Год Синей Лошади. Рассказы о жизни, счастье и любви, написанные с юмором и от души
Однажды я застукала ее около двери Федора подглядывающей в замочную скважину. Заметив, что за ней наблюдают, Надежда присела на корточки и сделала вид, что ищет пуговицу, которую якобы потеряла. Пришлось притвориться, что я ей поверила, и для убедительности тоже начать искать. Пока мы ползали по полу в поисках несуществующей пуговицы, из комнаты вышел Федор. Угостив меня конфеткой, он снисходительно посмотрел на Надежду и, насвистывая, направился к выходу.
Работал Федор недалеко от дома, в часовой мастерской, в подвальном помещении одного из соседних бараков. Поэтому часто забегал домой, проверить и покормить своего Мурзика.
В один из таких дней Надежда, как обычно, суетилась на кухне, готовя для своего ненаглядного ужин. Тот должен был вернуться из очередной командировки, и она старалась вовсю. К его приезду она обычно пекла пироги, готовила борщ, говяжьи котлеты и чуть ли не с рушником встречала его у порога. Меня удивляло ее идолопоклонничество перед человеком, который принимал все это как должное, а порой еще и кривил свой маленький рот, не попробовав ни того ни другого.
Громыхать кастрюлями Надежда начала чуть ли не в пять утра, перебудив всех жильцов коммуналки. Через какое-то время к грохоту кастрюль присоединился женский визг и оглушительный мужской голос. Я подумала, что это Надежда сцепилась с Федором, и напрягла слух. Но слов было не разобрать, а спать очень хотелось. Я закуталась с головой в одеяло и тут же заснула.
О том, что произошло на кухне, пока я спала, мне рассказал отец, ставший невольным свидетелем и участником семейных разборок.
Когда он появился на кухне, скандал уже принял вселенские масштабы: на полу валялась перевернутая кастрюля из-под борща, котлеты, миска с пирогами и разбитая Надькина чашка, а влюбленная парочка, как два бешеных пса, с визгами и воплями бросались друг на друга, вернее, набрасывался Карась, а Надька активно сопротивлялась.
Пытаясь остановить разошедшихся супругов, отец вклинился между дерущимися, за что получил удар по голове от Карася и поток брани от Надьки. Пока он приходил в себя от подлого удара соседа, Карась выскочил в коридор и, опрокинув стоявший на пути велосипед, помчался к двери. Следом за ним из кухни выбежала Надежда. Перепрыгнув через велосипед, она с воплями бросилась под ноги Карасю. Муженек был вне себя от бешенства. Схватив Надьку за грудки, он шарахнул ее головой о стену и ринулся к выходу. Надежда издала звук, похожий на «уф», и, как ртуть в градуснике, скатилась на пол. В этот момент из комнаты выскочил Мурзик. Истошно мяукая, он бросился за Карасем и, вцепившись когтями в брючину, повис на ней, как сопля на стене. Карась схватил котенка за шкирку и, отодрав его от себя, с криком «Убью!» швырнул в коридорный проем. Мурзик ракетой пролетел мимо вышедшего из комнаты Федора и, впечатавшись в стену, шмякнулся на пол.
Пока Федор с отцом метались между Надькой и Мурзиком, Карась благополучно выбрался из квартиры. Услышав звук захлопнувшейся двери, отец бросился догонять изувера.
На крики из комнат повыскакивали соседи, в том числе и мы с мамой, которая до последнего не хотела меня выпускать. То, что я увидела, выбежав в коридор, до сих пор стоит у меня перед глазами.
Надежда, белая как мел, лежала на полу в большой луже крови, а Федор стоял перед ней на коленях и дул ей в рот, пытаясь сделать искусственное дыхание. Тетя Соня, трясясь как холодец, пыталась вызвать скорую помощь, Оксана успокаивала орущего на все голоса кота, остальные соседи словно приклеенные стояли около своих комнат, давая робкие советы по Надькиному оживлению.
