Мелодии леса. Радость дружбы с животными и пернатыми

В лесах всюду полно маленьких сочных плодов: ягод земляники, черники, голубики, смородины; на севере – золотистой морошки, на юге в садах – черешни, клубники, вишни. Луга сменили золотое своё платье на ромашковое: белый цвет лепестков отражает горячие солнечные лучи.

Месяц стай (третий месяц лета).

С 21 августа по 20 сентября.

Август-зарник. Ночью беззвучно озаряют леса быстрые зарницы. Последний раз летом луга меняют наряд: теперь он пёстрый, цветы по нему всё больше тёмные – синие, лиловые. Начинает слабеть солнце – надо собирать, хранить его прощальные лучи.

Поспевают крупные плоды: овощи, фрукты.

Поспевают и поздние ягоды: брусника; зреет клюква на болоте, на дереве рябина.

А деревья всё медленнее растут и толстеют.

Елена Белевская

(1918—1984)

Елена Ивановна Белевская – писатель удивительного дарования. Природа в её повествовании очаровывает своей беззащитной нежностью и мелодиями своей щедрой многокрасочной жизни. Так, старый лес подарил выдающемуся отечественному композитору Н. А. Римскому-Корсакову свои мелодии для сказки-оперы о прекрасной Снегурочке, отдавшей свою жизнь за мечту почувствовать сердечное тепло человека.

Сказки старого леса

(Из новеллы «Рождение сказки»)

Николай Андреевич с трудом продирался сквозь густую заросль. Лес сомкнулся и, казалось, не захотел его ни впустить, ни выпустить. И он в некотором замешательстве воскликнул: «Ну и трущоба! Да это настоящие северные джунгли… Поистине, «ни пешему, ни конному дороги и следу нет»…

Разорвав голые сучья, он выбрался на небольшую травянистую поляну с какой-то причудливой корягой посреди. Коряга оказалась громадным уродливым наростом на изогнутом обугленном стволе дерева, очевидно, давно сожженного сверху молнией. Шагах в трех от этого своеобразного лесного трона уходила высоко вверх гигантская прямая сосна.

Усевшись на «троне», он неспешно огляделся по сторонам. Заблудиться по-настоящему он не боялся. Не ему же бывшему моряку, потеряться на манер сказочной девчонки даже в этом заповедном лесу. Зато какая глухомань – настоящая, русская, дремучая! Недаром прозывается это место «Волчинец»…

Вдруг взгляд привлекло белое пятнышко, мелькнувшее под кустиком лесного малинника в нескольких шагов от него. Он подошел к кустику и отстранил его. Потянуло едва ощутимым нежным запахом. Перед ним был цветок ландыша. Тонкий стебелек чуть склонился, как бы стыдясь того, что в неурочное время затаился от горячих солнечных лучей в укромном местечке и незаконно продлил свой короткий век.

Самые нижние цветики маленькой белой гирлянды уже чуть поблекли и опустились вниз: все же остальные были подобны тугим жемчужинкам с серебряными росинками внутри: сверху раскланялись в разные стороны крохотные зеленоватые бутончики.

Лицо Римского-Корсакова дрогнуло, будто скользнул по нему неожиданный отсвет. Он снял мягкую небольшую фуражку и, став на одно колено, низко нагнулся над цветком и слегка дотронулся до тугих жемчуженок тонкими суховатыми пальцами. Затем выпрямился во весь рост и крикнул глуховатым от долгого молчания голосом: «Го-го-го, старый…! Все-таки я нашел терем твоей дочки, Снегурочки! Го-Го-го, плут Леший, хитер ты, а я перехитрил тебя!..»

Го-го-го… загогатало наперебой несколько голосов, то лес неодобрительно отзывался на его бурную радость.

Где-то вверху зашумели листья – подняли переполох птицы. Невидимый дятел сердито застучал клювом, как старый учитель указкой, успокаивая не в меру расходившихся озорных питомцев.

Николай Андреевич замер, прислушиваясь к лесным голосам, и казалось, слегка захмелел. Затем вынул из внутреннего кармана куртки перегнутый лист толстой бумаги, карандаш и стал быстро наносить на тонкие черные линейки ноты, затем опять прислушался, помахивая карандашом, и снова писал…

Уже давно пора домой, а уходить не хочется. Не хочется расставаться с глухим зачарованным местом, где покоренный им старый сказочник-лес разоткровенничался и открывает ему одну за другой свои тайны, свои мелодии.

