Дорога на Ай-Петри

Варя взглянула на циферблат больших часов на стене и тоже заторопилась домой. Близнецам надо было на ферму.

– И мне пора, – сказала тетя Лена. – Кто меня отвезет?

– Я и подброшу, кто ж еще, – сказал Анатолий.

Валентин Юрьевич тоже поднялся с дивана.

– Нет, ты оставайся, – брат решительно поднял руку. – Переночуешь сегодня у нас. Вечером пивка выпьем, шашлычок сделаем. Я постараюсь по-быстрому управиться и сразу домой. А ты пока отдохни. В бассейне, что ли, поплавай. Книги, если хочешь, посмотри или фильм какой. Настя все покажет.

Валентин Юрьевич нерешительно взглянул в сторону Марины. Но она уже шла на кухню и, по-видимому, слов мужа не услышала, сквозь дверной проем видно было, как что-то ласково приговаривая, она вытирала Ванечке салфеткой руки.

– Нет, – Валентин Юрьевич потряс головой. – Я лучше у тети Лены. По деревне еще пройдусь, посмотрю, какие тут изменения. И с Сомовым договорились встретиться вечером, – вспомнил.

– Да ему бы только выпить и желательно за чужой счет, – хмыкнул Анатолий. – Ладно, как хочешь.

Это быстрое согласие – не хочешь, ну, и не надо, – вызвало легкую досаду. Валентину Юрьевичу как раз очень хотелось остаться, хотелось еще раз, не впопыхах, осмотреть дом и двор, а вечером поговорить с братом, вспомнить школьные годы, да и в бассейне неплохо бы искупаться. Было бы, о чем дома рассказать. Но, в тоже время, он понимал, что поступает правильно, уезжая вместе с тетей Леной. Здесь все заняты, рабочий день, как-никак, не до него. Да и приглашения от хозяйки так и не последовало.

– Мы уезжаем домой, – сказала Варя Ванечке, беря его на руки. – Помаши всем до свидания. Скажи: пока-пока.

– Пока-пока, – послушно повторил Ванечка и зевнул.

– Пока-пока, – пробормотал Валентин Юрьевич, глядя на малыша и чувствуя, как отчего-то неприятно заныло под ложечкой.

4

Давным-давно уехав отсюда, он редко думал о своем детстве, да и о юности тоже. В городе своя жизнь текла, плотная, насыщенная, требующая сосредоточенности. Не вспоминал, но, оказывается, всегда помнил, носил в себе великое множество деталей из своей прошлой жизни. И сейчас детали эти стали подниматься на поверхность сознания, подсовывая то одну, то другую картинку из того, давнего, времени. И он вдруг так разволновался от нахлынувших воспоминаний, что никак не мог уснуть. А может быть, так водка подействовала. Знал же, что нельзя ему мешать водку с крепким чаем. Теперь бессонница обеспечена. И, как назло, снотворное с собой не прихватил. Был у него специальный пакет с лекарствами «на всякий случай», который он всегда возил с собой. Возраст уже такой, что надо быть предусмотрительным. Но вот снотворного там сейчас почему-то не оказалось, не пополнил запасы. Лежал, глядя широко раскрытыми глазами в обрамленный занавесками квадрат окна, сквозь которое заглядывал в комнату круглый, желтоватый глаз луны. Вот так же подростком лежал он на своей кровати, мечтал, думал о будущем. В разные годы оно представлялось ему по-разному, но одно он знал наверняка – в деревне он жить не останется.

Кто мог тогда подумать, что Анатолий станет таким… таким уверенным в жизни? Совсем другой человек. И Марина другая. Он так и не понял, какой она стала, но, несомненно, эта спокойная молчаливая женщина ничем не напоминала ту, застенчивую и немного неловкую от этой застенчивости девушку. Его девушку. Тогда ее легко было ввести в состояние крайнего смущения, она краснела, замирала, слова не могла вымолвить из-за этого смущения. Иногда это ему нравилось, иногда раздражало. Еще – тогда – ей не хватало вкуса и умения одеваться. Сейчас же на ней, и вчера и сегодня, были удобные, но довольно дорогие вещи. Впрочем, чему удивляться – имея такие деньги, глупо носить мешковатые, собственноручно сшитые платья.