Милиция и скорая приехали одновременно. Следом за ними в квартире появился отец. Он волочил за собой визжащего Карася, который хватался за все, что попадалось под руки, включая висевший на стене самокат, одежду и детские рисунки, прикрывавшие дыры на вылинявших обоях нашего унылого коридора.
Врачи около часа пытались привести Надьку в чувство, делали уколы, пихали в рот какие-то таблетки, в конечном итоге переложили на носилки и спешно вынесли из квартиры.
Часть 2
Карась
Тем временем следователь допрашивал на кухне Карася, который пытался свалить произошедшее на Федора, не преминув сообщить стражу порядка об уголовном прошлом соседа и личной неприязни к его горячо любимой жене. Следователь не стал разбираться, кто из них прав, а кто виноват, надел на подозреваемых наручники и под возмущенные голоса соседей вывел их из квартиры.
На следующий день мама с тетей Соней поехали к Надежде в больницу. А папа с Оксанкой и Василием Васильевичем отправились в милицию – выручать дядю Федю. Вечером вся коммуналка собралась на кухне, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. А ситуация, прямо скажем, была не из лучших. Надежда все еще находилась в коме, Федор сидел в следственном изоляторе.
Общим собранием соседи решили написать заявление в прокуратуру, подробно изложив в нем все, что произошло. Но оно, слава богу, не понадобилось. Наутро Федор вернулся домой. Первым делом он забрал у Оксаны котенка, которого она взяла к себе на время его отсутствия, что, кстати, очень удивило соседей. Женщиной она была угрюмой, нелюдимой, лишенной всяческих сантиментов. Предпочитая живому общению печатное слово, она большую часть времени проводила у себя в комнате или в библиотеке, расположенной на первом этаже нашего дома.
Забрав у Оксаны котенка, Федор ушел в свою комнату и не выходил оттуда до вечера, а утром, никому ничего не сказав, поехал в больницу. Состояние Надежды по-прежнему оставалось тяжелым, несмотря на операцию, сделанную в срочном порядке.
В отделение реанимации Федора не пустили, предложив прийти через несколько дней, когда состояние больной стабилизируется. Сказать, что Федор был расстроен, значит ничего не сказать. Он похудел, весь как-то скукожился, голубые глаза обесцветились, руки почти все время тряслись… Пытаясь остановить тряску, Федор запихивал их подмышки или зажимал между коленями, но это не помогало. Смотреть на это было невыносимо, и соседи старались ему помочь, кто чем мог. Василий Васильевич, например, притащил на кухню припрятанный женой самогон, чтобы развеять черные мысли, Оксана отпаивала его какими-то волшебными каплями, отец потчевал припасенным ко дню рождения коньяком, и даже Соня сварила свой фирменный вегетарианский борщ. Федор смотрел на соседей потерянным взглядом и глотал все, что в него вливали: самогонку, коньяк, капли и даже съел Сонькин ненаваристый борщ.
Несмотря на то что состояние Федора никого не оставляло равнодушным, у каждого из соседей на этот счет были свои мысли, которыми они шепотом делились друг с другом. Кто-то предполагал, что он переживает из-за Надькиного здоровья, кто-то – что боится тюрьмы, а некоторые даже подозревали у него психическое заболевание.
Через неделю после операции Надежду перевели в палату. Меня в это время дома не было, я уехала к бабушке на каникулы и не знала, как развиваются события. А события тем временем развивались стремительно. Во-первых, Карася признали виновным и осудили на семь лет тюрьмы, во-вторых, выяснилось, что ни в какие командировки он не ездил и не работал ни на каком секретном предприятии, а что был он обычным карточным шулером и ездил по городам и весям, обмишуривая людей. Но самой главной и неправдоподобной новостью было то, что Федор и Надежда, два заклятых врага, теперь проживали в одной комнате, и он ухаживал за ней, как за дитем. После травмы у нее отказали ноги, и если бы не Федор, пришлось бы ей провести оставшиеся годы в доме для инвалидов.