Когда он выбрался из леса, солнце уже клонилось к закату. Перед ним было озеро Врево. Он никогда не подходил к нему с этой стороны и впервые увидел его в фантастическом обрамлении густых зарослей камыша и лозняка. Сквозь зеленные ветки просвечивало плавленое золото. Оно иногда кое-где чуть колыхалось, и на нем зажигались разноцветные блестки.

Он снова был заворожен, но совсем иной красотой. Какое же роскошное обилие цветов, красок, ароматов, тепла!.. Ну, конечно же, это сюда нежная Снегурочка пришла на заре попросить у матери немного сердечного тепла. Из розовых вод Враво поднялась красавица Весна и сплела венок из этих незабудок, кашки и вон из того разноцветного лугового мака.

Он всматривался в венчики и словно слышал душу каждого цветка… Вот звенит синий василек, воркует липкая дрема, страстно шепчет красные мак. Но сквозь яркое солнечное разноголосье – ему беспрерывно слышался тихий отдаленный хрустальный звон лесного ландыша…

В полночь, когда весь дом уже спал, Николай Андреевич спустился с террасы в сад. От легкого ветра на дорожках слегка колебались лунные тени. Впереди маячило молочное облачко тумана.

– Опять ты, Снегурочка! – тихо позвал он и шагнул к облаку. Но облако передвинулось вперед, и он прошептал: «Не бойся меня… Я ведь друг твой и открою тебе несколько земных тайн… Послушай… Ты знаешь власть звуков? Я дам тебе их, и сама твоя слабость станет великой силой… Люди станут сочувствовать твоей судьбе, поймут, что ты больше других выстрадала свое право на счастье… Счастье – капризное дитя – к одним идет просто, от других отворачивается, а ты за него заплатила жизнью… Пусть же чистота твоего сердца, Снегурочка, перейдет в людские сердца… Пусть будет священно желание каждого сохранить в своем сердце до глубокой старости частицу весны, молодости, мечты… Да будет священно стремление людей к любви и счастью…».

Николай Андреевич долго бродил по лунным дорожкам, впереди него плыло и ускользало легкое туманное облако.

…Тринадцать лет прошло с того дня, когда он нашел терем Снегурочки. Тринадцать лет утекло с той лунной ночи, когда он провозгласил здравницу своей мечте.

И вот 29 января 1882 года – премьера его оперы «Снегурочки». Он сидит в ложе строгий, непроницаемый. Если бы кто мог узнать, какие чувства волнуют сердце сказочника?!Перед ним проходит вся его жизнь —постоянный, непрерывный труд…

Его видели строгим и неумолимым студенты консерватории; молчаливым и угловатым инспектором – морские офицеры; придирчивым, но чутким учителем и опекуном – парни-бедняки, собранные со всех концов Руси в придворную капеллу; замкнутым и порой раздражительным дирижером – музыканты многочисленных оркестров…

Но кто из них знал, что испытывал этот внешне холодный и спокойный человек, когда оставался один на один с природой, как хмелел от ее звуков и красок, как был восторжен и мягок, когда создавал чистый образ, своей облаченной в мелодии мечты.

Эрнест Сетон-Томпсон

(1860—1946)

Эрнест Сетон-Томпсон, писатель, художник-анималист, натуралист. Классик литературы о животных, обрисовал их удивительное поведение и чувства. Сетон-Томпсон на протяжении всей своей жизни не переставал напоминать людям, что лишь общение с живой природой, бережное отношение к ней может стать источником радости и понимания ценности бытия. Его называют другом братьев наших меньших. Сетон-Томпсон с детских лет жил в Канаде, где долгие годы изучал диких животных в естественных условиях обитания.

Он много путешествовал, бывал в лесах, в прериях, в диких, нетронутых цивилизацией областях Дальнего Севера, воспетого им в книге «В прериях Америки». Большое влияние Эрнст Сетон-Томпсон оказал на развитие особой научной школы зоологов, став основателем научно-практического центра натуралистов в Канаде.

Виннипегский волк

В начале зимы, Джим заболел. Волк жалобно выл на дворе, не видя своего друга, и наконец, по просьбе больного, был допущен в его комнату. И здесь, большой дикий пёс – ведь волк просто дикий пёс – верно дежурил у постели своего Джима.

Болезнь казалась начале несерьезной, и все были поражены, когда наступил внезапный поворот к худшему и за три дня до Рождества мальчика не стало. Волк оплакивал его искреннее всех. Большой серый зверь откликался жалобным воем на колокольный звон, в сочельник бредя за погребальным шествием.

