Шепот Черных песков

Пока Мея толкла зерно для лепешек, озорница убежала к реке. А куда еще?! Уж сколько раз находили ее там! То сидит на берегу и смотрит вдаль на поднимающееся солнце, то джиду[38 - Джида – плоды лоха.] собирает под деревом, то нарвет спелых головок рогоза, распушит их и наблюдает, как разлетаются пушинки…

– Тихо, мама, – недовольный шепот раздался снизу, и холодная ладошка прислонилась к голени.

Мея бессильно опустила руки. Всегда так: от страха все тело напрягалось, как тетива, а когда он отступал, с ним все силы уходили. Мея присела. Заросли ощетинились длинными острыми листьями, за которыми белело любопытное личико дочки. В ее озорных глазках горел неподдельный интерес.

– Что там? – прошептала Мея.

– Уточка… – дочка поманила мать ладошкой.

Мея раздвинула камыши, и тут же ввысь вспорхнула птица.

– Ну, вот… пришла, испугала птичку… – захныкала Камиум.

– Ладно, другая прилетит, – Мея решительно встала, оправила испачканную рубаху и взяла дочь за руку. – Идем, чумазая вся, а волосы колтуном, я тебе гребень дала, а? – Девочка, поджав губы от обиды, кивнула. – Почему волосы свои не расчесываешь, а?

– Гребень твой кусается и волосы мои дерет! – на высоких нотках, больше возмущаясь, чем оправдываясь, ответила Камиум.

– Еще бы не драл! – мать тащила ребенка, раздвигая камыши и злясь, что пришлось залезть в эти кишащие насекомыми заросли. – Чаще надо расчесывать! Посмотри, на кого ты похожа!

Камиум уставилась на мать. Огромные глаза, красивые, как у джейрана, смотрели с вопросом.

– На кого?..

Мея, забыв про досаду, улыбнулась. Ее сердце млело от нежности к этой маленькой баловнице. Присев перед дочкой, Мея откинула ее черные волнистые пряди со лба.

– Эх, овечка без стада, на мать ты похожа…

От удивления глаза Камиум стали еще больше, того и гляди выкатятся из орбит влажные белые шарики с крупными черными капельками.

– На тебя?.. – девочка обхватила ладошками голову Меи и, приблизив свое личико, потерлась носом о нос. Потом заливисто рассмеялась. – Ты тоже лохматая, что ли?!

Домой они вернулись веселыми. Но, помня слова Цураам, часто повторявшей, что балованная собака щенком станет[39 - Шумерская поговорка.], Мея в наказание заставила дочку не только терпеть, пока она расчесывала ее космы, но и помогать печь лепешки. Хотя последнее было девочке в радость. Она все с тем же природным любопытством наблюдала, как тонкий слой белого теста пузырился и превращался на стенках печи в румяный хлеб. А сколько потом было восторга в ее словах, когда вечером они все вместе садились кушать?! Камиум сама отламывала для отца кусок лепешки и с гордостью напоминала, что это она испекла.

Радость в семье омрачилась одним днем, когда Камиум, вытирая кулачками слезы со щек, вбежала в дом и, рыдая, уткнулась в колени матери.

– Что случилось, дочка, кто тебя обидел? – Мея догадалась, что дочь как всегда что-то не поделила с мальчишками, но то, что она услышала, испугало.

– Мама, почему они дразнятся? – судорожно всхлипывая, с неподдельной обидой вопрошала Камиум.

– Ну что ты, родная, так плачешь, мальчишки всегда дразнятся. Вот вырастишь, увидишь, как они будут смотреть на тебя! Тогда твое время дразниться наступит! – пошутила Мея, но Камиум расплакалась еще больше.

– Они, они… они зовут меня Мартум Акуту[40 - Мартум Акуту (акк.) – дочь калеки.], но ведь ты не увечная, не калека!