* * *С той поры прошло больше десяти лет. Надежда с Федором до сих пор живут в нашей квартире, теперь уже в двух комнатах. У них подрастает приемная дочь – рыженькая кудрявая девочка, двоюродная племянница Федора, оставшаяся сиротой после автодорожной аварии. С Мурзиком тоже всех хорошо. Он окреп и стал толстым, вальяжным котом, совсем непохожим на того задохлика, которого чуть не слопала мать. И только затянутый пеленой глаз и поломанный хвост, похожий на кочергу, напоминают о том, что однажды произошло в нашей большой и, как оказалось, дружной коммунальной квартире.
Старушка-загребушка
В огромной, захламленной мебелью комнате, когда-то носящей гордое название гостиной, в стареньком потертом кресле сидела сгорбленная, похожая на усохший колобок седенькая старушка. Глаза ее, покрытые пеленой, с тоской смотрели на потрескивающий искусственными поленьями камин, а пальцы, подрагивая, перебирали подол выношенного до дыр старомодного платья.
Вот уже несколько дней подряд старушку мучил один и тот же вопрос, на который она не находила ответ: была она когда-нибудь счастлива или нет? Если нет, то зачем появилась на свет? Зачем мучилась все эти годы? Зачем отказывала себе во всем? А главное для кого? Ведь у нее не было ни детей, ни родственников, ни даже гражданского мужа.
Она вытащила из тумбочки небольшую бархатную шкатулку, погладила ее изуродованной артритом рукой. Кольца, сережки, цепочки, кулоны, коронки зубов – как же она их любила, какие надежды возлагала на них.
Из подслеповатого глаза вытекла похожая на ручеек тоненькая слеза. Старушка хотела смахнуть ее рукавом… но передумала. Ручеек беспрепятственно потек по щеке, по остренькому, похожему на птичий хвост, подбородку. От мысли, что жизнь прошла стороной, защемило в груди, боль гвоздем кольнула в лопатку…
«Неужели конец?» – пронеслось у нее в голове. Она вытащила из-под подушки кошель и, пересчитав аккуратно сложенные купюры, удовлетворенно вздохнула. Но и после этого легче не стало. Мысли о несправедливости жизни червями копошились в воспаленном мозгу, доводя старушку до бешенства.
И за что жизнь так жестоко обошлась с ней? В чем она провинилась? Ни мужа, ни детей, ни подруг. Хотя… какие подруги? Завистливые, склочные бабы. А вот мужчины… С ними ей действительно не везло.
Она стащила со стола альбом и, придерживая пальцем обложку, открыла посредине. С черно-белого снимка с оторванным уголком на нее смотрел бравый усатый мужчина. Старушка смахнула с подбородка надоедливую слезу.
«Ну, здравствуй, Петя, – вырвав снимок вместе с листом, обиженно проговорила она, – может, расскажешь, за что ты со мной так поступил? – старуха поднесла снимок к глазам. – Неужели за то, что хотела тебя в Москве прописать и приодеть, голь перекатную? Так что же в этом обидного, Петя? У тебя же не было ни гроша. Другой бы радовался, а ты взял и сбежал. Да еще женился на брошенке. А ведь я любила тебя… – Она сложила фотографию пополам. – Если бы ты знал, сколько я слез пролила, сколько денег по бабкам-гадалкам потратила, как у матери твоей в ногах валялась. Интересно, где ты, Петюнчик, сейчас? Небось, по помойкам шатаешься? А жил бы со мной, как сыр в масле катался, и все бы у тебя было как у людей. И хлебушек с маслицем, и икорочка, и водочка, и коньячок. Эх, Петька, Петька, какой ты болван. И себе и мне жизнь испоганил».