Анатолий и Марина были не только частью той старой жизни, они были частью его самого в той жизни. До школы, да и в младших классах, бабушка Василиса присматривала за обоими внуками, пока обе ее дочери и зять, отец Толика, были на работе. Маринка жила по соседству, и они часто все вместе играли около Маринкиного дома. У них был большой, огороженный штакетником, заросший мягкой травой двор, по которому можно было бегать босиком, не боясь наколоть ногу. В один год все трое пошли в школу. Учились в одном классе. Где-то лет в десять, он вдруг обнаружил, что Маринка ему нравится – из-за косы. Ни у кого в классе не было такой длинной и толстой косы, как у нее, и Маринкина мать каждый день вплетала в эту косу красивую ленту. Толик, случалось, в шутку дергал ее за эту ленту, развязывая бант, но он – никогда. Именно потому, что Маринка ему нравилась. Он ей тоже нравился, она сама это сказала, когда они как-то шли вдоль высокого и длинного сомовского забора, то и дело приостанавливаясь и заглядывая в щели. Там за забором росла на редкость крупная и сладкая малина. Одна из досок была выломана и Валик, расхрабрившись неожиданно даже для себя, засунулся наполовину в сомовский малинник и, замирая от страха, быстро-быстро нарвал пригоршню ягод. Выбравшись наружу, протянул их Маринке. «Ты такой смелый, – шепотом восхитилась она. – Там же собака, как волк!» Съев малину, добавила: ты вообще самый лучший. «В классе или в школе?» – поинтересовался он, стараясь говорить равнодушным тоном, в то время как его маленькое сердце отчаянно стучало. Нет, помотала она головой, ты самый лучший… везде.

Дружба их длилась все школьные годы, хотя это не мешало ему в старших классах видеть и других симпатичных девчонок. Некоторые кокетничали с ним напропалую, и случалось, Маринка ревновала, хотя и старалась этого не показывать. Впрочем, ему тоже пришлось немного попереживать, когда в девятом классе к ним пришел новенький. Игорь сразу же выделил Марину среди других девчонок. Только зря старался. Марина его словно не видела, а когда донимал шутками, только пожимала плечами и, краснея, отворачивалась.

Господи, как же давно это было! Давно, а как будто вчера. Как будто вчера возвращались, взявшись за руки, из кино длинной пустынной улицей. Деревья стояли все в хрустальных сосульках. После оттепели к ночи крепчал мороз. И они, почти оледенев, как висящие над ними сосульки, дрожа от холода, все целовались и целовались под окнами Маринкиного дома, не в силах оторваться друг от друга. Но вот раскрывалась форточка, это означало, что их засекли, и сейчас послышится голос Маринкиной матери: Мари-и-нка, домой! Предупреждая этот крик, они размыкали, наконец, свои объятия, и Марина, простучав каблучками по стылым деревянным ступеням, исчезала за скрипучей дверью старого дома. Дальше поцелуев дело долго не шло. Так был воспитан. Да и она была пугливой и застенчивой, и родителей боялась, они у нее были старые и очень строгие. В кино ходить, правда, не запрещали. Ему вообще доверяли.

Такие, вот, у них были отношения. Даже тогда – несовременные. Некоторые парни из их класса к окончанию школы уже имели кое-какой сексуальный опыт, и, случалось, покуривая за школой, делились впечатлениями. Сомов, например, не стесняясь, в подробностях рассказывал, чем они занимаются с Людкой, когда родителей нет дома. И на сеновале тем же. Валентин и восхищался Сомовым, и завидовал ему – тот уже знал и умел делать вещи пока недоступные Валентину. В то же время, он Саньку презирал. Не за то, что тот делал, а за то, что всем об этом рассказывал. Гадко это было, отвратительно – так грубо, цинично говорить о своей девушке. Так говорить мог только последний хам и придурок, каким Валентин никогда не был и не будет.

Отмалчивался при таких разговорах и Толик, хотя уж ему-то точно было о чем порассказать – не раз и не два видели его около сельского общежития, он ходил в гости к Даше – штукатурщице. Той уже двадцать пять стукнуло, старуха, шептались мальчишки, но говорят, о-опытная в этих самых делах. Толика подначивали, хихикали над ним, пока он, разозлившись, не давал пару подзатыльников тем из насмешников, кто ближе сидел. Те в ответ смущенно посмеивались, но ответить тем же, сдачи дать никто не решался. Он был от природы здоровый, Толян, с крепкими кулаками, с таким связываться себе дороже.