Мея напряглась. Обхватила Камиум, прижала к себе, словно ее объятия могли защитить девочку от злых языков. Не сами мальчишки придумали прозвище, кто-то из взрослых чешет языками, обсуждая за стенами своих жилищ маленькую сироту. А все Цураам! Это она своими пророчествами вызывает зависть у людей к Камиум. Маленькая, несчастная кроха… Мея стиснула зубы. В ней бушевала злость, но не это, сметающее все на своем пути, чувство, а жалость к малышке, ставшей родной и самой любимой среди ее детей, придала решимости и готовности насмерть биться за ребенка.

– Сиди тут, – приказала Мея.

Камиум покачала головой, не соглашаясь.

– Сиди, я тебе говорю! – так прошептала Мея, что у девочки от того шепота мурашки поползли по коже. – Я скоро приду.

* * *

В доме Верховной жрицы остро пахло травами, и стояла тишина. Свет сочился из-под потолка, растекаясь по стенному углублению и освещая терракотовые фигурки богов, стоявшие в нем. Цураам сидела на циновке напротив и, ритмично покачиваясь, шептала что-то себе под нос.

Мея вошла и поклонилась. Спустив пары злобы по пути в жилище старой жрицы, почитавшейся в округе, как пророчица, у женщины осталось только желание поговорить о будущем девочки.

– Здравствуй, Мея, – Цураам заметила гостью, – с чем пришла?

– Здравствуй, госпожа, да будут дни твоей жизни светлы и радостны, – приветствовала Мея.

– Оставь мои дни мне, говори, что случилось, – жрица развернулась и пригласила жену Абаттума присесть.

– Я о Камиум. Люди шепчутся. Сплетни наружу вышли, дети ее дразнят. Только в твоей власти всем рот закрыть…

– Не преувеличивай, злые языки не обрежешь, как ни старайся.

– Но…

Цураам остановила Мею, подняв руку и покачав головой.

– Пришло время рассказать Камиум о ее судьбе.

– Она и так везде хвастает, что царица, вот люди и не выдержали…

– Оставь людей в покое! Лучше Камиум приведи, хватит ей без дела бегать, буду ее учить.

Мея отпрянула. Сердце матери сжалось. С Верховной жрицей не поспоришь – решила, так тому и быть. Но все же Мея взмолилась:

– Не надо… я буду следить, буду учить…

– Прекрати, Мея! – Цураам встала. Свет обтекал ее тщедушную фигурку сзади, сочился сквозь редкие пряди взлохмаченных волос, которые в это время свободно лежали на плечах, спадая за спину. – Чему ты можешь ее научить? Ткать? Готовить еду? Не это ей предназначено! Где Камиум? Приведи ее!

– Я здесь, бабушка, – тонкий голосок раздался с порога, и в комнату вползла Камиум.

Она не послушалась матери и, пробравшись вслед за ней в покои жрицы, тихо сидела за дверью, слушая разговор женщин.

Мея ахнула, подтащила дочку к себе, сжала ее.

– Пусти, мама, – та, отталкиваясь, пыталась выбраться из объятий.

– Пусти ее, Мея, что ты так испугалась? Не сейчас, так лет через десять дочка все равно уйдет от тебя.

– Не забирай, прошу! Она свет в моей жизни. Учи, кто ж воспротивится тебе, но не забирай…

Цураам сочувственно смотрела на женщину. Привязалась к сироте и забыла, что она ей никто, разве что дочка сестры мужа… Да и Абаттум любит ее… Послала Иштар этим людям столько сыновей, как и им с Персаухом, а дочери ни одной. Вот и радовались щебету птички. Цураам вздохнула вслед своим мыслям. Мея, не зная их, с тающей надеждой смотрела на жрицу увлажнившимися глазами.

– Хорошо. Пусть живет у вас, мала еще, все равно кто-то ухаживать должен, почему не ты?.. Но каждый день пусть бежит ко мне! Когда нужно будет, и ночью учить буду, не противься!