Как бы…Роман в новеллах

Зоя спряталась в кроватке и заплакала, накрывшись с головой одеяльцем. После бесполезных уговоров поесть каши, мама погасила в детской свет, постояла возле двери и ушла. Зоя откинула с лица одеяло. За тёмным окошком висел светлый месяц, были видны звёзды на тёмном небе. Через открытую форточку доносились звуки засыпающего города, вскрикивала во сне птица, отзывались коты. Шаги прохожего, стук подъездной двери, снова тишина и колыхания небесных светил. Зоя заворожённо смотрела на звёзды. Она думала о чём-то добром, ласковом. Ей хотелось забыть про историю с шоколадкой.

Дверь приоткрылась. В полоске света мелькнуло лицо сестры. «На, жри!» – на живот Зои что-то шлёпнулось. Дверь захлопнулась. Зоя нащупала тающий под пальцами шоколадный кубик. Она хотела было тут же запихнуть его за щёку, но нет. «Жри!» – звучал в голове презрительный голос сестры. Зоя спихнула подачку на пол. Если бы можно было вот так же вышвырнуть обиду из души.

Пожалуй, больше Зоя никогда не испытывала к сестре такого чувства обиды, как тогда, в раннем детстве. Может быть, повзрослев, она научилась прощать, или терпеть… Кто знает. Хотя поводов к разногласиям со старшей сестрой хватало.

– Ать-два, ать-два, сёстры ишь как дружно маршируют! – смех и мужские голоса доносились с правой стороны, где располагалась воинская часть.

Зина сжала губы, ускорила шаг, но не выдержала, решила проверить, далеко ли сестра, ну, так себе, могла бы ещё и дальше отойти. Противные солдаты разгадали их тайну… «ать-два, ать-два»… Перед выходом из дома она приказала пятнадцатилетней сестре идти как можно дальше от неё, не желала, чтобы своим застиранным простеньким платьем та её позорила. У Зины роскошный крепдешиновый наряд, красивая высокая причёска, дорогие туфли. Зина уже работает и она замужем, имеет возможность хорошо одеваться. А Зоя – как побирушка. Худющая. Голова острижена после всех этих болезней. Платье латаное, на ногах вообще не поймёшь что.

Зина негодовала из-за пережитого позора, и когда солдаты остались далеко позади, отругала Зою, что шла недостаточно далеко.

Сама Зоя не считала ничего из случавшегося между нею и Зиной этими самыми разногласиями. Она относилась к Зине с тем же уважением, что и к родителям. Старших надо уважать и слушаться, эта установка была для неё значима. А вот Зина могла и не послушаться родителей. Зоя к её непослушанию относилась с мудростью взрослого человека – не брала в голову. Не в её характере замечать чьи-то проступки или осуждать. Случалось, такое вот непослушание Зины отражалось и на качестве жизни самой Зои, тогда она оказывалась перед выбором – наябедничать на старшую сестру и в этом случае получить для себя некую выгоду, или промолчать. Она выбирала молчание. Она не хотела, чтобы о Зине думали плохо, или чтобы Зине из-за доноса Зои досталось. А достаться ей могло. Замужняя Зина, дипломированный врач с хорошим заработком, дала слово жившим в крайней скудости родителям, как они того просили, присылать поступившей на первый курс Ленинградского мединститута младшей сестре деньги.

Но шло время, а денег Зое сестра не высылала. Родители удивлялись худобе младшей дочери, когда она, бледная, болезненная, приезжала к ним на каникулах. За её истощённостью как бы проглядывала тень благополучия старшей сестры. «Да ты чего такая?» Вместо ответа Зоя рассказывала о красотах Ленинграда, но не рассказывала, как с подружками после занятий ходили в городскую столовую есть расставленный на столах бесплатный хлеб с бесплатной солью, это и было то, основное, за счёт чего неимущие из студентов выживали. Большую часть стипендии, которую Зоя получала как отличница, она высылала родителям.

