Ведьма отмщения

Дом, доставшийся ей в наследство от троюродной тетки полгода назад, построен был когда-то на совесть.

– Ты смотри! Ни единой гнилой доски! – в бешеном завистливом восторге восклицал отец, исследуя стены, потолок, пол, чердак. – Ни жучок его за столько-то лет не взял, ни плесень, ни ржа! А знаешь почему, Матрешка?

Матрешкой он называл ее, когда бесился. По паспорту ее величали Марией. Попросту Машей, Манечкой, Марусей, Манюней или Машуней. По-разному называли. Но вот Матрешкой называл ее только папаша, и то только тогда, когда бывал ею чрезвычайно недоволен. И еще брат.

В тот момент, когда он осматривал ее наследство, накал его неудовольствия просто зашкаливал.

– Почему? – спросила она, хотя и чувствовала, что вопрос с подвохом. Но спросить она была обязана, таковы правила в их семье. Их заводила не она, не ей их менять. – Почему, папа?

– Потому что тетка твоя, упокой, господи, ее поганую душу, была такой ядовитой, мерзкой такой, что…

Лицо отца исказила гримаса отвращения, губы сжались и посинели, густые седые волосы шевелились в такт подергиванию головы. Он минуты три молча всплескивал руками, потом все же досказал:

– Ее яда хватит на многие столетия, чтобы здесь ни одна зараза не завелась! Куда жуку-короеду! Все черви дождевые с участка наверняка уползли, и проволочник, и божьи коровки!!! От этой твари…

Маша промолчала и отвернулась. Уставилась на брата, наблюдающего за отцом с довольной сытой ухмылкой. Он любил такие представления. Он их поощрял. Ему нравилось, когда Матрешку травили. Нравилось с детства. И перерасти это он так и не смог.

Следующим слабым звеном в ее жизни был муж, застывший у камина с растерянным выражением на лице.

– Не представляю вообще, что можно со всем этим барахлом делать?! – воскликнул он в ответ на ее взгляд и нехотя провел указательным пальцем по каминной полке, уставленной выцветшими фотографиями в старых растрескавшихся рамках. – И зачем нам это?!

– Вам, не знаю, – тихо ответила Маша.

Она подошла к камину, оттеснила благоверного на безопасное от семейной фотогалереи расстояние. Достала из сумочки упаковку бумажных носовых платков и принялась вытирать пыль с полки, с рамок, со стекол, сквозь которые на нее таращили глаза совершенно незнакомые чужие люди.

– Что значит: вам, не знаю?!

Благоверный брезгливо потирал указательный палец о средний, пытаясь стряхнуть пыль десятилетий с драгоценного перста. При этом он переводил взгляд с Маши на ее брата Мишу и на своего негодующего тестя Сергея Ивановича. Он искал в них поддержки. Он знал, что ее дождется. Мишка в предвкушении очередной порции нападок на сестру даже не побрезговал, уселся прямо на пыльный чехол, закрывающий старый диван. Отец распахнул рот, полный великолепных протезов, оплаченных Машей. И встал в бойцовскую позу: руки в боки, одна нога чуть выставлена вперед, подбородок вздернут.

– Ты что же, хочешь сказать, что собираешься самостоятельно распорядиться этим?! – возмущенно повел вокруг себя руками благоверный после того, как удостоверился, что тылы его прочны.

– Хочу сказать, – кивнула Маша, сама не понимая, что на нее нашло.

Известие, что она унаследовала старый теткин дом, привело ее в замешательство. Она не понимала, почему именно ее выбрала троюродная тетка? Они не часто виделись. Когда виделись, а случалось это обычно на какой-нибудь нейтральной территории, ничем сокровенным друг с другом не делились. Вежливо разговаривали, справлялись о здоровье близких. Кстати, у тетки остался пасынок. От которого по счету ее брака, Маша не помнила точно. Пасынок, по словам тетки, не удался. Беспутным он был, несерьезным. Ни жилья у него не было, ни работы серьезной, ни образования.

– Копейки ему не оставлю, – пригрозила как-то тетка, обидевшись на того за какие-то обидные слова по телефону. – Гнутой копейки!!!

Денег у тетки не оказалось, как выяснилось при зачитывании завещания. А вот дом…

– Он же кучу денег стоит!!! Это же раритет!!! Почему это Машке, интересно?! – надрывался у нотариуса пасынок, он явился туда без приглашения. – Она ей восьмая вода на киселе!!!

Маша не спорила. Она была сама удивлена не меньше всех присутствующих. Но в наследство послушно вступила, все-таки волей умершего человека очень сложно пренебречь. Дом навестила почти сразу. Почти сразу в него влюбилась. И повезла спустя какое-то время туда своих мужчин. Через час с небольшим пожалела об этом. Через два пожалела вообще, что связалась с этим домом. Через три готова была отречься от родни, развестись с мужем, а дом передать обществу защиты бродячих животных.

Они ее просто достали!!!

Муж, повысив голос до крика, настаивал на продаже старой рухляди. Отец рекомендовал – а делал он это приказным порядком – сдавать дом на лето дачникам. Брат тихо мерзко радовался перепалке и поддакивал без конца то одному, то второму.

– Дом не продам, сдавать не стану. Все, точка!!!

