Aномалия

У Тони брызнули слёзы, и Антоша целовал её в слезах.

– Так почему ты письма мне писала такие? Отчаянные? – терялась в догадках сестра Валя. – Что тут у вас было?

Тоня ей писала в панике, что молодой муж избегает близости с ней… «Он меня целует, обнимает, но… больше ничего. Игнорирует! Зачем я выходила за него, не понимаю! Наверно, он больной какой-то. Тем более у него такие жуткие командировки! Строит школу в глухом посёлке, и я подолгу одна… Понимаешь, Антон оказался слишком целомудренным человеком, – задумчиво сказала сестре Тоня. – Он расстроился из-за моей хорошей подруги Семечки, узнав, что она сделала два аборта. До меня никого не любил. Думал, что я такая же, наверняка не девушка, и боялся, что ему будет противно. Месяц он меня вообще не трогал. Характер показывал. Потом уехал в дремучие леса, потом приехал ещё через месяц со стройки. Я-то уже внутренне простилась с ним, купила вина, сделала ужин и решила сказать ему всё напрямик, что уезжаю, ну, чтоб красиво, без скандала… А он вдруг как схватит меня!..»

Она всё время вспоминала Толика, как точку отсчёта. Считала его равным себе, но откуда? Она с ним никогда не разговаривала, просто смотрела и думала, думала… Светлые полуприкрытые глаза, неровно отросшая стрижка и белое пятнышко на скуле. Но на просвет знала, что он её понимает, и много лет спустя, и даже старый понимает её, старую.

А уж, когда молодожёны из глухого посёлка в свой город вернулись, из туманной дали чётко проступили и машина-стиралка, и мебель, и ремонт самого дома. Надо было всё и сразу. Началась такая круговерть! Только деньги из тумана никак не проступали. Из тумана проступали деды, чтобы остаться тут насовсем. А куда им ещё деваться, только к внукам.

Первой слегла баба Наталья, со стороны Антошиной матери. Сами-то родители Антоши в пригороде Ленинграда обитали, строили там электростанцию – и остались. А бабки, куда же их… Баба Наталья лежала с ногой, её перевезли к себе. Она год целый всех изводила, ела по часам и кричала, что помрёт с голоду. Но померла она от диабета и кричала от него же. Перед уходом она заботливо отписала внуку Антоше квартиру, которую починили и стали сдавать. Деды эти с отцовой стороны были уж вовсе старенькие, за восемьдесят, но успели понянчить старшенькую дочь Тони, Медину. Упадут, бывало, на кровати без сил, а сами ногой коляску катают. Такие честные деды были.

Потом пришёл черед деда Гоши. Ему всё было жарко. И он перестал одеваться перед выходом на улицу. Всё твердил, что в подвале деньги замурованы. Его, конечно, не слушал никто, мол, бредит старик. Он так и простыл на ветру, умер от воспаления лёгких. Баба Надя – лежачая, велела на веранде постелить плёнку и помыть деда. Вот Антоша и стал мыть, потом завернул в пододеяльник и кое-как сам одел. Пока Тоня сидела с малой и одной рукой варила щи, Антоша мотался на кладбище. Он жутко торопился, потому как жара была. А схоронив деда, встретили родителей, которые примчались на другой день на похороны из пригорода Ленинграда. Сам же Антон упал с температурой сорок. Родня сказала, что надо было лицо закрыть, в маске деда-то мыть. Какой-то дух заразный пошёл, вроде трупного яда.

С того дня баба Надя каждое утро просыпалась с криком: «Гоша, не тяни за ноги! У тя руки холодные, за ноги не тяни!» И какими только лекарствами её не поили, она говорила, что деда Гошу видит, как живого, обряженного внучком в полосатый костюм с орденскими планками. Три месяца он её тащил и всё-таки утащил. Операция с клеёнкой на веранде повторилась, только теперь Антоша и Тоня в масках были. Та ещё работка. От неё долго отойти не можешь.

Это были первые деды, самые тяжёлые. Года через два ломали подвал во дворе и нашли горшочек с монетами. Такое было потрясение. Прости, дед Гоша. А когда горшочек сдали, денег получили всего ничего. Рубль-то обесценился.

