Море. Корабли. Девушка

– Наврала я. Голова тут ни при чем. Просто я – прогульщица и разгильдяйка! Вот так, Валерий Валерьевич. – И я снова зарыдала!

Но умный добрый капитан Островский возразил мне:

– Не надо, Катя, на себя наговаривать. Я верю, что у тебя были основания пропустить практику. Но у тебя еще достаточно времени, чтобы показать, как ты умеешь работать. Нам сейчас предстоит исследовать сигналы акватории. Все магнитные записи с полигона надо быстро прогнать через лабораторные магнитофоны. Так что сейчас твоя партия станет заглавной.

Я перестала всхлипывать. Никто еще так не говорил со мной. Что ж, я докажу Валерию Валерьевичу, что на меня можно положиться.

Мы вернулись в городок и разошлись в разные стороны.

* * *

Просторный зал клуба был украшен гирляндами из военно-морских флажков, расчерченных горизонтальными и вертикальными линиями. В них посвященные могли прочитать поздравление личному составу части. На сцене стоял большой плакат с цифрой 40. Под ним – белое эмалированное ведро с огромным букетом полевых цветов. Их красиво подобранные синие, фиолетовые, васильковые соцветия тоже были сродни морю и морякам. В углу сцены, в специальной стойке, высилось знамя части, а на занавесе крепились выпиленные из фанеры ордена Ленина и Красного Знамени.

Зрительный зал, он же кинозал, был преобразован в ресторанный. Фанерные кресла были вынесены. Вместо них расставлены столы и столики.

Длинные, вдоль стен – для матросов, маленькие, на четыре – шесть человек, – для офицеров и членов их семей. Кроме фруктов, столы украшали тарелки с выложенными на них горкой пирожками, слепленными главным коком части.

После обязательного официоза – выступления командира части, объявления благодарностей и вручения грамот – начался концерт. Его вела статная дама в длинном шелковом платье, жена командира части.

Потом выступила рок-группа части – «Флибустьеры». Члены ее – два гитариста, барабанщик, ударник и солист без инструмента – выдали незнакомые самодеятельные тексты про пиратов, а также известную песню о бригантине, поднимающей паруса. Я нетерпеливо притопывала ногами в такт музыке. Затем хор из матросов и девушек-контрактниц исполнил лирические морские песни, глупо-сентиментальные. От этих песен жены офицеров прослезились. Слова были наполнены для них собственными жизненными переживаниями: вечной тоской ожидания, на которую обречены подруги моряков.

Наша шестерка, девчонки и Юра, сидела за крайним столиком, рядом с матросским столом.

Матросы-срочники колыхались перед нашими глазами бело-синей полосой. Они с оживлением уплетали пирожки и яблоки, изредка бросаясь в студенток огрызками. Один черенок попал мне в шею.

Я пристально посмотрела на одинаково стриженные головы. Определить виновника было невозможно.

Я погрозила морячкам кулаком, чем вызвала у них взрыв хохота. Рассмеялась и я. Настроение мое заметно улучшилось. Я впервые встречала праздник в такой большой дружной семье.

Я переводила взгляд от столика к столику. Рядом с нежно-кремовыми рубашками офицеров пылали разноцветьем платья их жен. Холостяки сидели своей компанией, рядом с контрактницами.

Наши ребята из техникума тоже не терялись. Многие из них сидели за столиками с симпатичными девушками в форме. Тем временем на сцену вышла группа матросов и стала исполнять танец «Яблочко». Танцоры выделывали такие коленца, что я залюбовалась. Мои ноги тоже пританцовывали в такт веселой мелодии. Скорей бы начались танцы!

Матросы, исполнив танец еще раз, на бис, покинули сцену. И тут полковая дама объявила название знаменитой песни Пугачевой и знакомые мне фамилии местных исполнителей.

На сцену вышла Светлана Колокольцева, в обтягивающей бедра форменной юбке и светлой блузке, затянутой у ворота строгим галстуком. Только сейчас я обратила внимание, как чертовски сексуально выглядит женщина в хорошо подогнанной морской форме. Она взяла у ведущей полковой дамы микрофон и, пробуя его, голосом примы повторила название песни: «Маэстро». Следом за ней появился, тоже в форме, капитан Островский и сел у старенького пианино на обычный стул. Их дуэт имитировал дуэт двух советских звезд: композитора и певицы, но тягаться со знаменитостями – провальное дело. В исполнении Светланы песня казалась просто пародией на саму себя. Хотя, надо отдать должное, аккомпанемент был неплох. Валерий Валерьевич поразил меня. Как здорово он бренчит на пианино, мне бы так! Странное чувство родственной близости с этим человеком не оставляло меня. Я давно заметила, что чужой человек, пусть по ошибке принятый за другого, становится наполовину тем, за кого его приняли. Как будто мы в своем воображении создаем его. Почему-то я испытала гордость за музыкальные способности этого в общем-то чужого мне человека. Да, жаль, что он не мой отец.