Она порвала фотографию на клочки и, швырнув обрывки на пол, перевернула страницу: «А ты, Юрка, как со мной поступил?! – со свистом прошипела она, ткнув в фотографию пальцем. – А поступил ты со мной как свинья. А я ли тебя не лелеяла, не охраняла, как цепная собака? И чем ты мне отплатил? Привел в дом белобрысую мымру, которая там какие-то стишата писала, и кофе ей в койку носил. А меня, морда бесстыжая, хоть бы раз чайком угостил». – Она набрала в рот слюны и, плюнув в лицо бывшему кавалеру, перевернула страницу.
Глянцевый снимок, сверкнув белизной, кленовым листом упал ей под ноги. Старуха вздрогнула, злорадный блеск в глазах потускнел, щеки покрылись румянцем.
– А ты как тут оказался, Алеша? – откинувшись на спинку, прохрипела она. – Я же тебя под матрас положила, или нет… – она стиснула зубы, чтобы не закричать. – Сколько же лет прошло, Алексей? – Она мысленно подсчитала года. – А я все помню, будто вчера. И море, и горы, и тот злополучный вокзал, и жену твою, грымзу проклятую, и детей сопливых, которым твой колченогий папаша носы утирал. И даже цветы, которые ты жене покупал. А мне хоть бы раз, хоть бы розочку… Хотя, вру, было два раза – три дохлых желтых тюльпанчика. А я все терпела, прощала, думала, оценишь, гнездышко для тебя вила, – она обвела глазами комнату, – смотри, сколько всего. И ковры, хрусталь, постельное белье, и с денежками все хорошо. Я не трында какая-нибудь, денежки берегу, копейку к копейке, зря не потрачу. Все по делу, и то оглянусь. Иногда и кофточку хотелось себе прикупить, и туфельки, и юбчонку. А подумаю хорошенько, зачем они мне? Лучше я эти денежки приберегу или в банк под процент положу. Вот так и жила. Вещички носила по несколько лет, а голытьба надо мной потешалась. А мне плевать было. Думала, вот счастье придет, и буду я жить как царица. Однажды шапку тебе норковую по случаю купила, в два раза дешевле, чем в магазине. У девок от зависти аж зубы свело. Только подарить не успела, ушел ты от меня… к грымзе своей. С тех пор в шкафу на полке лежит. Боюсь, как бы моль не проела. Вот, Алексей, какая могла бы быть у тебя жена. Не то что твоя транжира. Вспомни, сколько ты ей денег давал? А она, мотовка, все тут же спускала. Бедный, бедный мой Алексей. Небось, догола тебя, стерва, раздела. – Она съехала с кресла на пол и на четвереньках поползла к окну. – Сейчас еще тебе чего покажу, – отдернув штору, улыбнулась она. – Вот, смотри, какой сундучок. Кованый, толстостенный. – Она сорвала с крючочка замок. – Гляди, тут все, что ты любишь.
Сундук был забит разнообразными бутылками со спиртным. Тут были и коньяк, и виски, и дорогие вина, и элитная водка.
– Видишь, сколько мне надарили? Куда же мне это теперь? – Она подняла глаза к потолку. – Я же теперь, Леша, ничего не пью, кроме валокордина.
Она взяла в руки бутылку… и тут в коридоре раздался звонок. Старушка вздрогнула, и бутылка, выскользнув из рук, ударившись о сундучок, грохнулась на пол. Осколки брызгами разлетелись по изъеденному молью ковру. Старушка стащила с шеи платок и начала лихорадочно вытирать образовавшуюся на ковре лужу.
Звонок прозвенел еще раз, и еще раз, и еще…
Старушка ползала по полу, собирая бутылочные осколки, и трясущейся рукой бросала их в сундучок. Когда все было собрано, за дверью раздался встревоженный голос соседки.
– Валь, ты что ли? – перебравшись в кресло, недовольно проскрипела она.
