Девочка в поле

– Как ты себя чувствуешь, мам?

Я заплакала, и он замолчал.

Когда я вошла домой, меня с нетерпением ждал муж. Тлек волновался больше обычного, и только теперь я поняла, что он позвонил нашему сыну, потому что не на шутку боялся за меня.

– Как всё прошло? – спросил он.

И я, стараясь показать всё наилучшее, рассказала только, что я дочь потомков Кашгарских князей, потерявшаяся по случайности. Тлек взглянул на меня как на безумную, но тут Еркен сбил его с толку, рассказывая о смешном, маленьком, плаксивом дядьке, похожем на знаменитого персонажа из «Алладина», колдуна Джафара, и который выпендривался перед ним своим княжеским происхождением, не подозревая, что Еркен очень хорошо знал и помнил его.

Как я говорила раньше, в юности мой сын был наркоманом. И мы с Тлеком боролись с мыслью, что наш сын в беде, как все созависимые люди, не желая верить, что эта беда коснулась и нас. И тем не менее с четырнадцати до двадцати четырёх лет мой сын был наркозависимым.

Всё это происходило будто в другой жизни. Я уже и думать – вспоминать о ней забыла. И лишь однажды, устав искать его по подвалам и подворотням, истощённая слезами и горем, я отдала его в центр реабилитации наркозависимых, откуда он вернулся, слава Богу, здоровым человеком. Мы немало сил вложили в его выздоровление и ещё больше молитв, поэтому Еркен не просто вернулся здоровым, но и поступил в университет и остался работать в этом центре. По истечении нескольких лет мой сын стал заведующим отделением, а потом и региональным директором.

Так вот, оказалось, что Еркен хорошо знал Ахата, так как они в те времена не раз пересекались на тропах наркомании.

Я с изумлением глянула на сына. Так вот что это за запах, так хорошо знакомый мне, который исходил от одежды моего брата! Огорчение тихо укололо моё сердце.

– И дядька этот, пап, как видно просто в край обкуренный явился маме, -продолжал, смеясь, Еркен, – он такое кино гонял, плакал и плясал, такую бредятину плёл про князей и их род, что у меня крыша чуть не съехала! Представляешь, пап, он никого из нас не видел, а его сестра чуть не сгорела от стыда. Бедная, она бледнела при каждом его выпаде.

Он рассмеялся, и в глазах его блеснули слёзы. Мне бы тоже засмеяться с ним, но я не смогла. И правда, версий моего исчезновения из семьи потомков князей было около пятидесяти. И все они были довольно красочными, экспрессивными и очень трогательными. Каждую из историй Ахат сопровождал горючими слезами и молитвами на арабском, постоянно подчёркивая, что он добрый мусульманин.

– А ещё, пап, они все трое, просто ужас как похожи! – продолжал мой сын, – Мама, кто они по нации? Индусы?

Сейчас он был, как ребёнок. Баловался и смеялся, но я понимала – это тоже шок. При всём том, что он увидел в квартире Ахата, он не мог справиться с шоком. Но это и всё остальное, что я слышала, теперь проплыло мимо меня, я уселась на диван, расслабив все свои части тела. В голове стучало, она будто наполнилась водой.

– Уйгуры, – коротко ответила я, и мои мужики в один голос воскликнули:

– Уйгуры?!

О, почему мне так трудно было произнести это слово? И почему они так восклицают?!

– Ты моя сладкая, – ещё больше рассмеялся Еркен, обняв меня, как младшую сестру.

– Еркенчик, хватит, сынок, – попыталась я успокоить его, боковым зрением глядя на своего растерянного мужа.

– Ты моя русская уйгурочка! – не унимался сын. И вновь он стал прыгать как ребенок вокруг отца, рассказывая ему о тонкостях разговора с Ахатом, о напряжённой Халиде, и о странной даме, по имени Бота, которая, не сказав ни слова, выгнала нас всех.

Еркен только дома был таким. На работе только при его виде все вытягивались в струночку, его очень боялись, и всем вокруг он казался очень уж суровым Еркеном Тлековичем. А здесь, в своём доме, он всегда был дурачок. Игривый, ласковый баловень, прыгающий так, что половицы пола едва выносили это дитятко.

Я закрыла глаза. Где-то далеко гудел ветер, сильный и порывистый, он почти сбивал с ног ребёнка, чуть присевшего на корточки в пустынном поле. Девочка крутила головой по сторонам и искала глазами хоть кого-то, кто услышал бы её. А рядом с ней развалилась на чёрной промерзшей земле высохшая намертво чёрная коряга. Тогда Девочка встала и, слегка покачиваясь, подошла к этому иссохшему во времени своего прошлого корню мёртвого дерева. Затем она снова посмотрела по сторонам и беспомощно присела на колени, опираясь на корягу маленькими ладонями.

Тлек взял тонометр, и Еркен, быстро сообразив, измерил мне давление.

– На сегодня хватит впечатлений, – слегка нахмурившись, сказал Тлек, глядя на цифру сто восемьдесят на сто.

Сын сразу притих, дал мне лекарство, сложил тонометр, положил мне под голову подушку и укрыл пледом.

