Повитель

Нет обид никаких… Лелекай – человек терпеливый.

На земле не имею – на небе такую куплю.

Значит, кончилась служба? Кухлянку примерь-ка, Алёха.

Будет память от чукчи, возьмёшь на большой материк.

Вы – на тёплое море, а чукче и дома неплохо.

Чукча к тундре привык, и к холодному морю привык».

Я – с охапкой подарков – растроган, соплив и заплакан.

Лелекай две ладони к груди: всё в душе сохраню.

Вытирая слезу, он ворчит: «Непогода, однако…»

И уходит в ярангу – поближе к живому огню.

Мне почти пятьдесят… Стёрлись в памяти сказки Чукотки,

Но одна не забылась, как будто услышал вчера —

На границе стихий на мгновенье задержится лодка,

И, всплывая наверх, ищет в небе затерянный рай.

Там, наверное, месяц свисает ажурным лукошком,

У яранги собака – как ветер, быстра и легка.

Там по россыпям звёзд, как по зарослям спелой морошки,

Бродит чукча-пастух – добродушный старик Лелекай.

АМАЗОНКА

«Амазонкам привет!» – старый слесарь блистал эрудицией,

Появившись в палате – защёлку чинить на двери.

Осадить за обидный намёк? Не пристало в больнице…

И силёнок в обрез у одной из «мифических жриц»…

Амазонка? Пожалуй. По жизни – охотница-лучница.

Сколько пущено стрел – с каждой новой добычей острей.

Но оставлен колчан – впредь охотиться вряд ли получится.

Сорок прожитых лет – ни любви, ни семьи, ни детей.

Нестерпимая боль. И вопрос – ну, кому я, ущербная?

Перед сном димедрол, и считать не придётся до ста.

…А наутро – на тумбочке нежная веточка вербы.

Продолжается жизнь. Скоро Пасха. Попробуем встать…

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Старый дом над рекой. Выше окон сирень.
У колодца журавль тянет шею скрипучую.
В три ступеньки крыльцо – козырёк набекрень,
вдоль забора калина лохматыми тучами.

Тут своим чередом продолжается жизнь —
наперстянка цветёт, рассыпаясь напёрстками,
и соседка бежит:
– Погоди, покажись!
Дождались, наконец-то, красотку заморскую!

Тихим стоном встречает просевшая дверь —
я ступаю под своды печального таинства.
Этот дом для меня – мир духовных потерь,
и напрасно душа оправдаться пытается.

Вспоминаю – в лампадке искрился огонь —
у старинной иконы, годами намоленной.
Жмётся к стенке софа. Строгий бабкин закон —
ни сидеть, ни лежать на софе не дозволено.

– Принимаешь гостей?
– Не могу отказать.
Ни хозяйка, ни гостья – залётная птица я…

Взгляд раскосый, прищур, та же зелень в глазах.
И за годы болотная тина не выцвела!

Первых скомканных слов осыпается фальшь.
Упаси от безумства, дай разума, Боже, нам!
Затаилась в алькове трусиха софа,
но напрасно – не будет она потревожена.

Мы теряем любовь, обретая судьбу.
Разлетелась тоска ароматом сиреневым.
Виноватого взгляда немую мольбу