Игры с минувшим. Автобиографическая повесть

Вот уже несколько лет брат хлопочет о признании подпольной организации Карачева, в которой и сам, четырнадцатилетний, участвовал, – крался тёмными вечерами по улицам и штамповал поверх немецких объявлений: «Смерть немецким оккупантам!». Недавно ходил в райком, а какой-то чиновник сразу начал орать: «Никакой организации здесь не существовало!» Тогда пошел к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе. «Даже папка по этому делу у неё есть, – сказал обнадёженно, – но нет документов, о факте существования. Если б достать! Может, тогда б и признали». И попросил меня обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, – тот как раз пишет о войне. Схожу.

И опять! Острое сожаление вызывает, что не могу унести «в грядущие годы» облики детей, их привычки, слова, – уже сейчас немногое вспоминается из того, какой была дочка в три года. А растет она доброй девочкой. Купили ей велосипед на толстых шинах, так всегда радуется, если кто-либо из детей катается на нём, а когда приводит подругу, то первым делом спешит угостить её и мечтает о том, чтобы носить в группу сладости и всем раздавать. Очень любознательна, – со сто «почему?», – но когда отвечу на очередное, то обязательно посмотрит эдак снизу и скажет: «Пра-аильно, мама!», будто бы уже знала, но просто проверила. Ну, а если засомневается, тут же услышу: «Ад-дманываешь, мамочка!», твёрдо выговаривая «д». А еще любит настаивать на своём, и когда поправляю, то обязательно скажет: «А если мне так нравится!» В садике жалуются, что сладу с ней нет и на прогулках до всего дело! Недавно водили детей в приезжий зооцирк, так она прошмыгнула прямо под ноги слону, – воспитательница с ужасом об этом рассказывала. Очень любит, когда её чему-то учат, и если б у меня было время заниматься с ней, то уже читала бы, шила, вязала, – вчера в течение часа сковыряла крючком шнурок, – только когда учится, к ней не подходи: кричит, злится! Карманы её вечно набиты всякой всячиной: пузырьки, клочки, винтики, стекляшки, камешки, палочки, лопнувшие шары, – все ей надо! – а если что выбросишь – скандал. И по улице не пройдешь с ней мимо того, что лежит беспризорно. Сегодня шли возле библиотеки, а она что-то приотстала. Оглядываюсь, а дочка волочёт за собой щит с объявлениями. Но при всей своей активности замечает и облака на небе «черные», и луну, которая «плывет», и солнце, «как из пластилина», и деревья «уже красные». Вечером, когда готовлю обед на завтра, дети обычно крутятся под ногами и от этого – мои бесконечные вскрики: «Глеб, ты куда?.. Галя, не рисуй на стене!.. Глеб, не лезь под стол!.. Галя, отдай ему машинку»! Трудно бывает, – уж очень активны! – но и радостно: растут, растут человечки!

Звонила Полозкову: «Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о Карачесвкой подпольной организации?», а он ответил: «Документы о ней добывать – труд напрасный. В КГБ [36 - Комите?т госуда?рственной безопа?сности CCCP (разг. «комитет», «органы», «контора», «чекисты») – центральный союзно-республиканский орган государственного управления СССР.]не хотят признавать факт ее существования». Вот так… Так что пока моему брату «факт существования» Карачевской подпольной организации приходится увековечивать в его собственном романе «Троицын день».

И снова редко делаю записи, – полностью погрузилась в дневники, – правлю, перечитываю, перепечатываю и зачастую кажется: это лишнее, это не надо, а стоит ли оставлять это или то? Но выбрасывать «это и то» жалко, вот и думаю, думаю… и когда на работу еду, и когда вяжу в своем уголке дивана, и перед сном, и когда не спится. Трудное занятие, но интересное!

Как же хорошо, что позавчера на работе дали по цыплёнку и по кило колбасы, да еще и сберегла всё это, – ведь сегодня у Платона день рождения. Но еще и на десерт что-то надо и перед работой забегаю на базар, покупаю полкило овсяного печенья, триста грамм конфет «Маска», три тюльпана и ремешок для часов – в подарок. А вечером сын, помогая раскладывать на тарелке хлеб «красиво», спрашивает:

– А что мне подарить?

– Подумай.

– А-а, знаю! – И убегает, приносит маленький кинжальчик, свою «лябу», как называл ее пару лет назад. – Скажу: защищайся им, папа, от врагов, и нас защищай.

И вот – зажаренный в духовке цыплёнок, помидорчики, конфеты, печеники, вино… дочке и сыну – тоже по чуть-чуть с черничным соком:

– Будь счастлив, глава семейства!

