Азъ есмь Софья. Сестра

Сейчас царь приедет с инспекцией, особенно если неожиданно, найдет недостатки, разгневается – или кто-то что-то не то ляпнет – и понеслась арба по кочкам. Ну погоди ж ты у меня, Самуил, земля круглая, сочтемся…

Но пока было не до того.

Три царевны схватились за голову и принялись на скорую руку заделывать огрехи и прорехи.

Да-да, и Татьяна тоже. На воле ей понравилось намного больше, чем в Кремле, и возвращаться она не имела ни малейшего желания. Зато отписала царевне Ирине с тем же гонцом.

И все, включая царевича, поблагодарили боярина Ордина-Нащокина за предупреждение. Теперь у них есть время. А еще… надо бы отписать обратно царю про Симеона. В лучших традициях анонимок. Да, подло, некрасиво, мерзко, но он сам первый начал. А раз так – пусть получает полной ложкой по лбу.

* * *

Царевна Ирина получила письмо вовремя, иначе и не скажешь.

Сестры – что Анна, что Татьяна – в один голос уверяли, что счастливы, довольны жизнью и вообще не могла бы сестрица любимая?..

Ирина могла, да еще как.

Умна была царевна, этого не отнять. Самая хитрая из сестер, она стала дороже всех венценосному брату и видела, что примерно тот же процесс происходит в отношениях Алексея-младшего и Софьи. Вот и ладненько.

Помешать можно, но не нужно, у каждого должны быть близкие люди. Она вот брата любит, а сейчас, когда две другие сестры уехали, она рядом с ним одна осталась. И в душе, и в разуме… Разве плохо? И влиять на царя могла, хоть и немного.

А сестры просили о том, что и ей было выгодно.

Сейчас все тихо, спокойно, ни ссор, ни скандалов, вернутся еще две царевны – опять брат на части рваться начнет, опять буча поднимется в тереме… не-ет… пусть остаются, где и хотят.

Письмо пришло в утро, а вечером пришел и братец любимый, сел в кресло, взглянул горестно. И поделился, мол, так и так, приехал Симеон, да такое рассказывает, что страшно становится. Не ошибку ли я совершил с Алексеем, дав сыну слишком много воли?

Не к беде ли?

Не получи Ирина письма, она бы тоже сомневалась, думала, переживала. Она же была спокойна и попыталась, как могла, успокоить брата. Хотя бы простым вопросом – а кто клепал-то?

Ах, Симеон?

А кто он такой, чтоб царского сына судить? В чем вина Алексея?

Не прислушивается?

Так и не обязан. Что с ребенком будет, ежели он с детства всяких там слушать привыкнет? Родители у него есть, а остальные – вон пошли. Ты ж, братец любимый, с ним воспитателей отправил, а Симеон – кто? Официально – не пришей кобыле хвост, так-то. Его дело было ребенка латыни учить, а он куда полез?

Сам захотел поехать?

А с какой целью? Что он вообще на Руси делает? Кто он такой? Латинянин, иезуит… хоть и ученый, а только не вся ученость на пользу идет! Кто его в Виленской академии учил? Да иезуиты и латиняне, в коих православия, что в волке – овечьего!

Не слишком ли он старается к власти приблизиться?

Можно ли ему доверять, и тем более ребенка? Царя будущего?

Ой ли…

Алексей Михайлович даже чуть растерялся под натиском сестры и руками развел.

Человек, божий, за просвещенность ратует… так просвещенность-то она разная бывает. Ежели на европейский манер, так они там в разврате живут! У нас девицы, чай, в строгости воспитываются, а у них? Голые титьки вывалит и пошла плясать перед мужиками? Не-ет, тут серьезно надо разобраться, почему Симеон сбежал и принес донос. Не с воспитанником попытался справиться, не Аввакума обуздать, а сразу – к царю!

Так что воинственный настрой Алексею Михайловичу на несколько дней сбили, а там и письмецо пришло от сына.

Мол, так и так, батюшка, старец Симеон, не иначе, недоброе задумал. Они тут с Аввакумом Петровичем ненароком спор затеяли и переругались вдрызг. Вот старец и заявил, что, мол, протопоп наглый еще пожалеет. Не к тебе ли он поехал? Ежели так, все в воле твоей, только сначала прошу тебя, как самого справедливого царя, обе стороны выслушать, а уж мы, как почтительные и любящие дети, любой твой приговор примем.

Алексей Михайлович призадумался. Зная по собинному другу Никону, до чего доходили дела в церкви, в благочинность религиозных деятелей он уже лет десять как не верил. Ежели все и правда просто распри между Аввакумом и Симеоном… да и пес бы с ними! Пусть собачатся, ежели им вера позволяет! Главное, что сын вроде бы в ересь не впал и по-прежнему отца любит. И пишет здраво.

Надо бы, конечно, съездить, но еще дела добавились.

Болела царица, болел младшенький сынок, сильно плох был любимый воспитатель Борис Морозов, плохие вести шли с войны, не хватало денег – ну и?

Тут не до разборок, выстоять бы без подпорок.

Одним словом, царевна подарила сестрам почти две недели – и ими воспользовались с избытком. Хотя все равно времени не хватало…

* * *

Когда на утреннее построение пришел царевич, Васька и не удивился. Он всегда так. И приходил, и в начале строя стоял, как бы подчеркивая, что его это ребята и его школа.

Необычным другое стало, когда вышел царевич из строя, да и обратился к детям.

– Воины земли Русской!

Ребята насторожились.

– Пришла и к нам беда лихая. Иезуит коварный, старец Симеон, донос царю написал. Что учат вас здесь делам черным, что ничего вы не знаете и не умеете, что школу нашу надо разогнать, а вас отправить откуда пришли.

Что?!

Словно ветер по лесу пронесся, так зашумели все. Васька стоял, будто пришибленный.

На улицу?!

Да за что ж?!

Иезуиты! Латиняне поганые! Появись негодяй сейчас перед детьми – на клочки бы разорвали! Они ж только-только себя людьми почувствовали! Только воздуха вдохнули, только поняли, что заботятся о них, – и опять все это прахом пойдет?

И постепенно мальчишеское гудение стало складываться в простые слова: «Не допустим!»

Костьми ляжем, а не попустим негодяю!

Этого мига и ждал Алексей Алексеевич, чтобы руку поднять, ко вниманию призвать.

– Хотите ли вы, чтобы все осталось по-прежнему?

– Да!!!