После исполнения своего номера Островский и Колокольцева ушли за кулисы, но вскоре спустились в зал и сели за разные столики. Островский подсел к своей маленькой жене, а Светлана присоединилась к подругам по службе. Я продолжала смотреть на «отца» – как он держался, говорил, смеялся. Против обыкновения, он не был суховато сдержан. Он был раскован и безупречен во всем: в движениях, осанке, будто артист на телевизионном «Голубом огоньке». Только, в отличие от артистов, улыбался сдержанно, уголками губ. Изредка он наклонялся к жене и тихо сообщал ей что-то. Ее бледное, невыразительное лицо тоже озарялось улыбкой. Было заметно, что она гордится своим мужем.

Наконец концерт окончился. Матросы быстро сдвинули столики к стенам, освобождая центр зала.

Временное кафе превратилось в танцевальную площадку. «Флибустьеры» заиграли популярные песенки в танцевальном ритме. В наше время мужчины и женщины танцуют отдельно друг от друга, стоя в кругу или друг перед другом, меняясь условными партнерами. Я люблю такие танцы, и у меня здорово получается. Если бы моя мать думала о воспитании дочки, она бы отвела меня в танц-кружок или даже в хореографическое училище, в Вагановку. Но туда берут после третьего класса. Тогда еще я была не в состоянии сама отправиться на просмотр. Я и не знала о таком училище. Когда я самостоятельно стала определяться со своими увлечениями, было уже поздно. В Доме пионеров, в танцевальном кружке, куда я заявилась в седьмом классе, мне дали от ворот поворот. Сказали, что стара. Однако нашлось и для меня место – дискотеки. Вот где я оттягивалась по полной программе.

Вот и сейчас как-то незаметно танцующие стали расступаться, освобождая мне пространство. Я кружилась с яростным, каким-то испанским задором, то изгибаясь назад, то резко выкидывая в стороны руки и ноги. Сегодня на мне была юбка из красного шелка и черная обтягивающая майка. Я знала, что при самых головоломных па, когда юбка вздымалась колоколом, сверкали мои замечательные трусики из черного кружева. Хотя, когда я танцую, я забываю обо всем на свете. Будто наркотическое опьянение охватывает меня. Я не вижу никого и ничего. И я не боюсь выпустить на всеобщее обозрение свою душу: отчаяние и любовь к миру. Неожиданно для меня музыка смолкла. Хотя ничего удивительного в этом не было: просто закончился очередной танец. Все молча смотрели на меня.

Я стояла в кругу зрителей, часто дыша, немного усталая и чумная. И тут я сразу, безошибочно ощутила на себе взгляд Островского. Я повернулась к нему и приняла его взгляд. Его первый внимательный взгляд, обращенный ко мне. Тут же он что-то заметил жене, и та с одобрением закивала. Наверное, вот так родители радуются успеху на сцене своего ребенка, подумалось мне. Пожалуй, это был первый знак общественного признания со стороны взрослых. Оказывается, это здорово!

Тут все будто опомнились и зал взорвался аплодисментами. Кто-то закричал «Бис!».

– Повторите, ребята, – обратился Островский к матросам из ансамбля. – Ну, Катя, попросим вас еще раз!

Снова зазвучали четкие ритмы. Теперь я танцевала чуть иначе, уже сознательно контролируя свои движения. Кажется, у меня получилось еще искуснее, хотя непосредственности поубавилось. Когда музыка прекратилась, опять раздались аплодисменты. Я снова встретилась глазами с Островским. В его взгляде было откровенное одобрение, будто Островский был членом жюри и вынес мне высшую оценку. Он махнул мне рукой и пригласил к своему столику. Я подошла. Тут же мне организовали еще один стул, Островский усадил меня в свой кружок и познакомил с присутствующими.

– Катя, вы замечательно танцуете, – сказала жена Островского. – Какое чувство ритма, грациозность движений! Вы учились где-нибудь?

– Только на дискотеках, – польщенная похвалой, отозвалась я.

Едва все сидящие за столом успели сказать мне несколько приятных слов, как снова заиграла музыка. На этот раз предполагался медленный танец с партнером. Островский посмотрел на меня, потом перевел взгляд на жену. Та понимала его без слов. Она ободряюще улыбнулась, как бы разрешая мужу меня пригласить. Получилось, что мой сольный танец превратил меня в знаменитость, с которой каждому было лестно потанцевать. Валерий Валерьевич был великолепным партнером. Я послушно следовала за его движениями. Островский умело лавировал между танцующими, крепко удерживая руку на моих лопатках. Я откинула спину назад, как княгиня на балу. Мы были красивой парой: мужественный «отец» и скромная «дочь». Мне казалось, что я выступаю на конкурсе. Ни одного лишнего или нескромного движения.

Только чистая красота духа.

Меня снова посетила мысль, что мое место – на сцене. Я могла бы не только ерничать, но и приносить людям удовольствие. Музыка смолкла. Островский проводил меня на этот раз к нашим ребятам и вернулся к жене.

Объявили белый танец – передали инициативу женщинам. Я в таких случаях не трогаюсь с места.