***

Бабочки осели обратно в траву и вспыхнули ноготками, настурциями, львиным зевом, бархатцами. Только что их была туча, от этого мельканья, трепета, шороха рябило в глазах. И уже застыла туча из бабочек лепестками цветков, и Тоня стала поливать цветы, прибрала мётлы и вёдра, заведующая пришла как раз, она с утренней работы прибежала, мыла пол в банке. Заведующей Эве Эдуардовне Куцей, тайно прозванной Эволюцией за интеллигентность, все сочувствовали. Тяжёлая история с сыном получилась, в армии ему всё нутро отбили, а потом ещё и мать в госпиталь не пускали. Кое-как через Совет солдатских матерей удалось его из госпиталя увезти, и справку выдали – к службе, дескать, негоден. Эва стала выхаживать сына, не надеясь ни на что. Вот уже полгода это тянется, надо Эве успевать на пяти работах, да творог, масло, сметану из деревни возить. Сама Эва ничего этого не ест, но все понимают, соглашаются внутренне, творог разбирают…

«Тонечка, вы два берёте? Один? Ну ладно, два творога и сметана. И ещё одно дело! Разумеется, меня предупреждали, но всё-таки поймите правильно, случай исключительный. Люди интеллигентные, о, это что-то. Сама из номенклатуры, дочь в банке, мать была в Питере, вернулась. Сын у них. Не выручите, посидите? Нет, в садик его, проблемного, нельзя, сильнейшая аллергия. Ничего, ничего нельзя. Вы уж как-нибудь, Тонечка. Знаю, что сложная ситуация: дом, дети, муж, старики. Всё знаю, дежурите аккуратно, воспитателей подменяете. Дети к вам льнут. Да никаких рекомендаций, слова моего довольно. Сколько ни дадут, всё больше, чем наши ставки в садике, а питание у них будет трёхразовое. Стаж не прервётся, ну, ставку сторожа я вам оставлю. Совсем недалеко отсюда – квартал. Вы поймёте. Нервное дитя, не разговаривает».

Эпизод 2. Лепестковый узор

Почтовый ящик.

Валь, сначала о моей новой работе. Никакой соцзащиты, практически рабство. Сижу в закрытой квартире. Смотрю за ребёнком. Бабушка его находится здесь же. У неё сломана рука, поэтому она часто сидит на кухне, варит еду. Ребёнка зовут Кузьма, ему два года. С таким маленьким вроде несложно. Он ещё не показывает свой характер. Папа его живёт в Москве. Своя фирма по продаже, сначала сахара, затем различных комбикормов для сельского хозяйства. Купил квартиру у нас в городе, в элитном районе, называется – «Немецкий городок». Мама ребёнка работает в банке, живёт со своей мамой рядом с моим домом. Поскольку мама с папой не живут вместе, я работаю две недели у мамы, а две недели в Немецком городке у папы. В вопросах воспитания папа с мамой не согласны, но мама не согласна и со своей мамой. Работать в этом треугольнике – кошмар. Однажды днём у ребёнка поднялась температура. Я позвонила в банк, мама сказала, что перезвонит папе, так как его сестра – врач, и вообще она скоро освободится и придёт. Забегая вперёд, скажу – она не пришла даже в семь вечера, хотя официально я работаю до пяти. Через два часа, поняв, что помощи не будет, позвонила на работу бабушке, которая уже вышла на свою работу в прокуратуру. Она заверила меня, что пришлёт врача, а вообще это дело мамы, а не бабушки. К тому времени ребёнок перестал бегать и играть. Стал ныть и звать маму. Через два часа помощи не последовало, я позвонила папе в Москву и пригрозила, что вызову участкового или дам антибиотик сама. Папа взмолился – только не это, он сейчас позвонит сестре. От сестры никто не приехал, а у ребёнка поднялась температура сорок. Я всё время носила ребёнка на руках, он метался в жару, дико ревел. А родственники переругивались по телефону, регулярно звонили мне, что сейчас или вот-вот помощь будет. Наступило пять вечера, я одна в закрытой квартире. Ребёнок лежит на диване, как тряпочка, не подавая признаков жизни. Я растолкла таблетку бисептола, что нашла в квартире, разболтала с водой и залила ему в рот. Час он лежал тихо, потом началась дикая рвота, он очень аллергичный, поэтому обычные врачи его не лечили. Я его умыла, сразу упала температура. Он заснул у меня на руках. Так мы и сидели в темноте в лужах рвотных масс. Зато ребёнок тихо спал без температуры, спокойно дыша. Скажешь, почему я раньше так не сделала. Мне запрещено самой принимать какие-либо меры или решения. А все прибежали в семь вечера. Врубили свет и громко загалдели. Ребёнок повис у меня на шее и не хотел разомкнуть руки. Еле оторвали. Конечно, такие события, угрожающие жизни ребёнка, происходят не часто, но каждый день какая-то мелкая бестолковщина бывает из-за того, что люди не разговаривают друг с другом. А всё передают через меня. Например, «Передайте маме, что, если она не будет смотреть за ребёнком, я лишу её родительских прав». А когда ей смотреть-то, как она с работы приходит в семь вечера. Бабушка мечтает всучить свою дочь мужу потому, что они живут раздельно, но не разведены. Сама бабушка мечтает устроить свою личную жизнь. Мама бегает по друзьям в выходные дни или висит на телефоне. Папа грозит, что отдаст ребёнка в суворовское училище, так как в этом доме нет никакой дисциплины. И это в таком нежном возрасте, что будет дальше? Обе женщины в этот момент рыдают, заламывая руки. Занавес.