Как всегда, прямо с поезда, захожу на базар и ищу маму. Да вон она! Покупает картошку у мужика и стоит рядом с ним со своей коляской сгорбленная, жалкая… И кажется мне, что все бабы пальцами на меня указывают: во, мол, довели мать! Сквозь землю провалиться б!

– Не езди на базар! Хватит, отвозилась, отторговала, – твердим ей с Витькой, а она…

Когда был в Брянске, повезла все же, и вот сидит теперь на порожке и рассказывает:

– Вязу, значить, свою коляску с базару… вдруг в глазах потемнело. Присела тах-то на чье-то крылечко, а тут – знакомая идеть: «Что ты, Мань»? Да так, ничаво, говорю, отдыхаю… А у самой всё плыветь перед глазами. «Давай помогу тебе», – знакомая-то… Не, не надо, отвечаю, иди, иди. Ну, пошла она, а тут ишшо двое подходють, помоложе: «Давайте мы вам, бабушка, коляску довезем», а знакомая возвратилася да говорить им: не надо, мол, не трогайте ее, она сама… вот только отсидится и… Во как, милая.

– Ма, ну зачем же ты поехала! – улыбаюсь почти сквозь слезы, а она уже лыжной палкой пытается дотянуться до манерочки, как называет миску, в которую хочет насыпать пшеницы для кур. – Виктор приехал бы и продал, – поднимаю манерочку, подаю.

– Ну-у когда ж он ишшо приедить-то, – сыплет зерно в миску. – А рассада готовая, нужно продавать, вот и поехала.

– Вот и попала б в больницу, – подхватываю, пытаясь припугнуть.

Но поможет ли?

В кабинет входит редактор «Новостей» Володя Жучков с бутербродом в руке:

– Ухватил – хохотнул, – с барского стола.

Чуть позже влетает мой коллега Юра Павловский:

– Галина Семеновна, у вас чашка свободная есть? – И потирает руки. – Там Ильина принесла чай о-обалденный. Аромат!.. – Даю ему чашку, а он: – Хотите и Вам принесу? – Нет, не хочу. – Ну, хоть понюхаете! – настаивает беспардонно искренне.

Молча, смотрю на него… и он соображает, шмыгает за дверь. А я иду к своему начальнику и думаю: может, и нет в этом ничего такого, что моя ассистентка Ильина приносит иногда что-либо «обалденное» из-под прилавка обкомовского магазина, где работает её мать? Вот и он, мой начальник, сидит и попивает тот самый чаёк, который предлагал мне понюхать Павловский, да и Катя Мохрова входит с сухарем и стаканом в руке, в котором тот же чай ароматный и, не извинившись, что прерывает наш разговор, подсовывает Валентину Андреевичу какую-то бумагу, начинает объяснять что-то. Замолкаю, жду… Да нет, Катя хороший человек, и мы с ней ладим, но сейчас моё неприятие вот таких чаепитий от обкомовского «барского стола» переносится и на неё, а поэтому… Но уходит. Только начинаю говорить, вшмыгивает выпускающая с чашкой! И снова жду. Ну, почему для них «это» – маленький праздник, а для меня…

Валентин Андреевич Корнев… Был он невысок, но строен, лицом не сказать что красив, но симпатичен, с живым взглядом серых глаз, с проблесками седины в короткой бородке. Странно, что мало делала о нём записей, и вот одна из них: «Вчера в наших «Новостях» прошла информация Гуглева о том, как город избавляется от беспризорных собак, – отлавливают их и в каком-то загоне забивают палками, – так Корнев, на летучке: не надо было, мол, этого показывать!.. ему, видите ли, чуть плохо не стало от этого сюжета!.. да и в вообще, «показывать надо только то, что не будоражит ум и сердце». Таким он и был: на летучках старался погасить споры, сгладить конфликты, на собраниях – тоже… Берег своё больное сердце? Телевидения Валентин Андреевич сторонился, – может, потому и писала о нём мало? Правда, иногда всё же пробовал вникнуть в нашу технологию, но у него это получалось плохо. Помню, как спустя почти год после перехода студии на видеозапись, пришёл ко мне на пульт и спросил: «Галь, – так звал меня, – а как-то можно просмотреть то, что сейчас записали?» Даже не знал, что после записи просмотр обязателен.

Как относился ко мне? Пожалуй, была я для него прежде всего красивой женщиной, а потом уже режиссером, – при встречах окидывал ласкающим взглядом, непременно улыбался. Не помню, чтобы выговаривал за что-то, не помню, чтобы мстил, если на собраниях взбрыкивала против него, – было и такое, – и грамоты за «хорошую работу» сыпались, как из рога изобилия.

Были ли у него конфликты с Обкомом? Не знаю. Но когда на собраниях надо было сказать то, что «нужно руководящей и направляющей», говорил. Искренне ли? Не думаю… а, вернее, хочу так думать.