По-моему, приглашать парней на танец – радость для уродин и старых дев. Юрка выжидающе смотрел на меня, готовый вскочить по первому сигналу. Я наблюдала за остальными. С дальнего столика поднялась Света Колокольцева и с гордо поднятой головой направилась к Валерию Валерьевичу. Но жена Островского проворно пригласила его на танец и растерянная Светлана повернулась к другому офицеру. Этим другим был Серов, и к нему уже шла моя Тишка. Они направлялись в его сторону почти наперегонки. Я следила за их соревнованием. Тишка поспела первой. Серов, взяв даму под локоть, вывел на середину зала. Светлана, почти не глядя, пригласила незнакомого мне офицера, сидящего за тем же столиком, что и Серов. Да, унизительная ситуация для девушки. Юра сам решился пригласить меня. Но я отказалась, сославшись на усталость. Я наблюдала, как Островский танцует со своей женой. Она была намного ниже его и почти утыкалась маленьким острым носиком ему в грудь.

Он, отстранение глядя поверх ее головы, механически делал нужные повороты. Никакой красоты в их танце не было. Партнерша все портила своей скованностью. Понятно, почему она отпустила мужа танцевать со мной: в танцах она была совсем беспомощна.

Снова начались общие танцы в толпе. Я потеряла Островского из виду. Вместе со всеми пошла танцевать общий танец, но теперь я не выделялась среди прочих. Как будто первое выступление съело мою душу. К тому же ко мне прилип Юрка.

– Я тебя больше от себя не отпущу, – пригрозил он. – Хватит красоваться с женатыми офицерами. А я на что?

– Дай мне хоть перед смертью надышаться, – пошутила я, подразумевая под «смертью» свое предстоящее замужество.

В этой шутке была доля горечи. Мне казалось, что я действительно должна буду отказаться от каких-то милых душе привычек. Вряд ли я смогу посещать дискотеки так же часто, как сейчас. И я знала, что я раба своего слова. Оттого я редко что-нибудь обещаю. Эту верность слову привила мне моя бабуля за те годы, когда она воспитывала меня одна.

Когда я привычно, как прежде перед мамкой, канючила: «Ба-б, я больше не буду…» – она резко прерывала меня:

– Никаких обещаний! Еще твой покойный дед говаривал: «Дал слово – держись, а не давши – крепись!»

Мой дед, Константин Трифонович Кузнецов, тоже вырос в Кронштадте и был главарем местной шпаны. С четырнадцати лет, как и его отец, работал на морском заводе. Вначале – мальчиком на побегушках, потом стал клепальщиком. Тогда корабли еще были не сварные, как сейчас, а клепаные. По словам бабушки выходило, что, если бы не началась война, дед спился бы или загремел в тюрьму. Он постоянно был зачинщиком каких-то драк и потасовок. Но началась война, и дед, не успев отслужить срочной, стал матросом буксира, доставлявшего боеприпасы в Кронштадт. Эта крепость, выстроенная Петром I, прикрывала Ленинград от фашистов. За всю войну дед не получил ни единой царапины, а вот после не повезло: тральщик, на котором он работал, подорвался на мине.

Позднее бабуля часто вспоминала деда, своего сумасброда Костеньку. Так вот, верность слову она считала главным его достоинством. Он никогда не обещал того, чего не мог или не хотел сделать. Свои пьяные выходки в кабаках он не считал проступками, а своими победами в потасовках он гордился.

Тягу к выпивке его дочь унаследовала, но честность не была ее характерной чертой. Моя мать безбожно врала на каждом шагу. Но я, пойманная на проказах никогда не давала обещаний, что это не повторится. «Вся в деда», – говорила бабуля. Ясное дело, еще как повторится, думала я. И позже, в техникуме, случались разные прегрешения. В критических случаях я, потупив голову, говорила: «Да, виновата», но ничего не обещала исправить. И так вышло, что с Юркой я связала себя обещанием, не любя его.

Вечер закончился. Мы с Юрой вышли из клуба, и он тут же у ступеней подъезда припечатал меня губами, будто поставил клеймо собственника. И в тот момент, когда я почти задохнулась от нехватки воздуха, вызванного сумасшедшим поцелуем, я снова увидела Островского с женой. Он, заметив нас с Юркой в такой недвусмысленной позе, деликатно отвернулся.

Мы же с Юркой стояли в световом конусе фонаря, будто на сцене. Почему я сегодня все сравниваю со сценой? Для кого я живу – для себя или для других?

Юра тоже заметил выходящих из клуба людей.

На мгновение передохнул и тут же, решительно схватив меня под руку, уволок во тьму ночи, за какие-то строения позади клуба.

– Юрка, ты сегодня прямо псих какой-то. Куда ты меня тащишь?

Он остановился и стал осыпать мое лицо короткими страстными поцелуями, постепенно приближаясь к моим губам. Когда его язык оказался в моем рту, я потеряла возможность рассуждать. Целую бесконечность я плыла в его объятиях. В каком-то полусне я видела, как он бросил на землю свою куртку, как оказался надо мной. Я хотела напомнить ему о презике, но он резким движением закинул мою широкую юбку чуть ли не на голову, не слушая меня. Мы были вместе не первый раз, но таким решительным я своего увальня Юрика еще не видела. И как он мне сегодня понравился!