Вот такая работа примерно. Нужно со всеми спокойно говорить, не принимая ничью сторону. А каждый мечтает затащить меня в свой лагерь. Типа, на суде вы будете говорить то-то и то-то, а это не говорите. Потому, что все враждуют друг с другом. А ребёнок между всеми. До суда, правда, не дошло. Поэтому нужно не болеть – все работают, и ребёнка некуда девать. Не уставать, так как после работы все задерживаются, никто не собирается менять меня в пять вечера, как договорились, приходят после семи, надеясь, что кто-то пришёл бы первым и меня отпустил. Никакого отпуска – иначе, зачем я нужна. Мамочка была в июле в отпуске и ни одного дня не сидела с ребёнком, бабушка в августе была в отпуске – ни разу пораньше не отпустила.

А я на заработанные деньги сделала себе зубы, купила Милке пальто, купила ей дачу, на которой буду работать сама, конечно.

О работе моего мужа. Теперь он работает в районе, так как строительная фирма его строит объекты в сельской местности. Приходится ездить по командировкам, ночевать в нетопленных бытовках в степи, питаться одними бутербродами, а иногда и без них и без чая. Одежда не успевает высыхать за ночь от дождя и снега. Командировки длятся по три дня, а иногда и по пять. Приезжает – отсыпается, отъедается и опять в траншею или котлован. В общем, ничего хорошего, но платят регулярно. Работает, как раб на плантациях.

Медина завела кошку, поэтому при её отсутствии Милке приходится идти ночевать к ней на квартиру (которая от бабы Наташи) и кормить кошку, заодно что-нибудь помыть и постирать. Последний раз до четырёх утра что-то отмывала там, а к восьми утра пошла на работу. Ну не лапочка?

Что со мной. Как всегда, работаю на трёх работах, держу дома собаку, которую выгуливаю по утрам и вечерам, что-то готовлю, стираю. Связала Медине кофточку, Камилле – типа водолазки что-то, и пошила длинную юбку. По выходным – на дачу. Как там хорошо, всё плохое забывается. Красота и простор. Забываю о проблемах и времени. Растворяюсь в пространстве, этом, звенящем от пчёл, воздухе, дыхании Земли. Это чудо какое-то. Посадила лук, чеснок, укроп, нарциссы, тюльпаны, гладиолусы. Яблок было много по осени, облепихи полно. И тыквы, конечно. Мы с Милой уже распланировали работу на весну. Антон не видит дачу в упор – не поеду, не приставайте. Ему на работе сельских радостей хватает. Нам необходимо сделать забор от коров и приобрести ёмкость для воды, врезаться в общую водопроводную трубу. На следующий год будем копать котлован. Вообще-то, у меня мечта – машина. Ты скажешь, что раньше я мечтала о картинах, а теперь о машине. Вот так прозаично. Нужно на даче много инструмента, да и урожай вывозить.