Первый солнечный день после двухнедельных дождей и сразу жарко. По колеям, поросшим травой, бежит струится прозрачная вода, а у дороги – плети молодых лисичек и кустики черники, темно-сизые от ягод. Когда еще будем собирать такую?.. И снова дождь! Но радостный, грибной. Ручейками – по спине. Удар грома стряхивает и брызги с деревьев. Чавкающие кроссовки утопают во мху и комарьё!.. Даже в уши лезут, в рот! Но к вечеру надёргали целую корзину ягод, а по дороге нахватали еще лисичек, подберезовиков и прекрасный белый гриб!

Поезд ждали опять под дождем. Испарение от сырого леса, набухшая водой, клонящаяся к земле трава, негромкие, словно растворяющиеся во влаге, слова ягодников… А в вагончике узкоколейки – всего несколько человек, в автобусе – тоже. Тепло, уютно. Корзина с черникой – на коленях у Платона, с влажными и яркими грибами – на моих. Вот это!.. и только это! – истинное.

Дети подрастают, – дочке девять, сыну шесть, – и что-то меняется в их характерах, но в основном… Дочка энергична, любопытна, опрометчива, упряма. Если накажешь, то на какое-то время сдается, отступает, но тут же начинает искать: чем бы отомстить? А сын мягок, рассудителен, довольно легко идет на компромиссы, осторожен и если дочка подсовывает руку под ремень, защищая брата, то он такого не сделает. Семь лет будет ему в октябре, но уже – первоклассник. Когда вела в школу, был напряжен, молчалив и, не отдавая портфель, не отпускал руки. Кстати, любит ходить вот так, за ручку, – не то, что дочка, которая норовила оторваться ещё в два годика.

Еще раз перепечатала дневниковые записки и подумалось: вот теперь всё хорошо! А когда стала вчитываться – опять: ну, как же пропустила вот это!.. как же не обратила внимания на то!.. как же… как же? И поняла: надо снова «перемонтировать», – «узор жизни» не прорисован, нет «стержня», вокруг которого всё намоталось бы, как при монтаже фильмов, а поэтому нет упругости, напряжения и написанное не притягивает. Когда-то вписала в блокнот вот такие слова моего любимого Александра Блока[37 - Алекса?ндр Блок (1880—1921) – русский поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик.]:

«Пока не найдешь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем не только понятным, но и кому-либо, и на что-либо, кроме баловства, нужным».

Но как, как искать и найти ту самую «связь», чтобы написанное оказалось кому-то нужным?.. И теперь думаю так: ЭТОМУ научить нельзя, я должна сама… если смогу.

(Через три месяца) И в третий раз перепечатала то, к чему постоянно возвращаюсь вот уже два года, – работа на телевидении, увлечения, влюблённости, разочарования… А назову эту главу своей жизни так: «Шарики колдовские», и теперь в ней вроде бы всё, как нужно, но знаю, что когда через год стану перечитывать, то снова начнётся: «ну, как же пропустила вот это!.. как же не обратила внимания на то!.. как же… как же?»

И снова – у Блока: «Забудь о временном и пошлом, и в песнях свято лги о прошлом». Ну да, ведь то, далекое, – как бы не хотела обмануть время! – было всё же другим, а я изменила его и теперь оно словно расщепилось, окрасилось иными красками, как преломлённый линзою луч света.

Но всё же осталось, осталось моим.

Глава 7. Шарики колдовские

1961—1962

Ровно месяц, как я – помощник режиссера на телевидении. Работа интересная, но иногда делать часами нечего, и я хожу за главным режиссером с просьбой дать хоть какое-либо занятие, а он обычно смотрит на меня, улыбаясь, и пожимает плечами, поэтому сама начала сортировать по темам фотографии из «Новостей», которые накопились за год. Есть ли интересные люди вокруг? Пожалуй, журналист Николай Недвецков и телеоператор Женя Сорокин, – умные, много читающие и даже спорящие о философах. Правда, в их спорах пока нет для меня того, что затронуло бы душу.

В том, шестьдесят первом, брат, уже работающий телеоператором в Комитете, на время моей практики в Областной библиотеке устроил меня помощником режиссера. Главному режиссеру, Михаилу Самсоновичу Дозорину, я понравилась, и он предложил остаться. Не думалось, что надолго, а оказалось… Каждый день автобус отвозил нас на окраину города, на телецентр, выдавать в эфир новости, а Комитет был на набережной Десны, притиснутый к высокому холму, на котором стояла колокольня полуразрушенного храма[38 - Ново-Покровский соборный храм. Построен в 1897 году. В 1922 году был закрыт. Значительно разрушен в годы ВОВ. Снесен 20 июля 1968 года.]. Но властям зачем-то понадобилось спрямить дорогу, а, значит его снести. Помню, как двое журналистов и я ходили к главному архитектору города, чтобы убедить: можно, мол, обвести дорогу вокруг холма, а в монастыре устроить музей. И архитектор внимательно слушал нас, кивал головой, но уже через несколько дней и монастырь, и колокольню взорвали, холм тут же сравняли с землёй, вдоль протянутой дороги разбили какие-то нелепые клумбы, подняв над тротуаром почти на метр и обложив кирпичами, потом засадили их розами, но те не прижились, а клумбы заросли травой.