– Кому ж еще быть, Ираида Андреевна. Конечно же, я.
– Я вроде тебя не звала.
– Да я хотела узнать, все ли у вас в порядке? А то звоню вам, звоню…
– Все хорошо, – притворно зевнула старуха. – Ко мне родственница приехала. Через недельку зайди, думаю, к тому времени выветрится.
– Что выветрится? Не поняла…
– Родственница, говорю, уедет через неделю, – спохватилась старуха, – тогда приходи.
«Откуда у нее родственница?» – удивилась соседка, но зная сварливый характер старушки, допытываться не стала.
* * *Через неделю по сигналу соседки в квартиру, где жила Ираида Андреевна, приехал наряд милиции. Они долго звонили в дверь, стучали, кричали… но ни на звонки, ни на стук, ни на голос никто не отвечал. Пришлось ломать дверь.
Войдя в комнату, стражи порядка увидели следующую картину. В кресле у окна, возвышаясь, словно на троне, сидела покрытая трупными пятнами полуразложившаяся старуха. В кулаке у нее был зажат потертый кошель. На полу валялись коронки, кольца, сережки. В углу, у окна, лежали три небрежно свернутых, проеденных молью ковра, недалеко от сундука – сложенные горкой бутылки.
Когда старушку упаковывали в мешок, из-за пазухи у нее выпал конверт с документами на дом в Подмосковье, несколько драгоценных камней и серебряная цепочка, пропавшая несколько лет назад у той самой соседки.
Год Синей Лошади
Я стояла у окна, любуясь кружащимися в хороводе снежинками, и думала о том, где буду встречать Новый год. Тащиться за тридевять земель в шумную компанию, где будут гулять до утра, упиваясь шампанским и прочими горячительными напитками, не хотелось, идти к соседке с целым выводком внуков – тем более. Поразмыслив немного, я решила поехать к троюродной сестре на чисто женскую вечеринку, где можно поболтать, похохотать и получить кучу позитивных эмоций, не напрягаясь, не оправдываясь и не участвуя в идиотских конкурсах, которые до чертиков надоели. Оставалось самое трудное – выбрать достойный наряд. Сестра моя была женщиной стильной, креативной, поэтому не хотелось упасть в грязь лицом, надев на себя какую-нибудь халабуду. Так Ленка называла одежду, которая была ей не по вкусу. Как минимум надо выглядеть не вызывающе, чтобы ничего в моем образе ее не раздражало.
Вытащив из шкафа немногочисленные наряды и перемерив их по нескольку раз, я остановилась на синем гипюровом платье, с которым очень хорошо смотрелись сапфировые сережки и изящная подвеска из белого золота в виде слоника с крохотным брильянтовым глазом.
До праздника оставалось несколько дней. За это время надо было успеть купить продукты, шампанское, новогодние подарки, сходить в салон, сделать маникюр и новую стрижку.
В общем, дел было много, но меня это не напрягало. Походы по магазинам за подарками всегда доставляли мне удовольствие, поэтому я с радостью носилась по городу в поисках нужных и ненужных безделушек, заполнивших прилавки в предновогодние дни. Такая у меня идиотская натура: пока в кошельке шуршат денежки, их непременно надо потратить…
Тридцать первого числа, нагруженная сумками с продуктами и подарками, я отправилась на службу. Время за бабьей болтовней и поеданием торта пролетело незаметно. Когда стрелки на часах подошли к семнадцати тридцати, меня словно ветром сдуло с рабочего места и под дружный гогот подвыпившего коллектива вынесло на улицу, в сверкающий белизной вечер, припасший нам с сестрой немало новогодних сюрпризов.
Забежав по пути в магазин за маслинами и зеленым горошком, счастливая и довольная, я отправилась к Ленке.
Жили мы с сестрой на одной линии метро, так называемой зеленой ветке, только на разных концах. Ехать предстояло не менее часа, без пересадки, поэтому можно было расслабиться и даже немного вздремнуть.