Мать варила жидкую кашу и подмечала, с какой жадностью ест Зоя. Кожа прямо прозрачная, отмечала мать и с недоверием спрашивала дочь, а точно хорошо ей там, в Ленинграде, а точно ли Зина присылает ей деньги? Дочь на такие вопросы с набитым ртом утвердительно угукала, но беспокойство матери оставалось. Не подходит ей климат ленинградский, высказывал предположение отец. Сыро там, не для туберкулёзников.

Туберкулёз у Зои обнаружили в сорок третьем, на двенадцатом году жизни. Сделали манту, как это было положено, тогда и стало понятно – в организме девочки непорядок. Отец через горком партии, как видный партийный деятель, получил путёвку для Зои в туберкулёзный санаторий. Это была наилучшая возможность поддержать худышку. В санатории главным лечением оказались в неограниченном количестве напаханные ломти хлеба, густо намазанные рыбьим жиром. Оголодавшим детям такой вариант лекарства казался лакомством. И Зоя пошла на поправку.

Но теперь, в годы студенческой юности, в сыром Ленинграде, не проснулась ли заново прежняя хворь?

Зоя обещаниями провериться у врачей старалась успокоить родителей, лишь бы отвести тень подозрения от обмана старшей сестры. Зина была довольна молчанием Зои, такая кротость устраивала. Она радовалась, родители не догадываются, что Зоя живёт впроголодь. Зоя в глазах старшей сестры была человеком безответным, а значит, её обижать можно было безнаказанно и сколько угодно. Но Зина как-то совсем забыла про Зоиного друга, которого многие знакомые называли её женихом.

Петя познакомился с Зоей, когда та была ещё подростком, она приезжала в гости к замужней сестре и гостила у них в доме в старой части города. Петя с матерью жил на второй половине дома, был он старше Зои на шесть лет, и относился к ней как к ребёнку. Однажды, когда повзрослевшая, похорошевшая к семнадцати годам, девушка прибыла в битком набитом поезде, Петя её на вокзале не сразу узнал. Пришёл он встречать соседку по просьбе Кочергиных. Зина санитарный врач, Макарий – инженер на секретном военном объекте. Обоим некогда по вокзалам разъезжать.

«Ты расцвела!» – сказал Петя.

Зоя покраснела.

В городе их считали женихом и невестой. Они гуляли, взявшись за руки, ходили в парк, помогали смотреть за маленьким Андрюшей, сыном Зины и Макария. Всегда занятая Зина внимания ребёнку не уделяла. Вместо неё это делали бабушка Аня, мать Макария, и приезжавшая погостить у старшей сестры Зоя. Андрюша путал её, похожую внешне на Зину, с матерью, и называл мамой. Он очень любил ласковую, добрую «маму Зою», никто больше так много с ним не играл. Зоя водила мальчика в кукольный театр, в цирк, в зоопарк, рассказывала ему сказки, читала книжки. Мальчик не отходил от неё.

Петя уже тогда мечтал о семейных отношениях с Зоей. Но обоим нужно было учиться. Он – студент мединститута. А вот мать Пети, Зинаида Ивановна Горцева, была категорически против отношений сына и Зои. Петина мать желала контролировать, как в детстве, каждый шаг своего сына, и жена в этом деле была, по мнению Зинаиды Ивановны, не к месту. Когда Пете приходили письма из Ленинграда от Зои, Зинаида Ивановна Горцева их тайком от сына сжигала.

Не дождавшись писем, обеспокоенный Петя поехал на один день к Зое в Ленинград. Там всё и выяснилось. Он, конечно, понял, кто именно стоит за историей с исчезновением писем его невесты, и по возвращении домой был вынужден серьёзно поговорить с матушкой. Но здесь, в Ленинграде, он был ещё больше опечален физическим состоянием невесты. О причине её истощения он догадался. Он помнил разговор Зины в их общем дворе с её стариками-родителями, приехавшими однажды к ней в гости из далёкого уральского города. Они сидели на веранде, пили чай, и Зина расписывала, как хорошо живётся в Ленинграде младшей сестре благодаря её, Зинаидиным, денежным переводам. Вернувшись в свой город, Петя явился к Кочергиным. После его обличения, под нажимом Макария, недовольного поведением жены, Зина не без внутреннего сопротивления пошла на уступки. Она упросила Петю не сообщать ничего родителям, а Зое стали поступать сестринские денежные переводы».