Вскоре он возвратился на задворок трактира, где вырос осиротевшим малышом, сидя на цепи, затравленный собаками жестокого и бездушного трактирщика. Его держали во дворе для забавы посетителей, и эта забава заключалась преимущественно в травле пленника собаками. Несколько раз молодой волк был искусан до полусмерти, но каждый раз побеждал, и с каждым месяцем уменьшалось число собак, желавших потягаться с ним. Жизнь его была очень тяжела. Единственным отрадным проблеском была дружба, возникшая между ним и маленьким Джимом Гоганом, сыном трактирщика.

Джим был своенравный плутишка, себе на уме. Волк полюбился ему тем, что однажды загрыз укусившую его собаку. С тех пор мальчик начал кормить и ласкать его. И волк разрешал ему всякие вольности, которых не позволил бы никому другому.

Отец Джима не был образцовым родителем. Обыкновенно он баловал сына, но подчас приходил в ярость и жестоко избивал его из-за пустяков. Ребенок рано понял, что его бьют не за дело, а потому, что он подвернулся под сердитую руку. Стоило поэтому укрыться на время в надежном месте, и больше ни о чем было тужить. Однажды, спасаясь бегством от отца, он бросился в волчью конуру. Бесцеремонно разбуженный серый приятель повернулся к выходу, оскалил двойной ряд белоснежных зубов и весьма понятно этим сказал отцу: «Не смей его трогать». Дружба между Джимом и его любимцем росла. Чем старше становился волк, тем яростнее он ненавидел собак и пахнущих водкой людей. Зато его любовь к Джиму и всем прочим детям росла с каждым днём.

В это время, осенью 1881 года, фермеры сильно жаловались на то, что волки очень размножились и истребляли стада. Отрава и капканы оказались бессильными, и понятно, что, когда в виннипегском клубе появился знатный немецкий путешественник, сообщивший, что у него есть собаки, способные в короткое время избавить страну от волков, его речи возбудили всеобщее любопытство. Всякому хотелось проверить собак на деле. Но, напрасно проискав волков в течение трех дней, они готовы уже были отказаться от охоты, когда кто-то вспомнил, что у трактирщика есть цепной волк, которого можно дешево купить и который, хотя ему только год, вполне пригоден для испытания собачьих способностей.

Стоимость волка сразу повысилась, когда трактирщик узнал, для чего он нужен охотникам. Однако «совесть» сразу перестала мешать ему, едва охотники сошлись с ним в цене.

Теперь нужно было удалить маленького Джима. Его отослали к бабушке. Затем волка загнали в ящик, ящик заколотили гвоздями, поставили на фургон и отвезли в открытую прерию. Собак с трудом могли удержать – так они рвались на ловлю, едва почуяв волка. Трижды собаки нападали на него – и трижды были отражены.

Молодой волк бежал во всю прыть, но скоро белый пес настиг его и подступил к нему вплотную.

– Смотрите теперь, – крикнул хозяин собак, – как этот волк взлетит на воздух!

Минуту спустя волк и собака сошлись на мгновение, но оба тотчас же отпрянули друг от друга. Ни один из них не взлетел на воздух, а белый пес упал на землю с ужасной раной на плече, выведенный из строя, если не убитый. Десять секунд спустя налетел, разинув пасть, второй пес – палевый. Схватка была так же мимолетна и почти так же непонятна, как и первая. Животные едва соприкоснулись. Серый зверь метнулся в сторону. Палевый пес отшатнулся, показав окровавленный бок.

Понукаемый людьми, он снова бросился, но получил вторую рану, окончательно научившую его уму-разуму.

В это время подоспел сторож с еще четырьмя большими собаками. Их спустили на волка, и люди с дубинами и арканами уже спешили вслед, чтобы прикончить его, когда через равнину примчался верхом на пони маленький Джим. Он соскочил на землю и, протолкавшись сквозь оцепившее волка кольцо, обхватил его шею руками. Он называл его «милым волчком», «дорогим волчишкой»; волк лизал ему лицо и махал хвостом. Затем мальчик обратил к толпе мокрое от слез лицо и сказал… Ну, да лучше не печатать того, что он сказал. Ему было всего девять лет, но он был очень груб, так как вырос в низкопробном трактире и успешно усвоил все постоянно слышанное там сквернословие.