На следующий день Халида улетела в Стамбул по работе, а я осталась домысливать нашу довольно странную встречу.

Мы все думаем, что живём, как нам нравится. А вот и нет. Мы все создаём себе то, что как нам кажется, спасёт нас от наших страхов. Боясь одиночества, я создала себе крепкую и сильную семью. Тлек, среднего роста пожилой человек, старше меня на семнадцать лет. Он казах, глубокий, думающий, с круглым благородным лицом и копной серебряных прядей на большой голове. Сын Еркен. Дочка Эрика. Она среднего роста, стройная, длинноногая, с высокой грудью и кудряшками вокруг круглого миловидного личика. В день смерти моей биологической матери она вышла замуж за низкорослого коренастого спортсмена с маленькими зелеными глазами и кучей комплексов. Влад – добродушный и тихий, на фоне её был как младший братишка, но она выбрала его, и я настояла на свадьбе. Они хотели съехаться и просто так жить вместе. А я испугалась, что Эрика чуть позже будет покинута им, и мне не хотелось, чтобы она жила с мужчиной без брака. Скорее всего я чувствовала, что их связь не будет долгой. В день их скромной свадьбы 11 октября 2019 года около одиннадцати часов по полудню было довольно пасмурно, и я вышла самостоятельно наряжать лентами свою машину, так как молодые захотели ехать в ЗАГС на моей машине. Несколько раз я с недоумением повертела в руках яркие ленты, прикидывая, как их крепить и ощутила дикую тоску. Что-то глубокое и горестное разрывало в то утро мою душу, и я подумала, что мне так горько за скорую свадьбу. На часах было одиннадцать двадцать и там, в другом измерении моей жизни Халида в слезах каталась меж стен в коридоре больницы, где только что умерла наша мать. Но я этого не знала и медленно стягивала розовые ленты на высоком белом капоте, старательно крепя к ним могучие коралловые розы степлером. А Халида трясущимися руками набрала номер Ахата и сквозь слёзы сухо сказала:

– Ахат, мама умерла. Приезжай.

А по одинокой сырой улице под серым окоченевшим небом к той же больнице шёл высокий молодой юноша с глубокими карими глазами, как у оленёнка. Волнистые тёмные густые волосы, коротко остриженные, гордо несли на себе бархатный пяс, этакую маленькую круглую шапочку, которую носят именно ингуши. Это её старший сын. Сын Халиды Ислам. Ему шестнадцать. Младший Али четырнадцати лет оставался в тот день дома. Я тогда ещё не знала этих ребят. Как не знала и Халиду, и Ахата. Тогда только начинало плавиться моё прошлое тонкой прозрачной перегородкой в двух таких разных измерениях.

Крепко стянутые розовые и коралловые ленты с розами празднично заиграли на мельком выглянувшем солнце, и я улыбнулась. Лёгкий ветерок, как прикосновение Бога, коснулся моих волос, и на глаза проступили слёзы. «Что со мной? Что за тоска?!» – подумалось мне тогда. Но ответа на свой вопрос я не знала, и я натянула между двумя конусами ярких лент белый треугольный кружевной платок, в центре которого умостила яркий весенний букет маленьких полевых цветов. Совсем скоро приехали молодые и несколько машин с родственниками и друзьями жениха. Я наспех влетела в дом и, как истинная христианка, взяла в руки материнские иконы Христа Спасителя и Божьей Матери. Вошла сватья Елена, и я дала ей в руки икону Божьей Матери. Мы вдвоём с ней встали перед нашими детьми. И я произнесла недолгую, праведную речь родительского благословления, окрестив иконой Христа Спасителя Влада, в тот момент, как Елена окрестила иконой Божьей Матери мою дочь.

Глава 5

Ночь тянулась долго. Я то спала, то всхлипывала. Вставала, пила воду, курила и снова ложилась. Из головы не шли лица брата и Халиды, рассказы о родителях, о брошенном Адыле, о горе матери, которое она прятала всю жизнь от своих детей, накрывая стол каждый год в день двадцать восьмого октября. Мозг тщетно пытался собрать всю информацию в кучу, чтобы создать хоть какую-то историю случившегося в далёкие семидесятые.

Я была единственным и часто одиноким ребёнком у своих родителей. Часто слонялась между взрослыми тётками своей матери Полины, слушала их рассказы о жизни в годы войны, о голоде, о их собственной жизни. Мои старшие двоюродные брат и сестры были хорошими няньками мне, когда я была крохой. Но когда я стала постарше, им не было до меня дела. И я тогда бредила о сестрёнке. Чтобы она была неразлучно со мною, чтобы говорила со мной обо всём на свете, и чтобы в её лице я всегда могла видеть своё лицо. Чтобы было кого любить бесконечно долго. Мы бы любили одни и те же фильмы, вместе гоняли бы на велосипеде, и она обязательно бы помогала мне делать разные поделки на праздники. Я бы водила её за руку по улицам и следила, чтобы сандалики не расстегнулись случайно или же чтобы она не споткнулась. А ещё у нас бы был один на двоих любимый цвет – лиловый, и на двоих одна мама.