Любить нельзя. Расстаться

Последнее три недели назад: день рождения Лёвы, ему исполнилось десять. Света собрала всех его друзей, пригласила родных и близких, были все. Кроме него. Потому что именно в тот день прибыли партнёры, встреча с которыми постоянно срывалась. Никита хотел перенести, но не мог, а встреча была слишком важна для компании. Пока обменивались дежурными фразами, пока согласовывали детали контрактов, пока договаривались о сроках прошёл день. День, во время которого Никита даже не вспомнил о празднике в честь дня рождения сына. Только придя домой, увидел Свету, убирающую последствия праздника, и Лёву, одиноко сидящего на крыльце.

Чувство вины за последние годы стало настолько привычным, что Никита даже не обратил на него внимание. Пропустил сквозь себя, обогнул Свету, кивнув, стараясь не встречаться с обвиняющим взглядом, и сел рядом с сыном.

– Ты опять не пришёл! – характером Лёва пошёл в маму. Минимум контроля над эмоциями, максимум открытости и ранимости. Только взрослел слишком быстро, тут сыграли роль явно гены Никиты. Уже один из лучших в кадетском корпусе, тайная гордость родителей.

– Ты же знаешь, – мягко произнёс Никита, кладя руку на его русую макушку, – у меня есть ответственность не только перед вами.

– Ты вечно твердишь об ответственности, но всегда забываешь о ней, когда дело касается нас! – закричал Лёва, сбросив его ладонь. Вскочил и, возвышаясь над отцом, бросил: – Лучше бы ты работал на заводе! Так у меня хотя бы был нормальный папа!

Стук его шагов ещё звучал по дому, когда на крыльцо вышла Света, вытирая руки белым полотенцем. Никита посмотрел на неё, устало вздохнул.

– Ты тоже хочешь сказать что-то подобное?

– Нет. – Она равнодушно посмотрела на него сверху-вниз. – Всё, что я хотела, уже давно сказала. Не вижу смысла повторять.

Они ещё побыли в тишине, прислушиваясь к первым трелям просыпающихся сверчков. Потом Никита встал и зашёл в дом. Чужой. Он чувствовал себя здесь чужим последнее время, и это чувство тяготило и высасывало силы. Место, куда раньше он бежал, забыв обо всём, теперь давило, а люди, которых он так любил, постепенно начали ненавидеть. Но Никита всё ещё надеялся исправить это. Правда, понятия не имел как.

Что ж, теперь он хотя бы знал, что окончательно опоздал. С этой мыслью открыл глаза и некоторое время лежал, глядя в покрытый сеткой трещин потолок. Надо собрать себя по частям и ехать в офис. Надо передать Лёше сотни списков, уточнений, указаний и правил, договоров, поправок и исключений, которые стоит учесть. Это действительно отнимало много времени, и Никита был малодушно рад, что сможет не думать о крахе собственной жизни хотя бы несколько часов. Но до этого всё-таки надо встать.

Он долго стоял под душем, вздрагивая от прохладных струй – вода в старых трубах остывала добиралась до верхнего этажа еле тёплой. Потом так же долго смотрел на себя в зеркало, пытаясь найти следы внутренней пустоты, которая за ночь поглотила полностью. Но там по-прежнему был лишь усталый сорока летний мужчина с тонкой сетью морщинок в уголках глаз, горькой складкой губ, бледной, давно не видевшей загара кожей. Всё тот же, а кажется, постарел на сто лет за десять часов.

Сквозь кухонное окно пробивались первые розовые лучи – рассветы уже ранние, ясные, солнечные. Скоро лето. Холодильник ожидаемо оказался пуст, но он сейчас и так не смог бы проглотить хоть что-то. Шарил по полкам в поисках чая, не надеясь его найти. Распахнул очередной шкафчик и застыл, глядя на простую жестяную банку с дешёвым растворимым кофе. Потянулся к ней, достал, не обращая внимания на то, как дрожит банка в руках.

По квартире плывёт запах дешёвого пережжённого кофе. Никита демонстративно морщится, ерошит волосы, заходя на кухню.

– Лучик, ты уверена, что эта бурда не убивает тебя?

– Ты слишком привередлив, – она показывает ему язык.

– Я просто слишком беспокоюсь за твоё здоровье, – не соглашается он и с сомнением смотрит на коричневую жидкость в её кружке.

Она ночует у него третий день подряд, и вчера в его кухне появилась жестянка с самым мерзким, по меркам Никиты, кофе.

– Ты просто совершенно не разбираешься в кофе, – бормочет она, делая глоток и жмурясь от удовольствия. Он не может не любоваться ею: босой, растрёпанной, в его старой растянутой безрукавке. Света с ногами сидит на табурете, одно колено возвышается над ухом. Уютно. Это так уютно – шутливо пререкаться на маленькой кухне, глядя друг на друга счастливыми глазами.