3 глава

Народная летопись слухов также гласила вот что:

«Зоя росла послушным, правдивым ребёнком. Её трудолюбию, старательности удивлялись и радовались окружающие, но только не её тайная соперница Зина – старшая сестра тоже обладала многими прекрасными качествами, целеустремлённость, острый ум, способности к точным наукам, но из-за холодного, высокомерного характера мало кто стремился отмечать её достижения. Зина отталкивала демонстративным чувством превосходства. Не лишённая тщеславия, она чувствовала себя обделённой, и очень злилась, когда при ней хвалили младшую сестру.

Большую часть школьной учёбы Зое пришлось проводить дома из-за частых, затяжных болезней. С завязанным горлом, с температурой, она превозмогала недомогание и сидела над книгами, а когда подходило время завершения очередного учебного года, оказывалось, что она вновь единственная в классе отличница. А потом, как обнаружилось, и единственная золотая медалистка в их потоке. Ей прочили блестящее будущее математика, литератора, художника, спортсмена. По всем предметам учителя находили у неё блестящие способности и невероятную усидчивость.

Самой Зое больше всего в жизни нравилось писать картины. Уже в детстве она создавала для своего возраста шедевры, и это подтверждали папины друзья-художники, их картины выставлялись в одном из залов музея, где работал директором Павел Коровин. Павел и сам был одарённым живописцем, публицистом, литератором, одна из его пьес даже обрела жизнь на подмостках местного театра, но революционное дыхание перекрывало в его душе каналы вдохновения, оставляя влюблённому в революцию Павлу лишь временные и короткие всплески творческих подъёмов. В такие дни он писал статьи, пьесы, создавал акварельные этюды под пристальным наблюдением дочери. Обладающая от природы редкостным чутьём цвета, Зоя порою давала ему умные советы по смешиванию красок, подмечала, где неверно легла тень, чем удивляла отца.

– Чему ты удивляешься, – говорил Павлу его лучший друг Костя Беляев, известный в области художник и руководитель местного общества живописцев. – Неужели ты до сих пор не понял, твоя дочь гений! Уже сейчас в её работах видна рука мастера!

Павлу нравилось слышать подобные отзывы, но о серьёзном творческом будущем дочери родители не помышляли. В такое трудное, голодное время человек должен иметь твёрдый заработок. А труд художника в этом отношении – дело, к сожалению, не серьёзное.

И когда в очередной раз Костя Беляев посетил семью Коровиных, он узнал ужасную, как это он воспринял, новость: Зоя учится в местном медицинском техникуме.

– Что вы наделали! Что вы натворили! Это преступление! Вы загубили талант, вы загубили великое будущее гения, вы лишили Россию великого живописца! – Костя кричал, его лицо стало красным от волнения, он нервно ходил по квартире Коровиных и не мог прийти в себя от услышанного.

– Но Зоя учится в техникуме на «отлично». Преподаватели находят в ней одарённость и прочат ей будущее выдающегося учёного, – оправдывался Павел.

Ему не очень уверенно вторила Клавдия. В душе и Павел, и Клавдия не без грусти относились к собственному решению навязать дочери вопреки её воле и желанию участь медицинского работника. Но перевешивал пример Зины, к тому времени имевшей твёрдый оклад санитарного врача.

– Вы поймите, – говорил на их доводы Костя. – Ваша дочь, куда бы ни поступила, везде будет учиться на «отлично», она, как всякий гений, имеет от природы много даров, много талантов, но её главное призвание – это быть художником. Она им родилась. А вы… Вы за кусок хлеба лишили её смысла жизни. Вы лишили её воздуха!

