри – посапывание его старухи. Только не рядом, а в глубине юрты, да и еще чье-то беспокойное дыхание… Джаркын открыл глаза. Ничего не увидел, но сразу понял, что не дома он. И не озеро плещется вдали, а гудит река, взбивая воду в пену. Мысли побежали назад, одна за другой и события последних дней восстановились в памяти, и так стало горько, что хоть вой! Джаркын вспомнил чужую юрту, молодую женщину, приютившую его, и понял, что уснул, да так крепко, что не услышал приготовления хозяев ко сну. А то, что в юрте было несколько человек, он теперь точно знал. Слышал он мужской храп и вздохи молодухи, и старческое покрякивание.

Захотелось выйти наружу. Хорошо, что уснул, не раздеваясь, а то ищи свою одежду в темноте!

Приоткрыв низкий полог, старик выбрался из юрты. Колючий ветер сразу дохнул в лицо. В горах и летом ночи холодны! Хорошо, хоть дождя нет. Джаркын поднял голову: сколько небесных созданий бродит по небу!.. А Тенгри спит – не видать его светлого ока.

Справив нужду, старик задумался. Холод пробирает, а возвращаться в чужую юрту не хочется. Что делать? Но быстро решил – вернусь! Пережду до рассвета, недолго осталось…

Хлебнув холодного воздуха, снова примостившись под тяжелым теплым одеялом, Джаркын уснул и проснулся, когда хозяева уже хлопотали снаружи. Только кто-то ворочался на другой стороне юрты. Джаркын не стал выяснять кто, а вышел поздороваться с хозяином.

– А, проснулся! – немолодой, дородный мужик готовил коня к поездке. По голосу чувствовалось, что он рад гостю. – Бермет! – крикнул за плечо. – Подай молока! Только подоила кобылицу, горячее еще! – эти слова хозяин уже обратил к гостю, успевая и подпругу затянуть и его разглядеть.

– Спасибо за приют! – не зная, что еще сказать, Джаркын потоптался на месте, краем глаза заметив, что та самая женщина, которая вчера приняла его, идет к ним с кувшином. – Если что помочь надо, так я…

– Хорошо! Помощь всегда нужна. Я вечером вернусь, поговорим. А пока ей помоги, – он кивнул на женщину. – Тебя как звать-то?

– Джаркын я.

– А я – Кутлук!

Он не без труда поднялся на коня. Поерзал, усаживаясь удобней, пнул коня в бока и, одарив женщину прощальным взглядом, потрусил вверх по тропе вдоль реки. Матерый черный пес выбежал из-за юрты и привычно побежал рядом.

Джаркын выпил молока, отдал кувшин хозяйке.

– Муж? – спросил ее.