Довольная и счастливая, я плюхнулась на освободившееся место и, уткнувшись в воротник, отправилась в царство Морфея.
Подремывая под стук колес, я мурлыкала себе под нос песню про елочку, и перед глазами у меня попеременно возникали Дед Мороз и его внучка Снегурочка. Правда, Дед Мороз был почему-то без бороды, а Снегурочка – с множеством косичек и в яркой оранжевой тюбетейке.
«Забавно – Снегурочка-узбечка», – давясь от смеха, думала я, утопая в сладостной дреме, вот только доехать до места в благодушном настроении мне так и не удалось. Ноющая тяжесть в плече выдернула меня из сна и безжалостно швырнула в реальность, точнее, в забитый пассажирами шумный вагон.
Разлепив глаза, я наткнулась взглядом на того самого Деда Мороза из сновидений. Голова его мирно покоилась у меня на плече, а похожая на мочалку борода болталась на резинке под гладко выбритым подбородком. Столкнув голову с плеча, я попыталась от него отодвинуться. Но сидевшей с другой стороны бабке не понравились поползновения на ее территорию, и она втиснула между нами авоську с батоном.
Голова Деда Мороза снова упала мне на плечо и с присвистом захрапела. Я поняла, что дергаться бесполезно, и оставила все как есть.
Поезд прибыл на конечную станцию, машинист дал длинный гудок и, поздравив пассажиров с наступающим Новым годом, попросил освободить вагоны.
Толкнув Деда Мороза локтем в бок и прокричав ему на ухо, что поезд прибыл на конечную остановку, я с чистой совестью направилась к выходу. Но выйти из вагона не удалось. У дверей меня остановил раздавшийся за спиной грохот. Это Дед Мороз брякнулся на пол.
Злясь на себя, на свой дурацкий характер и чересчур совестливую совесть, я вернулась назад и попыталась усадить, точнее, затащить Деда Мороза на место. Но это оказалось непросто: мужик хоть и вяло, но сопротивлялся и куском мыла выскальзывал из моих рук.
Пока я кувыркалась в попытках взгромоздить обмякшее тело на лавку, в вагон вошла дежурная по станции. На шее у нее висел серпантин, на рукаве болталась блестящая пластмассовая снежинка.
– Женщина, что вы себе позволяете?! – прошипела она, просверлив меня устрашающим взглядом.
Я попыталась объяснять, что этот человек мне незнаком и я подняла его только из жалости. Но у тетки на этот счет была своя версия, которая сводилась к тому, что я специально нарядила мужа Дедом Морозом, чтобы его, пьяного, пропустили в метро.
Поняв, что перед дежурной не оправдаться, а от Деда Мороза не отвязаться, я попросила тетку помочь мне вывести его на перрон.
– Ладно, – поколебавшись, согласилась дежурная, – у самой такой паразит дома сидит.
Она подхватила мужика под руки и выволокла его из вагона.
– Скажи спасибо, что Новый год, – переведя дух, ухмыльнулась она, – в другой бы день милицию вызвала.
Дотащив бедолагу до эскалатора, она взвалила его мне на плечо.
– Дальше сама тащи своего ненаглядного, – шумно вздохнула она, – да смотри по дороге не потеряй. А вообще – с Новым годом, подруга.
Как мы оказались на улице, одному богу известно. Помню только, что когда эта пьянь повисла у меня на плече, я представила себя санитаркой на поле боя, а Деда Мороза – раненым бойцом, и это придало мне сил дотащить его до остановки автобуса.
Пристроив «деда» и мешок с торчащим из него зайцем на лавочку, я поскакала на стоянку такси. Но и туда дойти мне было не суждено. Дед Мороз прокричал мне вслед какую-то абракадабру и, скатившись со скамейки, уткнулся головой в сугроб. «А если он замерзнет?» – пронеслась в голове абсолютно ненужная мысль, и ноги сами собой повернули обратно.
