Разные & равные. Том 1: стихи

Он такой же блокадник: взгляд исподлобья грустный,
Он нелепый и тощий – нещадна ко всем война.
Что на завтрак сегодня? Водица да лист капустный.
Скоро будет бомбёжка. И ночь, как всегда без сна.

А на улицах снег – саван льдов, да воронья сажа,
Панихида ветров, безысходность чужих забот.
Да и будет ли – завтра? – сегодня никто не скажет.
И бежит по Садовой тревожно блокадный кот.

В человечьей семье он остался один добытчик:
Ловит крыс и мышей – вот и будет родным бульон.
Если снова весна – принесёт он хозяйке птичек.
И разделит по-братски с людьми и еду, и сон.

Рыжий хвост, жёлтый глаз… (Только ночью все кошки серы).
Как же странно и больно. Проходит за годом год.
Безысходностью страха, Страданием светлой веры
Через время глядит на меня тот блокадный кот.

Александр Бабенко

Послание своему коту

Мой кот, мурлыкающий друг, тебе так много лет,
что завершится скоро круг, и кончится билет,
и ты уйдёшь в свои миры, а я уйду в свои,
где место только для игры
и только для любви.
Там нет ни споров, ни проблем,
тупой людской борьбы,
и так спокойно, право, всем,
и точно – не рабы
мы ни себе и никому
в тех радостных мирах,
где почитают по уму,
а не за сан и страх.
Мой кот, мы прожили с тобой
все возрасты, и нам
закон не страшен и разбой,
когда подвластны снам.
Они приходят и ведут,
и всюду тишина.
И что – война?
И что там – труд?
Есть Солнце и Луна!
Мы только дети. Навсегда.
Инфанты, я да ты.
Беги, беги, времён вода,
и рвитесь лоскуты
одежд, исписанных бумаг,
тоски ненужных дел…
И кто нам друг,
и кто нам враг,
и кто разбит, кто цел —
какая разница теперь,
мой милый мелкий зверь?
Ведь ждёт совсем иная дверь,
где больше нет потерь…

Михаил Бубнов

«Возили в Шереметьево кота…»

Возили в Шереметьево кота:
Казалось бы, друзья, ну что такого?
Но вся страна им объяснит толково:
Бро – не багаж! И правил скукота
Придумана для томности ресепшон!
Два лишних килограмма – нипочём,
Народ так спорит, так он увлечён,
На зависть болтунам и сумасшедшим
Не видя дым от фабрик вдалеке,
Где мусор вместе с трупами сжигают,
И на коленях бабка, чуть живая,