Время шло, близились выпускные экзамены. Погода стояла – только гулять. Под окнами вовсю цвела сирень. Но, обложившись книгами, Валентин скрупулезно учил билет за билетом. Чтобы поступить в хороший вуз, нужен был хороший аттестат. Он не мог обмануть ожиданий матери и не поступить. Не было у них в семье лишних денег, чтобы можно было их попусту прокатать. Они матери тяжело доставались, и он это понимал. Опять же, в случае провала в армию загребут, а Валентин совсем не горел желанием наращивать себе мышцы в ущерб мозгам. Да и наслушался об армии всякого от деревенских парней, которые прошли эту школу жизни. Марина тоже старательно готовилась и иногда брала у него тетрадки. А может быть, предлог искала лишний раз прийти. Также, как и он. Он постоянно думал об одном – когда они снова смогут остаться вот так наедине… Но экзамены оба сдали хорошо.

Возбужденные, разодетые, выпускники толпились у стен перед сценой, с которой один за другим напутствовали их учителя. Стулья занимали, в основном, родители. То ли от волнения, то ли от духоты, стоящая рядом с Валентином Шлемова вдруг хлопнулась в обморок. Все вокруг засуетились, физрук спрыгнул со сцены, поднял ее на руки и понес во двор. Это маленькое происшествие смяло речь математички и, на радость всем присутствующим, резко сократило затянувшуюся торжественную часть. Всем не терпелось сесть за столы, организованные родителями, – естественно, без спиртного, – а потом и потанцевать.

После выпускного вечера всем классом отправился гулять. Прошлись по центральной улице, потом вышли к реке. Санька Сомов спрятал под лодочным причалом, купленные на заранее собранные деньги вино и водку. Бутылки в сетке, сетка в воде – для охлаждения. И катание на лодках, кажется, тоже была его идея. Сначала все согласились, девчонкам показалось это романтичным, такое на всю жизнь запомнится, но на подходе к берегу желающих испачкать нарядное платье становилось все меньше и меньше. Мальчишки тоже начали сомневаться, как-никак и они были в новых костюмах. Кончилось тем, что глотнув на берегу, кто вина, кто водки, пошли встречать рассвет на горку. «Мне не хочется, – тихо сказала Маринка, ловя его руку. – Я ногу натерла, туфли новые… Давай лучше тут посидим». Ему хотелось пойти со всеми, посмотреть с холма на округу в первых лучах солнца, – да и в таком составе все они гуляют в последний раз, – но увидев страдальческое выражение на ее лице, уступил. В самом деле, взбираться по проселочной дороге на холм на высоких каблуках, да еще если и ногу, в самом деле, натерла, мало радости.

Прижавшись друг к другу, долго сидели на берегу на скамейке. «Может, все-таки, покатаемся?» – кивнул он на сомовскую лодку, она была чище других. Предложил, впрочем, без особого энтузиазма. «Давай», – неожиданно согласилась Марина, поднимаясь. Он помог ей войти в лодку, сел на скамейку напротив и приналег на весла, но через несколько минут перестал грести. На какое-то мгновение потерял ориентиры, не мог понять, где они находятся, – в предутреннем сумраке посреди реки над водой поднимался туман. Казалось, они были одни в целом мире. Только он и сидящая напротив Марина, которая, поеживаясь от холода, обнимала себя за плечи руками. Он снял пиджак, протянул ей. Он и кожу был готов в тот момент снять с себя, только бы согреть ее, укрыть и защитить, такую тоненькую и такую беззащитную. И каплей дегтя в радостном предвкушении перемен была мысль о том, что, возможно, и с нею он расстается надолго.

Первый год в университете оказался трудным. Нет, с учебой у него все было в порядке, все предметы давались ему легко. Может быть потому, что лекций он не пропускал и скрупулезно конспектировал все, что говорили преподаватели. Донимала острая тоска. Он даже представить не мог, уезжая, что будет так скучать по дому. Раньше он никогда надолго не покидал родных мест, и не знал даже, что может так сильно тянуть домой. А уж как ему не хватало Маринки! При всякой возможности садился в поезд и ехал, благо цены на проезд тогда были доступными, а по студенческому билету и вообще стоили вполовину меньше. Он проводил дома октябрьские, новогодние и майские праздники. Ну, и, конечно же, зимние и летние каникулы. До половины дороги думал о своих студенческих делах, а подъезжая ближе, уже только о ней, о Марине.