– Эк развезло-то вашего мужа, – услышала я за спиной скрипучий старческий голос, – так и ласты склеить недолго.
Я чуть не заплакала от обиды.
– Да никакой он мне не муж! Я первый раз его вижу!
Старичок понимающе покачал головой.
– Ничего, голуба, с кем не бывает, – крякнул он. – Домой привезешь, отогреешь, а как протрезвеет, тогда и скажешь ему, какой он козел. Только на улице не оставляй, а то обкрадут или прибьют ненароком.
– Да я его правда не знаю! – заскулила я и для правдоподобности топнула ножкой.
Старичок ухмыльнулся и предложил за пол-литра дотащить супруга до дома.
Пока я раздумывала, что делать и как поступить, старичок куда-то исчез.
«Ладно, посажу эту пьянь на такси и попрошу водителя отвезти его домой», – решила я, подхватив Деда Мороза под руки.
– Эй, парень, ты адрес-то помнишь?
Дед Мороз вытащил из мешка зайца и начал пихать мне его в нос.
– Инга, прости, я не хотел, – сопел он, брызжа слюнями, – возьми зайчика Оленьке.
Я схватила зайца за уши и, запихнув его в мешок, вытащила из сумочки телефон. Деваться некуда, придется звонить Ленке.
– Галь, ты чего, сдурела?! – услышала я вместо приветствия недовольный голос сестры. – Я с ног валюсь, а она где-то гуляет. Нам, между прочим, еще салаты стругать.
– Лен, у меня тут небольшая проблема, – как можно беззаботней чирикнула я. – Мы тут с Дедом Морозом на остановке… Он пьяный…
В телефоне повисла зловещая тишина.
– Лен, ты меня слышишь?
Ленка долго сопела в трубку, потом как заорет:
– А раньше предупредить не могла?!
– О чем? – затряслась я.
– Что придешь с Дедом Морозом!
– Да я сама не знала…
– Ну конечно, не знала, – засопела она, – зато набраться успела. Не ожидала я от тебя.
– Во-первых, я трезвая, – как можно спокойней сказала я, – а Дед Мороз ко мне в метро привязался.
– Как это привязался? – опешила Ленка.
– Привалился ко мне и уснул… И я не знаю, что теперь делать.
– Ну ты ду-у-ура! – взорвалась Ленка. – Не знает, что делать! В милицию сдай!
– А где ее взять, милицию-то?
– По телефону вызови! Ноль два!
– Точно! По телефону! Ленка, ты гений!
– А ты размазня! Все! Жду! Приезжай!
Я набрала 02, но, услышав гудки, тут же сбросила вызов. «А вдруг его там изобьют или на работу напишут?» – подумала я и с размаху шлепнула мужика по щеке.
– Эй, мужчина, вы адрес свой помните? Я вас на такси посажу.
Дед Мороз открыл глаза и почти осмысленно на меня посмотрел.
– Адрес? Помню. – Он схватил меня за руку и смачно поцеловал в палец.
Машины, забитые пассажирами, неслись мимо нас, как мимо пустого места. Отчаявшись, я схватила Деда Мороза за воротник и начала трясти его, в надежде вытряхнуть из паршивца хоть одно членораздельное слово. Но тут, на мое счастье, к остановке подъехали вишневые «Жигули». Водитель, молодой и веселый парень, был готов отвезти нас хоть на край света, но за определенную сумму. Я была согласна на все.
Общими усилиями мы затащили Деда Мороза в машину, но дальше дело не сдвинулось. Этот засранец забыл адрес. Таксисту не хотелось терять клиентов, но драгоценное время было дороже, и он вежливо, но настойчиво попросил найти другое такси. Но выйти из машины означило встретить Новый год на скамейке на пару с пьяным Дедом Морозом. Этого я допустить не могла и на свой страх и риск назвала Ленкин адрес.