– Света, – Никита склоняется над её ухом и кончиками пальцев проходится по округлой коленке, – поверь, я разбираюсь в кофе лучше всех. И это, – он резко выхватывает её кружку и выливает напиток в раковину, – отрава.

– Эй! – Света вскидывает возмущённый взгляд и едва не упирается носом в его нос. Никита широко улыбается и вдруг целует, сразу глубоко, влажно, притягивая за затылок.

– У него действительно мерзкий вкус, – выдыхает в губы. – Я сварю тебе самый вкусный кофе из всех, что ты когда-нибудь пила. Только позже.

Он подхватывает её со стула, перекидывает через плечо, не обращая внимания на притворно-возмущённые крики, и уверенно идёт в спальню.

– Тебе придётся очень постараться, чтобы я перестала обижаться за испорченный завтрак! – Света надувает губы, раскинувшись на кровати, куда он только что её бросил.

– Хм, – Никита трёт подбородок, окидывая её оценивающим взглядом. – Думаю, я смогу заставить тебя не жалеть о той бурде, которая точно испортит твой желудок.

– Тебе придётся очень постараться, – повторяет она, наблюдая, как он стягивает домашние штаны, и ахает, когда он ложится сверху и глубоко целует.

Кофе действительно мерзкий. Никита не знал, почему они так и не выкинули его, а сейчас, почти двенадцать лет спустя, он действительно был способен убить. Но выливать не хотелось, наоборот, он пил безвкусную, горько пахнущую жидкость, невидящим взглядом смотря в окно. И сам не замечал, как она приобретает лёгкий солоноватый привкус.

Глава 3

Света забыла, как может быть тихо в доме. Той пугающей тишиной, когда ты наконец остаёшься наедине со своими мыслями и страхами, и некому забрать их, только и остаётся, что вариться в сомнениях – всё ли сделала правильно? Первый день без Никиты прошёл на удивление… пусто. Она настолько вымоталась за дни, когда думала об их разговоре и его возможной реакции, так накрутила себя, что сейчас пришло блаженное забвение. Казалось – вакуум, в который Света вдруг окунулась, будет окружать вечно. Полное безразличие после слёз, пустота и оглушительная, звенящая тишина, которая бывает первые минуты после взрыва. Когда ещё не успел оценить ущерб и увидеть последствия, и всё ещё лежишь, оглушённый, на земле, не чувствуя тела.

Этот первый день, самый первый из десятков, которые теперь ждали впереди, не запомнился ничем. Света ходила, говорила, слушала, даже что-то ела, вспомнить бы только что. А потом вдруг замирала, уставившись прямо перед собой, застывала посреди разговора, проваливаясь в липкое ничто. Только к вечеру, когда за ней закрылась дверь пустого дома, постепенно начало приходить осознание: он не придёт. Дети по-прежнему были у мамы, но вернутся завтра, и надо будет объяснять, делать вид, что для них ничего не изменилось, врать, зная, что их жизнь тоже теперь станет другой.

Устало опустившись на стул на кухне, Света внимательно посмотрела вокруг: нет смысла что-то готовить. Сегодня не для кого. У Алины через год выпускной, она перейдёт в старшую школу, Лёва постоянно пропадает с друзьями на компьютерных курсах. А она… осталась совершенно одна. Это хорошо или плохо, почему ей до сих пор никто не объяснил? Где та грань, перейдя которую станет легче? Почему нельзя уснуть и проснуться через год, оставив всё в прошлом?

В это время года солнце всегда садилось прямо за их задним двором, заливая всё ярким, сочным, оранжевым. Взгляд рассеянно заскользил по кухонным полкам, задержался на кружках, стоявших ровным рядком, невольно выцепил одну, его. Стоит отдать, наверное. Он вообще почти ничего не взял, дом всё ещё жил, дышал им, и Света чувствовала, как начинает задыхаться. От тяжести собственного решения и невозможности его изменить. Хотелось разбить эту кружку. Швырнуть через всю кухню, с мстительной радостью глядя на разлетающиеся осколки. Желание что-то уничтожить, сломать, сжечь запустило сердце, и то сорвалось на бег, заставляя давиться воздухом. Где-то в глубине души она ждала, что он будет спорить. Что начнёт уговаривать, просить, убеждать. Только сейчас, глядя на простую дурацкую кружку с любимым героем из комиксов, пришла злость, дрожью прошлась по нервам. Как давно ему стало всё равно? Как долго он ждал, что она попросит о разрыве сама, сколько сам думал об этом? Сделал её виноватой в том, что семья распалась! Кого из них теперь сделают жертвой, а кого – преступником?