Когда еду из Карачева и автобус, подъезжая к Брянску, переезжает Черный мост, сворачивает направо, то всегда почему-то мелькает: «Вот и кончилось всё». И «всё» это – солнце, ароматы земли, травы, деревьев, ветра, а прямо сейчас въеду в другое: застойный, спертый запах машин, кирпичей, шум города, мелькание озабоченных лиц. И от этого словно сжимаюсь, как перед прыжком в холодную воду. Неприятное ощущение.

Элла Миклосова, наш диктор, просто красавица! Нос с горбинкой, пепельно-светлые волосы, смугловатое матовое лицо с большими синими глазами, – моих, карих, от неё не отвести! Но при всех её прелестях она… словно вывернутое наизнанку красивое платье, – иногда распахивает свои прекрасные глаза и смотрит с участием, а иногда вдруг громко и грубо расхохочется над тем, чему и улыбнуться-то грешно. Наверное, она – дура. А вот её подруга звукорежиссер Алла Смирновская, – сухопарая, некрасивая, с тонкими напряженными губами, с которых всегда готово сорваться ехидное словцо, – понятна мне без «наверное»: да, умна, расчетлива, хитра и не добрая она, не хочется подходить к ней даже тогда, когда нужно по работе.

Сегодня двенадцатого апреля шестьдесят первого года. Стою под навесом крылечка родного дома. Пасмурно, прохладно, моросит дождь. А там, над тучами, вокруг Земли, в спутнике, к которому прикасались теплые человеческие руки, впервые!.. летает человек! Чудо! И трудно поверить в это.

Элла и Алла сидели в студии и разгадывали кроссворд, а я расставляла фотографии по пюпитрам, готовясь к эфиру. Но вот они споткнулись, стали гадать: кто композитор оперы «Орфей и Эвридика»? «Глюк» – подсказала я, а они, взглянув в мою сторону, презрительно хихикнули, – из какого-то, мол, там Карачева, а подсказывает! – а потом всё ж вписали. Да нет, не сказать, что страдаю от их снисходительных взглядов, но все ж… Удастся ли преодолеть их высокомерие?.. А, может, и не надо этого делать?

Вчера до самого закрытия библиотеки читала «Новый мир»[39 - «Новый Мир» – ежемесячный толстый литературно-художественный журналов. (Издается с 1925 года). «Иностра?нная литерату?ра» – советский и российский литературно-художественный журнал. (Издается с 1955 года).], а потом – «Иностранную литературу». Сколько ж интересного открывают мне эти журналы! Читальный зал – мое спасение и от одиночества, и от шума улиц, и от неуюта чужих комнат. Мои хозяева люди хорошие, и сын их – тоже, но он так громко храпит за перегородкой, что не могу уснуть на своей раскладушке. Завтра опять уеду в Карачев.

И до сих пор, проезжая троллейбусом через дамбу, частенько отыскиваю глазами тот самый домик со спускающимся в овраг огородом, который прилепился на краю Верхнего Судка[40 - Овраги Верхний Судок и Нижний Судок расположены на правой стороне по течению реки Десна и пересекает центральный проспект Брянска.]. Хозяева относились ко мне приветливо, но именно это и тяготило меня, – может, потому, что чувствовала: прочили за своего робкого сына увальня. Да и в других комнатках, которые снимала, было настолько неуютно и тоскливо, что почти не ночевала в них, мотаясь меж Карачевом и Брянском в набитых автобусах, которые зимой изрядно промерзали.

Появился в Комитете новый журналист. Стас Могилевский. Красивый! Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, правильный нос, а над ним – высокий лоб с тёмным чубом. Приходя на работу, долго бродит из угла в угол, потом усаживается за стол, непременно ставит перед собой графин с водой, берет ручку, – писать сценарий передачи, – но… Но на этом всё и заканчивается. И так – уже несколько дней. Интересный ли напишет сценарий, и напишет ли вообще?

В библиотеке взяла сборник поэта Евгения Евтушенко[41 - Евге?ний Евтуше?нко (1932] – русский советский поэт.]

«Обещание», и теперь стихи его – словно освежающий дождь после долгих дней жары.

Я без сказок любви не хочу.
Ничего в том не вижу хорошего,
Что за счастье своё не плачу,