По-прежнему покупаю много книг. В основном духовные. Но есть и тема царской семьи. Мила погружена в технические науки, ей сейчас не до этого. Мне очень хочется пошить себе костюм или хотя бы юбку, ведь у меня теперь такая замечательная машина, шьёт ткань и трикотаж, даже кожу, но времени у меня совсем нет. Всё работа забирает, но я живу надеждой.

Не покидай меня Надежда,

Когда над пропастью стою.

Дай руку мне свою как прежде,

Чтоб удержаться на краю…

Плохо, что дождь и снег, всё равно поеду на дачу. Зато оттуда приезжаешь обновлённой, и все кажутся хорошими и добрыми, а город кажется приветливым, а уж мой собственный дом кажется дворцом со всеми удобствами, и собачка кажется славной и рычит совсем не громко и недолго, даже мать звонит и ругает за что-нибудь – всё это кажется пустяком. Так на меня действует дача. Постараюсь весной тебе её сфотографировать, чтобы передать то состояние радости.

У Медины будет выставка, сейчас она рисует твой портрет карандашом. Там ты сидишь с цветами в волосах, в жизни так не бывает, но это же её представление.

Сейчас я вспомнила, как Мила говорит про пять стадий дачного настроения: стадия радости и энергичности, стадия боевитости, стадия мышечного подъёма, стадия приятной усталости, стадия полного равнодушия и можно уезжать. Ха-ха. Мила любит всё по полочкам разложить. Ребёнок проснулся и мешает писать. На этом заканчиваю. Тоня.

Когда Тоня строила дом, она мечтала, что детям будет свой угол. Чтоб каждой дочке по спальне, чтоб посредине большая гостиная с круглым столом, чтоб у мужа рабочий кабинет, а у неё большая светёлка со швейной машиной. Они с мужем десятый год горбятся, два этажа вывели, нулевой – всё никак. Но вы не думайте, они потом доделали и нулевой – там уже есть как бы теннисный корт, но пол пока без покрытия. Хотели сделать в подвале гараж со въездом с улицы. Но что-то не рассчитали, и верхний край оказался ниже, машина не могла проехать внутрь. Это было сильное расстройство для владельцев…

Хотели бассейн, но ладно уж, без бассейна. Дразнились дочки: бассейн выложить золотыми монетами, ни одной серебряной, будет хоть одна серебряная, не зайдём и родных не пустим, чтоб не позорились. Но позориться теперь особо некому. Старшая хоть и живёт дома, но как бы уже отдельно, младшая тоже когда-то уйдёт. Кому останется этот дом, эти невозможные хоромы – столовая, кухня, два кабинета, библиотека, ванная, два туалета, пять спален и веранда крытая? Муж строил с запасом, загадывая на внуков.

Старшая дочка Славновых – Медина, такая оказалась красавица, просто сумасшествие, с шестнадцати лет мужики убивались по ней. Крутейшая грива разноцветных от природы волос – полосами тёмно-русыми и белыми, как при мелировании, глаза, хмельно сверкающие серо-зелёным, слишком тяжёлые глаза для детского-то лица.

Коммерсант её выслеживал, когда экзамены сдавала в колледже. Тоня сторожила её, чтоб не бегала по ночам, так этот коммерсант Гена складывал цветы кучей на крыльцо. Выйдешь утром – ах-ах-ах. Прямо в конвертах, сверкающих с лентами из цветочного магазина, а то и в горшочках, но тоже с лентами. Однажды Тоня пришла с работы, а старшенькая мимо неё вихрем: «Гулять!». Какие могут быть гулянки перед экзаменом? «Мама, я умру (умоляюще). Мам, да ничего такого. Он просто дарит цветы, говорит всякое, в кафе водит – просто…»

Ночью пришла, рот до ушей: любит. И бряк на трюмо пузырёк с духами в бархатной коробке. И ещё коробки. И шоколад. И Тоня не выдержала. «И ты на это барахло польстилась?» – «Не барахло, это стоит шесть сотен, сама видела». – «Ах, ты видела? А ты вот это не видела? (грубый жест Тони). Когда дарят – приятно. А когда платить?» – «Мам, ты плохо думаешь о людях. Гена бесподобный…» – «А какой бесподобный? Ну, машина, ну, деньги, ну, в белых пиджаках ходит. А сам лысый и на четвёртый десяток».

