Там, за поворотом…

– А чего он там, золота навешал? – спрашиваю я мать с ехидцей.

– Нет, сказал, что деньги можно заработать, не работая.

– Как так? – опешила я, наворачивая горячую картовницу[23 - Картовница – картофельное пюре, запеченное в печи.] с молоком и хлебом.

– А вот так. Даже соседские девчонки Юровы пойдут.

– А чего такого будут делать?

– На Обушнице поля клевера подкошены, в валы сгребать двумя лошадьми будут. Да и трава-то не очень уродилась… а на полях, не в лесу, так и гнуса[24 - Гнус – кровососущие насекомые.] нет.

– А поля-то большие?

– Да знаешь ты эти поля. По клюкву за Сорокино ходили, так через них. Как Обушницу пройдёшь, так одно слева от дороги, другое – справа, по десять гектаров они, каждое.

– Ух, мамка, еле сегодня с пятью справились, а тут – двадцать… Ага, мы за лошадьми, да ещё валки, а вдруг мало народу придёт?

– Туда как раз придут.

Сижу на лавке у стола, задумалась.

– Конечно, тут уж все нахлынут, это тебе не от реки сырое выгребать, тут можно поживиться. Ладно, мам, завтра ещё схожу, а потом ни-ни.

– Ну, хорошо, Галя, как уж хочешь. Да и то верно, и дома дел полно: гряды не чищены, ягоды в лесу красные, скоро черника поспеет. Кто, кроме тебя, наносит?

Назавтра день удался на славу. К концу дня еле на машину через высокие борта залезли, но вечером на горохе были полным составом, дело-то наиважнейшее, стратегическое, запас закладывать, как сказал один дедок: «Жуй, жуй, жирок за кожей зимой найдётся».

Следующий день оказался пасмурным, и нас со Светкой, подружкой и соседкой, забрали на перегон телят. Тоже, как оказалось, без нас разбегающихся быков никому не догнать. Лошади в кусты не идут, а телята, наоборот, от духоты и овода лезут в кусты, под ветки, в прохладу и тень. Вот и приходится обочиной бегать, бычков трёхсоткилограммовых из кустов на дорогу выгонять. И лучше нас со Светкой никто не справляется, как уверял бригадир утром, отменяя сенокос. К фермам, среди «лучших», собралось всё наше горохопожирательное войско из двадцати семи детей, но это другая история.

Важное дело

– Сергуня, Микола, Антоха, собирайтесь! Пойдём картошку сажать. Я коня добыл, так нечё тянуть, надо быстрей садить, – командовал внуками дед Гаврил.

Картошка – это святое. Возни с ней всегда предостаточно, хоть весной, хоть осенью. Скажем, весной, в первых числах апреля, многие и в марте ещё, доставали из погребов картофель. Нет, не весь, а только семенной – специально отобранный, прозеленённый с осени и уложенный в отдельные бураки, ящики, засеки. Тщательно осмотренный, не крупный и не мелкий – сантиметров пять – семь в диаметре. Картофелины одна к одной, как гренадерский полк. Поднятую из подвалов картошку тщательно перебирали, выявляя загнившие или поражённые клубни. Здоровую картошку высыпали на пол тонким слоем на все свободные места, даже под кровати, для прорастания и «забывали». И вот наступал день посадки. С появлением выделенной бригадиром лошади для пахоты личного огородца[25 - Огородец – огороженный участок у дома.] всё в доме оживало. Женщины укладывали проросший картофель в большие и малые ёмкости. Старшие сыновья во главе с отцом развозили по огородцу навоз от хлева или раскидывали его по пахоте из запасённых уже куч.

– Складывайте картошку в корзины, в вёдра, в бачки да ростки не поломайте, а то нечего и собирать-то будет – не вырастет, – подгонял внуков Гаврил. Все слушались и бойко выносили наполненные ёмкости на межу[26 - Межа – травянистая полоса вокруг вспаханного участка.], к участку, отведённому на этот год под картошку.

– Ну, готовы? Поехали. Но, Воронко… да что ты, тудыть-твою-растудыть! В свал не умеешь ходить?! Но! Бороздой! Прямо! – разносил[27 - Разносить – ругать.] коня Гаврил.

Крича и матерясь, направлял коня прямо по центру на другой край. Коню не нравилось тащить тяжёлый плуг, вонзившийся острым краем в землю, и конь рывками уходил в сторону.

– Ну-к, Галина, поводи коня, – обратился Гаврил к щупленькой девчушке лет десяти, прибежавшей к соседям помогать «садить» картошку.

– Я? Я ведь не умею.

– Научим. Вот так, под уздцы, а сама сбоку иди и веди прямёхонько вон на тот куст травы. Видишь? Посреди загона стоит, только и по траве прямо веди, чтобы я с плугом до края дошёл, вспахал. Поняла? Давай, милая, помогай, коль пришла, ты самая сообразительная. Приготовились? Но! Пошёл…

Конь напрягся, дёрнул, но детские ручонки не отпустили повод, зажатый под губами коня, а потянули вперёд, и дрожащий голосок приободрил коня:

– Прямо, Воронушко, бороздой! Хорошо, милый.

– Пошёл прямо! Прямо! – командовал Гаврил.

И опять звонкий детский голосок звал и уговаривал уставшую, запыхавшуюся лошадь идти прямо и бороздой.