Слова Кости Беляева оказались пророческими. Всю дальнейшую жизнь, до самой старости, как рассказывала многие годы спустя своим внукам сама Зоя, она ощущала себя рыбой, выброшенной на берег, без глотка воды. Этой живой водой для неё была живопись, к которой доступ был перекрыт. И когда ей, взрослой женщине, доводилось бывать в картинных галереях, и она с восторгом смотрела на полотна известных мастеров, её сердце при этом сжималось, будто кто-то вонзал в него нож. Там, в сердце, саднила всю жизнь незаживающая рана, это были её боль, её стремление творить и создавать собственные шедевры.

Был прав Костя Беляев и в своём прогнозе относительно возможных успехов Зои на любом, выбранном ею, поприще. Юную Зою Коровину благодаря диплому отличницы, полученному по окончании медтехникума, приняли без экзаменов в Ленинградский медицинский институт. Очень скоро её имя стало в стенах вуза известным. Её блестящие успехи абсолютно по всем предметам не были результатом автоматической зубрёжки. Это было истинно творческое, вдумчивое и крайне добросовестное отношение к учёбе. Зоя не пропускала занятий, она внимательно слушала лекции и обязательно их конспектировала. Написанные чётким каллиграфическим почерком конспекты имели для неё особую значимость в цикле усвоения материала. По возвращении в общежитие она первым делом усаживалась их читать, чтобы закрепить в памяти свежие знания. На кафедре восхищались Коровиной. «Она знает скелет так, как не знают иные мои коллеги», – говорил потрясённый её развёрнутыми, далеко вне рамок программы, ответами анатом, профессор З.

Большеглазая, стройная, миловидная Зоя вызывала интерес у юношей. И хотя в её сердце был Петя, она в силу молодости не испытывала стремления сидеть взаперти, и с радостью ходила с девчатами на вечера танцев. Она обожала танцевать, и, конечно, делала это превосходно, всё, что бы она ни делала, получалось превосходно. У неё были чувство ритма, пластичность, грациозность, с ней стремились потанцевать, а другие со стороны любовались её умением так красиво и легко летать в паре.

Так же легко она, кстати, летала и на брусьях, участвуя в соревнованиях по спортивной гимнастике, где брала первые места до тех пор, пока однажды не случилось досадное падение из-за сломавшегося снаряда, поломанная рука уже никогда в будущем не давала возможности восстановить прежнюю спортивную форму. Эта тяжёлая травма поставила так же крест и на её ещё одной привязанности – художественной гимнастике, тренеры и опытные спортсмены и здесь прочили Зое блестящее будущее, отмечая её природную пластичность, грациозность и работоспособность.

Ей предлагали руку и сердце женихи разных сословий, известные, преуспевающие, богатые, старые, молодые. Она отказывала. Какие бы приключения молодости и соблазны не подбрасывала ей судьба, Зоя умела с присущей ей мудростью взвешивать, анализировать и благодаря своей рассудительности избегать возможные ловушки.

В числе тех, кому она отказала, был немолодой профессор-вдовец. Он расписывал в беседах с Зоей преимущества брака с ним, рассказывал о своей удобной и просторной, хорошо обставленной, многокомнатной квартире в центре Ленинграда, но Зоя не была склонна к расчётливости или корысти.

Как-то на танцах в одном из городских домов культуры её приметил представительный, хорошо одетый молодой мужчина, он не отходил от Зои на протяжении вечера. Вызвался её с подругами провожать. Он оказался знаменитым спортсменом, чемпионом мира, имеющим всевозможные материальные блага, и лишь одного ему не доставало – скромной, доброй жены. В Зое он увидел свой идеал, и стал заходить к ней в общежитие, будучи, быть может, излишне самоуверенным и избалованным вследствие достигнутых в жизни успехов. Он демонстрировал ей свои золотые медали, звал друзей, чтобы те рассказали Зое о достоинствах всемирно известного жениха. Но бесполезно.

О недоступности Зои ходили легенды, и это ещё больше подогревало интерес к ней соискателей на руку и сердце. Курьёзным оказалось сватовство сокурсника-грузина, поступившего в мединститут исключительно благодаря богатству родителей, о чём парень, не стесняясь, рассказал Зое. Он пожаловался, что горит получить знания, которых ему, ах, так не хватает. Он упросил отличницу-студентку прийти к нему домой и дать несколько уроков. Зоя поначалу не раскусила хитроумный план ловеласа и с чистосердечным желанием помочь товарищу явилась по указанному адресу. Но её ждали не учебники, а яства с шампанским.