Старшенькая Медина – рыдать. Вот так она экзамены в колледже и сдавала, в лихорадке – по ночам по окнам прыгала, когда он из машины сигналил. Высунет голову в форточку и заливается смехом на всю улицу. Он что-то говорит отрывисто из открытой машины, а она прямо из форточки готова выпасть. Гоняла её Тоня от форточки, гоняла, потом экзамены кончились, надо на работу идти, а Медина как чумная – я не стану работать, да зачем мне работать, у меня и так будет всё. Глазищи в пол-лица слезами налила, под ними круги в пол-лица, рот как малина рдеет, волосы как нимб разметались вокруг лба. Что ж, совсем обезумела девка, это в шестнадцать-то лет, а что будет в двадцать?

Дочь Медина имела гордый характер и большое упрямство. Её когда-то с трудом взяли в математическую школу, а потом школу отстроили заново и открыли в другом районе. Можно было бы перевести её в ближнюю школу, но нет, так и продолжала ездить в далёкий район все десять лет. Каково было ездить встречать её на двух автобусах, а потом ждать с замиранием сердца.

Медина наряду с сильным характером имела много дарований. Есть дети с гуманитарными способностями, а есть с техническими. Так у Медины рано проявились способности к математике и физике, а рисовать она начала ещё в детском саду. Было понятно, что лучше её в художественную школу отдать. Она туда и пошла с первого класса. Но на конкурсной контрольной математической школы девочка набрала высший балл. Там и обучение было платное, так нет, её приняли на бесплатное. В серьёзных вопросах ей всегда везло…

***

Когда полощет дождь, Тоня садится распарывать старые пальто и платья. Она всё это по швам разделает, у неё специальная штучка есть, загнуто-острая, чтоб не наделать дырок. Потом всё постирает, выгладит утюгом «Ровента» на пару и начинает резать квадраты или ромбы. Если ткань не сыплется, значит, можно резать зубчиками и шить поверх. Когда накопится квадратов целый пакет с ручками, Тоня кладёт всё на пол и составляет узор. Бывает, она сидит над этим неделю, бывает – месяц. Вся эта штука началась, когда она купила книжку по лоскутному шитью, английскую. Там всё было показано, как делать. И Тоне полюбилось делать из дерьма конфетку. Когда из драпа, когда из хлопка.

А когда показала результат заведующей, та просто села. И плеская руками, не верила, что одеяло то самодельное. Ткань как новая, хлопок с блеском, вроде сатина. А посредине огромный как бы пион. Лепестки расходятся от центра до краёв по кругу, в центре – голубовато-белое, а дальше всё темнее, до густо-сиреневого.

Тоня долго смотрит, голову наклонит, всё улыбается, мечтает, вертит так и сяк, отходит к окнам слушать дождь. Распахнёт все окна на веранде, ветер раздувает занавески, и они по ней скользят и бьются. А Тоня смотрит вниз со своего второго этажа и видит, как во двор машина едет – Гены этого поганого. И старшенькая, ясно, вылезает и бежит домой вся в ворохе букетов и бутылок с французскими духами. Купили девку за рубль двадцать.

А младшую Тоня никогда не видит и не слышит, когда приходит. Тихо та идёт, ключами не швыряет, кошку не пугает и ботинки моет сразу.

«Ты будешь, родненькая, свежие котлетки?» – «Не надо, у меня пост». – Ты в сквер пойдёшь с подружками?» – «Я лучше почитаю». Ну, никуда, никуда не ходит ребёнок, и разницы у них всего-то четыре года.