Вечером всё семейство и приглашённая Галина сели за праздничный стол. Слышались шутки, смех. После тяжёлой, но сделанной работы приподнятое настроение заметно было у всех. Дед Гаврил прямо светился от удачно завершенного дела и с благодарностью поглядывал на девчушку. Поев мясных щей с пирогом, стали пить чай из самовара, разломили творожную сладкую, сметанную рогулю – пирог, приготовленный по случаю такого дня.

– «Воронушко, прямо!» – рассмеялся, припомнив, дед Гаврил. – А я думал, не выдержишь, эдакая-то хрупкая, коня не удержишь. Да и конь-то норовистый, а тебя слушается. Надо же, вчера этот конь у Пешковых ни в какую не шёл, а сегодня у нас тридцать соток вспахал! Уверял меня конюх, что конь-то с характером, да видно понравилась ему Галина-то… Ишь, не верил я, что вспашем на нём сегодня. Хохотали мужики, какого коня мне пахать дали, подшучивали, что плуг землёй не начищу, а я теперь плуг на обозрение выставлю. Вот, точно – на дровяник закину, пусть-ко посмотрят, как блестит.

Назавтра, часов в девять, мимо Гаврила, курящего на завалине, угрюмо вёл Воронка дальний сосед, Пешков Василий.

– Здорово, Василий, – поздоровался Гаврил.

– Здорово, – хмуро ответил тот.

– Что невесел? Что меж ног ты голову повесил? Али конь не нравится?

– Опять эту скотину дали. Снова постромки порвёт, огород вытопчет, и толку не будет никакого! – возмущённо проговорил сосед.

– А ты вон к моей соседке приверни да дочку её проси помочь, авось на Галине и вспашешь. Вчера я попросил один раз до края довести, а она весь огород выдюжила – ходит да коня водит.

Выпросил Василий Галину у матери. Начали пахоту у Пешковых. Всё так же: корзины по краю пахотного участка с пророщенной картошкой, пришли помочь соседи, суетились домочадцы – но пахота не шла, конь упрямился. Галина уговаривала его, гладила по могучей шее. Воронко вроде и соглашался, начинал ходить, но после злых окриков Василия выходил из борозды. Галинка выбилась из сил, а тут ещё, при очередном развороте на краю поля, Василий огрел коня витнём. От неожиданности конь дёрнулся и больно стукнул оглоблей в плечо Галину, та покатилась в траву. Бабы ойкнули, потом забранились на Василия наперебой:

– Убьёшь девку-то! Зачем бьёшь коня, ведь пашет потихоньку? Да и Галина старается, никто боле с этим конём не совладает!

Гале помогли встать, слёзы текли по её щекам, на плече – ссадина с кровоподтёком.

– Ну, как ты? Можешь идти? Поди-ко домой. Пусть сам пашет. Ишь, выдумали на ребёнке, на девчушке пахать! – слышались разговоры сердобольных старушек.

– Да и впрямь! У нерадивого хозяина всё не так: и конь плох, и работники – то стары, то малы, – раздался зычный голос с другого конца огорода.

– Гаврил пришёл, Гаврил пришёл, – послышались голоса.

– Беспокоится за коня или за Галинку, али так проходил, видит, что не клеится пахота-то, – переговаривались меж собой бабы.

Гаврил подошёл к шмыгающей носом Галине.

– Ну, что? Витня-то ещё не получила? Не реви, не последний огород пашешь, хороший коневод из тебя выйдет. И вообще ты молодец! Да и Воронко – молодец, – перешёл к коню Гаврил, оглаживая морду коня, его шею, осматривая сбрую. Конь потянулся к нему, потёрся головой о руку, о плечо. – Да, Воронко – замечательный, сильный, умный конь, а кто же за ум витнём наказывает? Неправильно это. Надо хвалить, вот, хлебушка дать с сольцой.

Разнуздал Воронка Гаврил и дал ему ломоть хлеба, видимо, заранее приготовил угощение коню, беспокоился всё утро, как походит строптивый конь в неумелых руках раздражительного хозяина. Галина подошла к Гаврилу Николаевичу, как бы под защиту:

– Он, Воронко-то, не нарочно… Он хочет, а дядя Вася не даёт. Замотал вожжи на ручки плуга, и Воронку идти некуда, вожжи его назад тянут… Я уговорю, конь пойдёт, а дядя Вася надёргивает то влево, то вправо, вот и не можем.

– Ну-к, Галина, ставь Воронушку в борозду. Так, пошли, милые! Давай, с Богом… Бороздой! – взявшись за плуг, скомандовал Гаврил.

Потянул конь, напрягся, раздул от тяжести ноздри, выгнул шею дугой. Земля из-под плуга полилась блестящим пластом, словно чёрная атласная лента. Народ зашевелился: кто по борозде идёт с полными вёдрами картошки, кто накладывает из больших коробов в пустеющие вёдра. Те, кто занят посадкой, через каждый шаг наклоняются и суют картошину в мягкую землю так, чтобы не попала под ноги коню, когда он вновь этой бороздой пойдёт, заваливая новым земляным пластом посаженную ровными рядами картошку. Иные помощники подносили золу и сыпали поверх посаженной картошки.

Воронко, тяжело дыша, усердно пахал. Галина всё ходила рядом с конём, помогая ему понять команды пахаря.