5

Следующий день выдался теплым и солнечным. Валентин Юрьевич встал рано и, выйдя в сад, отыскал место, сквозь которое в сад забиралась соседская коза. Отыскав кусок ржавой проволоки в сарае, крепко привязал болтающуюся сетку к столбикам. После завтрака помог тете Лене выкопать лук, перенес его в сарай на просушку, а когда она занялась обедом, решил еще раз пройтись по деревне. Шел медленно, разглядывая когда-то такие знакомые и родные улицы. Дома вроде бы те, но уже и не те. Кое-где старые, но какие-то осевшие, потерявшие вид, с латаными крышами, обветшавшими заборами. Другие же вообще исчезли, а на их месте – где разросшиеся деревья, где новые постройки. Нет, не узнавал он места, где родился. И редких прохожих, бросавших в его сторону любопытные взгляды, не узнавал. Это как-то слегка подавляло. Ну, может быть, и не подавляло, но однозначно, не радовало. Почему-то ему казалось, что он обязательно встретит кого-то из одноклассников, кого-то из старых соседей. Но не было ни того домика, в котором он жил с матерью, ни знакомых лиц. Спустился к речке, но и здесь все выглядело по-другому. Обмелела Вертушка, там, где обычно купались, уже вброд можно было ее перейти. А по берегам густо разросся колючий кустарник.

Уже возвращаясь, на обратном пути встретился-таки с Санькой Сомовым.

Опираясь на лопату, тот стоял у своих ворот в майке и в растоптанных тапочках.

– Так и не посидели, – с упреком произнес, поздоровавшись.

– А чего же ты вечером вчера не зашел? – спросил Валентин Юрьевич.

– В район ездил по делам, вернулся поздно, – туманно объяснил Санька, – жена и не пустила. Куда, говорит, попрешь, на ночь глядя. А сегодня с утра опять запрягла, – объяснил, оглядываясь на дом, – огород у нас в поле, вот, только вернулся. А ты откуда?

– На речке был, – Валентин Юрьевич почему-то рад был этой встрече. – Обмелела.

– Так это к осени всегда так, – кивнул Сомов. – Ты бы на эту Вертушку весной поглядел!

– На рыбалку ходишь?

Вспомнил, что когда-то Санька был страстным рыбаком. Часы проводил на берегу с удочкой.

– Само собой. Правда, такой рыбы, как раньше, уже не попадается. Так, мелочь одна, – вздохнул. – А пляж братец твой захапал, забор до самой воды поставил, – добавил с обидой. – Считает, видно, что раз он на его земле, значит, ему только и принадлежит.

– Что, никого не пускает? – не поверил Валентин Юрьевич. – Непохоже как-то на него.

– Да пускает, – неохотно признал Санька. – Только кто ж пойдет, когда у него там собаки здоровенные бегают.

– Он у реки лошадей выпасает, собаки их стерегут, – вспомнил Валентин Юрьевич. – Был я у него вчера, он рассказывал.

– Видал, значит, какой дворец себе отгрохал? – оживился Санька. – Ну, скажи, зачем простому, нормальному человеку такие хоромы? Собак завел. Зверюги! Тут один пришлый около его овцефермы гулял, да и полез, ясное дело, из любопытства, посмотреть, что там у него, за забором. Так ведь всю одежду на нем порвали! Знаешь, как его сейчас все у нас зовут? Фермер! И слово-то, какое-то не наше, – сплюнул Сомов. – И злой стал, донельзя. Что деньги с народом делают, а? – покачал головой.

Валентин Юрьевич опустил глаза, промолчал. Сомов был явно несправедлив, но здесь у них своя жизнь, кто он такой, чтобы эту чужую жизнь оценивать, вмешиваться в нее, принимать чью-то сторону?

– Я к нему, как к человеку, в одном же классе учились, возьми, говорю, трактористом. Я ж в танковых частях служил, во всякой технике разбираюсь. А он мне – от тебя говорит, будет больше убытку, чем пользы. Нет, ну ты слышал такое? – продолжил Сомов. – Ну и родичи у тебя!

Валентин Юрьевич пожал плечами, я-то тут причем? Посмотрел на часы, чувствуя, что пора завершать разговор.

– Варьку видел? – внезапно сменил тон Санька, бросив на него странный взгляд.

– Да, приезжала, – кивнул Валентин Юрьевич. – С младшим сыном.

– Жаль, мамка твоя так внука и не увидела.

Внучку, хотел поправить Валентин Юрьевич, удивляясь внезапному скачку мыслей Сомова, дочь у меня, а не сын. Но скажи Саньке слово, он в ответ скажет десять, увязнешь в разговоре. А Валентину Юрьевичу было уже не до разговоров. Время поджимало.

– Побегу я, Саня, – извинился. – Анатолий на станцию обещал подбросить. Вот-вот подъедет, а я еще вещи не собрал. Счастливо оставаться.

– И тебе не болеть! – протянул заскорузлую руку Сомов. – Может, свидимся еще. Приезжай как-нибудь.