Тоня смотрит в сад, как груши-яблони колошматятся в дожде, ветками топорщатся, в окна лезут, мало им на улице пространства. Зелёные яблочки стукают по цветам, и цветы прибивает к земле. И как это одно растение топчет другое? Не может же этого быть. Надо что-то думать с дочкой. Надо увезти её куда-нибудь, сберечь.

Тоня взяла молитвослов и стала читать молитву ко всем святым и бесплотным небесным силам. Она просила оградить целомудрие дочери от насилия и так молилась каждый вечер и каждое утро. Почему-то не за обеих, только за одну. Вторая была потвёрже, и сама всё понимала. И младшенькая Камилла молилась. Они читали каждая в своей комнате, но думали дружно одно. Это на кухне они были Донка и Милка, а когда дело касалось судьбы – то дело другое. Медина и Камилла. Всю жизнь Тоня строила дом, а теперь, когда он стоял и каждый имел свой уголок, было почему-то тревожно – вдруг они всего лишатся? Говорят, что самосвалы создают на мостовой вибрацию, и в домах идут микротрещины…

Антон приехал со стройки, где ставили бензоколонку по последнему слову техники. Он пять дней работал, ломил там, а на выходные приезжал. Раньше-то при городской работе мог кран подогнать и раствору забросить, и рабочему дать подкалымить. А теперь не стало в городе работы, так он и рванул в село. Да ведь и все рванули в село. Всего ночь езды. Да привозил свежего мяса по дешёвке. Антон любил комфорт и ванну хоть раз в неделю… А тут одна работа бессменно. Он не выбирал профессию, родители выбрали, а он по их стопам.

Вскоре заведующая Эволюция помогла им купить путёвку в хороший санаторий. Старшенькую собрали тщательно и увезли на такси рано утром, в четыре часа. Вывели её, как больную, под белы руки. Она молчала, не брыкалась. Вечером того же дня был Гена, и, узнав, что любезной нет, умчался на своей поганой открытой машине с перекошенным лицом. Он крикнул в окно, что сожжёт дом, раз такое дело!

Дней через несколько, когда Тоня была в саду с младшей, постучала в уличную калитку девочка. Беловолосая, в шортиках, майке и с сигаретой. Тоня думала, что это к старшенькой подруга, и крикнула, что той нет! Но девочка помотала головой и сказала: «Я знаю, выйдите». Тоня сполоснула руки в бочке, подошла. Девочка сжимала ручки на груди, то бросалась курить, то забывала о сигаретке, и та гасла.

Тоня была в плохом расположении духа, её мучила тревога о старшенькой. Она смотрела на полыхание цветов в саду. Особенно на гелиосы, они растут такими кострами. Это ей напомнило пожар в детстве. Однажды, собираясь на работу, её мать второпях не выключила электрическую плитку. Плитка была с открытой спиралью. Тоне нравились спиральки, которые из серых становились красными, краснея постепенно. Плитка осталась включённой, хотя и была на минимуме. Не заметив, мать набросила на неё туго накрахмаленную салфетку, так как любила идеальный порядок. Салфетка не легла ровно, а стала домиком над плиткой. Тоня позвала, указывая на плитку, пыталась матери сказать, но та торопилась, не хотела слушать и ушла, закрыв дверь на ключ. Девочка стояла посреди кухни, не шелохнувшись, и смотрела на салфетку. Её охватывал ужас. Надо было что-то делать с этим ужасом. Какое-то время всё было тихо. Потом на салфетке проступили коричневые пятна, и она стала оседать на плитку. Потом пошёл небольшой дымок. Может, всё потухнет само? Тлеющая салфетка стала вонять дымом. Появилось настоящее пламя.

Огонёк был маленький и упругий. Он перескочил на штору. Штора немного подымила и загорелась. Дым заволок всю кухню. Стало горько дышать. Огонь дошёл до форточки и усилился. Соседи, увидев пламя, сообщили в сельсовет. Мать была в полях. За ней послали грузовую машину и быстро привезли домой. Тоня пыталась дышать через замочную скважину, она была большая. Но дым, всё равно ел глаза. Когда мать приехала, распахнула дверь – шторы уже сгорели, и потом долго был закопчённый потолок. Мать набросилась на дочку с руганью.

– Это ты, паразитка, подожгла! Зачем брала спички?