Крепко сжав кулаки, Света прижалась к ним полыхающим лбом, попыталась дышать медленней, но воздух сухими горькими выдохами толкался из лёгких, а пружина внутри всё сжималась, сжималась, до глухой ноющей боли под сердцем. Переживёт. И не такое переживала. С этими мыслями Света заставила себя переодеться, разогрела вчерашний ужин и, забравшись с ногами на диван, включила телевизор. Казалось бы – мелочь, она так часто проводила подобные вечера в одиночестве. Но тогда ждала, ждала постоянно, то с надеждой, то с раздражением. Накручивала себя, заводясь, стоило ему переступить порог, или наоборот – бросалась через весь дом навстречу, крепко обнимая. Теперь ждать было некого, пришла пора привыкать к новому чувству. Чувству свободы от собственных эмоций, превративших в робота, живущего чужими потребностями. Свободы ли?.. Свете очень хотелось верить, что да.

Она думала, что подготовится к разговору с детьми к вечеру, но весь следующий день снова прошёл в полусне. Ледяные пальцы отказывались гнуться, приходилось постоянно дуть на них, пытаясь хоть как-то отогреть. Света постоянно дрожала, кутаясь в тонкий плед, давно поселившийся в одном из шкафов, не обращая внимания на недоуменные взгляды заглядывавших в кабинет врачей. Поговорить с детьми. И что им сказать? Они даже с Никитой толком поговорить не смогли, ничего ещё не решили, ни о чём не договорились. Конечно, правильнее было для начала обсудить всё с ним. Она просила время, а не развод, просто время. Сейчас, выуживая по крупицам их последний разговор из затуманенной памяти, Света понимала, что не сказала главного. Но ещё больше не понимала, что именно для них сейчас является главным. Прижав подрагивающие ледяные ладони к полыхающим щекам, она медленно прикрыла глаза и вздохнула.

– Хорошо, что ты на месте! До тебя не дозвонишься, ты чего трубку не берёшь?! Свет, эй, ты в порядке?

Инна, влетевшая в кабинет в тонком шлейфе духов и солнца, удивлённо посмотрела на закутанную по самый подбородок Свету.

– Ты опять таскаешься на работу больная? Сколько тебе раз говорить, Лобастая: никакая больница не стоит твоего собственного здоровья! Ну посмотри на себя! Сейчас же собирайся, отведу тебя домой. И не смей спорить, у тебя на лице написано: дайте мне отлежаться, сволочи!

Инна была Светиным ангелом-хранителем, не иначе. И выглядела как ангел: высокая, стройная, с длинным хвостом густых золотых волос и глазами поразительного, бирюзового цвета. С первого класса, как только их посадили за одну парту, подруги стали неразлучны. Всякое бывало: ссорились так, что решали – это навсегда. А потом мирились и рыдали на плече друг друга. Ей первой Света призналась, что влюбилась в Никиту: высокого, красивого офицера, которого привезли в госпиталь, где Света проходила первую практику в медицинском колледже. Инна первая узнавала всё о том, как развиваются их отношения, была свидетельницей на свадьбе, а после крестила Алину.

– Инна, – Света устало вздохнула и подтянула к себе кружку с давно остывшим чаем, – я не болею. И мне не надо отдыхать. Просто плохо спала.

– Вы поругались с Никитой? – неожиданно серьёзно спросила Инна. Испуганно моргнув, Света тут же выпрямилась. Вот и первый вопрос, на который она толком не знает ответ. И таких вопросов теперь будет множество, от всех знакомых, друзей, родных. Что им говорить? Паника взвилась пульсом в висках, сузила зрачки в две крохотных точки.

– Понятно, – констатировала Инна. – Из-за чего на этот раз? Знаешь, я бы на твоём месте радовалась, что скоро он вернётся домой, а не скандалы устраивала.

– Вернётся домой? – слабым голосом повторила Света. – Почему вернётся?..

– Ну, как, ты же сама вечно жаловалась, что должность генерального директора отбирает у тебя мужа. Конечно, когда Лёшка займёт наконец своё место, Никите придётся некоторое время провести рядом, но не думаю, что теперь он будет так загружен.

– Д-да, ты права. Пожалуй, теперь времени у него будет больше. – Света уставилась в стену за спиной Инны, пока мысли лихорадочно перескакивали с одной на другую, не давая сосредоточиться.

– Слушай, иди-ка ты лучше домой, – Инна перегнулась через стол и сжала её ладонь. – Ты явно начинаешь заболевать, отоспись, а то сама на себя не похожа.

– Ты права, – бесцветно протянула Света, поднимаясь. – Да, я именно сейчас пойду домой. Посплю. Мне очень надо домой.

– Я всё же тебя провожу.

С тревогой наблюдавшая за ней Инна поднялась следом. Но Света взмахнула рукой, нашла в себе силы улыбнуться. Впилась ногтями в ладонь – привести в чувство, собраться.

– Не волнуйся, до дома я смогу добраться сама. Правда. Спасибо за заботу. Думаю, на выходных обязательно надо будет встретиться, давно мы не собирались.

– Вчетвером?

– Вдвоём. – В этот раз улыбка вышла искренней, возможно, потому что была грустной. – Никита и Руслан не лучшие собеседники для такой узкой компании.