Она вышла тогда на улицу, без опасения громко хлопнув дверью. Двери в доме запросто могли выдержать нашествие не трех, а тридцати таких же вот орущих и беснующихся, настолько крепки были и надежны.

– Не продам!!! – громко повторила она, стоило мужчинам следом за ней высыпать на крыльцо. – И вам здесь появляться впредь запрещаю!!!

Последнее решение было спонтанным и выплеснулось почти помимо ее воли. Скорее вследствие того, что братец как-то уж слишком по-хозяйски начал похлопывать по перилам крыльца и оценивающе осматривать огромный заросший сад. Маше даже показалось, что в глазах у того с бешеной скоростью мелькают столбцы цифр полученных прибылей.

– Не позволю!!! – погрозила она пальцем Мишке. – Даже и не думай!

– Ты чего, Матрешка?! Совсем стыд потеряла? – опешил отец. – Ты как с братом разговариваешь?

– Все! – она резко вскинула руки вверх, так же резко скрестила их и с силой развела, как боец восточных единоборств перед атакой. – Собирайтесь! Чтобы я вас тут больше не видела! Никого! Никогда!!!

Мужики неуверенно попятились, настолько воинственной была ее поза, настолько гневно сверкали глаза и настолько непривычно было видеть вежливую уравновешенную Машку в таком неистовстве.

– Это я понял! – первым опомнился и зашипел отец.

Он кинулся в дом за своей сумкой, в которой всегда таскал бумажник, удостоверяющие личность документы, квитанции за коммунальные услуги за последние три месяца, фонарик, гаечный ключ, отвертку, моток веревки и три-четыре пакета с ручками. Сумка была небольшой, туго набитой, и с ней он не расставался, даже если шел за пенсией. Маша относилась к его чудачеству спокойно. Человеку далеко за шестьдесят, кто знает, что будет с ней в этом возрасте. Нравится, пускай таскает.

Он выбежал на крыльцо с сумкой, будто за ним черти гнались. Ухватил Михаила за рукав, приказав прогревать машину, зима на дворе была. Морозы трещали лютые. Мишка, лишенный зрелища, нехотя поплелся к машине, оставленной за забором. Отец потрусил за ним. Но у калитки, ремонтировавшейся не раз и кое-как, все же остановился. Конечно, последнее слово должно было остаться за ним, а как же!

– Это я понимаю! – он театральным жестом повел вокруг себя, охватив сразу и дом с надворными постройками, и старые деревья, и заросли кустарника. – Это я понимаю, что с тобой происходит! Надо же, как быстро… Ай-ай-ай…

– Что быстро, па?

Мишка приостановился в легкой надежде на следующий акт. Из открывшегося в предвкушении рта вырывалось облачко пара.

– Как быстро яд от этой старой ведьмы проник в поры Матрешки!!! Как быстро пропиталась ее сущность!!! А что будет, когда она сюда часто приезжать станет, а?! Что будет, спрашиваю?! Вовка! – заорал он на зятя, и тот вздрогнул. – Чего молчишь, тюлень?! Что думаешь с бабой своей делать?! Отравилась же! Неужели не видишь??? Ядом!!! Ядом отравилась! Старая ведьма все тут удобрила! Все!!!

Вовка, не понимающий подобного юмора, оскорбился на тюленя, выкатил впалую грудь и произнес прямо в широко разверзнутый скалящийся Мишкин рот:

– Со своей бабой я как-нибудь разберусь. А вам пора, господа, пора!

Отец с Мишкой укатили. Она с Володей вернулась в дом. Ей вдруг захотелось все тут осмотреть, все перевернуть вверх дном, все прощупать. Не сокровища были ей нужны, их и не имелось. Ей вдруг стало казаться, что в скверном бешенстве ее отца в адрес умершей дальней родственницы кроется какая-то тайна. Что-то было тут не так. И ей очень хотелось это «не так» отыскать в пыли, в старых газетах, фотографиях, полуистлевших документах и письмах, в записках, хранившихся в карманах давно вышедшей из моды одежды.

Вовка, как ни странно, взялся ей помогать. И они два дня перелистывали, перетряхивали, перекладывали старые вещи. И почти все оттащили в мусорные контейнеры.

– Ничего здесь нет, – обиженно выпятил нижнюю губу ее благоверный, сделавшись очень неприятным и непривлекательным. – Ничего ценного.

– А и ладно, – беспечно махнула она тогда на все тайны рукой. – Зато дом очистили. Смотри, как все чистенько…

Она же у каждого мусорного пакета отвоевывала территорию с тряпкой и со шваброй. Дом опустел, но пустота эта дышала свежестью и чистотой – сделала ремонт. Следом она начала заполнять эту пустоту мебелью, шторами, салфетками, скатертями, своими вещами, посудой, книгами. И в результате к сегодняшнему апрельскому вечеру она могла бы здесь совершенно замечательно жить. Если бы…

Если бы не ее отец, вцепившийся в идею изгнания из нее чего-то ужасного, не поддающегося объяснению, сильно изменившего его дочь в худшую сторону.

Если бы не ее брат, вознамерившийся, наконец, жениться и попавший в какую-то скверную историю.

Она не вникала. И от этого казалась отцу еще более отвратительной.

Если бы не ее муж, затевающий за ее спиной что-то темное.