На покрытом белоснежной накрахмаленной скатертью огромном круглом столе каких только угощений не было, что выдавало настойчивое стремление ублажить гостью. В комнатах сновала прислуга. Всё вокруг сверкало и говорило о большом достатке хозяина. Эту роскошную квартиру сыну оплачивали живущие в Грузии высокопоставленные родители. Зоя изумлённо оглядела пиршественный стол и заговорила было о занятиях, но грузин жестом остановил её. Как можно учиться на голодный желудок, да ещё «такой, вах, ослепительный красавица», эмоционально говорил он и прикладывал руку к сердцу. «Чемо сихаруло! Ламазо! Мшвениеро!». Она тут же ушла, удивляясь, как сразу не поняла этого человека».

4 глава

Народная память оставила потомкам и такие воспоминания:

«К огорчению преподавателей, она подала документы о переводе в южный город С. в мединститут. Формальным поводом стали затяжные простуды. Слабому, подорванному здоровью не подходил сырой климат северной столицы. Но в глубине сердца Зоя знала настоящую причину своего решения. Её забирала из Ленинграда любовная хандра, положить конец которой могло единственное – быть там, где любимый.

Перспективную студентку не отпускали. Руководство Ленинградского мединститута уговаривало Коровину передумать. Ей предлагали путёвки в лучшие санатории страны, обещали много чего хорошего. Но нет. Решение принято.

На юг она ехала с огромными надеждами и верой в счастье. Все мысли её были о Пете. Когда за окном поезда запылало яркое солнце, побежали сухими волнами степные просторы, сердце Зои переполнилось радостью. Казалось, не жаркие горизонты, а сама жизнь открывалась перед ней многообещающим ликованием.

Как это было в Ленинграде, так повторилось и в городе С. – отличницу Зою в вузе заметили и полюбили. Открытая, бескорыстная натура, она принимала жизнь всем своим сердцем, не впуская в него плохого, и как бы не видя это плохое. Она с удовольствием помогала новым подругам в учёбе, сидела с ними над учебниками, делилась конспектами. Но главным стержнем жизни в тот период был для неё Петя. Встречи с ним теперь стали частыми, и влюблённые, пожалуй, впервые получили возможность ближе узнать друг друга.

Разочарования начались очень скоро.

– Ты не мужик, а баба!

Услышав знакомый голос, Зоя остановилась. Идти или нет. Петя кого-то ругал, над кем-то насмехался. Она решилась и вошла в его комнату. На кровати сидел молодой мужчина, он вязал и как бы не обращал внимания на адресованную в его адрес брань. Своего соседа по комнате Петя терпеть не мог. «За бабство», – говорил он. Соседа звали Богдан. Родом из украинского села, его любимым занятием было вязание. «Я семье помогаю, зарабатываю вязанием», – объяснил товарищам. Да, собственно, никто его и не поддевал за такое увлечение. Кроме Пети. «Чего ты взъелся на него?» – урезонивали товарищи. На этот раз охладить Петю пришлось Зое. Таким она его не знала. Она с удивлением посмотрела на жениха, перевела взгляд на Богдана. Тот улыбнулся ей, показал глазами на Петю, мол, видишь, успокоиться не может. Зоя не без интереса взглянула на рукоделие в руках молодого мужчины, ей вспомнились швейные труды отца, Коровина Павла Павловича, с детства по велению родителей занимавшегося семейным ремеслом – плетением кружев, а затем и шитьём кафтанов.

Петя будто и Зою не видел, он говорил громко, на его виске билась от напряжения синяя жилка, лицо стало красным, он был очень зол в эту минуту и весьма казался сейчас ей отвратительным.

– Петя, ты что? Зачем ты так? – она в изумлении смотрела на него, не веря, что видит перед собой того, кого всегда считала лучшим на свете.