Праздничный патруль (сборник)

Константин Петрович разложил на столе бумаги по делу «угонщиков». Степаныч, развалившись в кресле, наблюдал за ним из-под насупленных бровей.

– Чего надулся-то?

Батанов сосредоточенно разглядывал план района, истыканный вдоль и поперек кнопками с разноцветными шляпками.

– Чего молчишь-то? Руководство зад начистило? – хихикнул Степаныч. – Оно умеет чистить. С золой и щелоком. Не переживай. Зато чистый всегда будешь. Чистка – она всегда на пользу.

– Степаныч! – продудел Батанов. – Заткнись!

– Эх, Константин Петрович, Константин Петрович, вечно ты недовольный, а как чуть что, сразу ко мне бежишь, мол, помоги, Степаныч. А я ведь тоже живой человек. Мне доброе слово приятно, а не эти твои «заткнись».

– Не ворчи, Степаныч, лучше скажи, что делать с аналитичкой? Она в график записалась, какашку мне на стол кинула прямо на совещании и у Иваныча рапорт на пост подписала.

Степаныч, услышав новость, только присвистнул:

– Ох, и ни хрена себе! Ну, дает девка стране угля, мелкого, но много. А как же Иваныч-то, он же кремень! Он за свою подпись всю душу вынет, но не подпишет. Как же так?

– А вот так, Степаныч! – невесело рассмеялся Батанов. – Взял и подписал. Ирина Александровна пропустила. Народ спрашивал, проглядела, говорит…

– Эх, Ирка, совсем старая стала, нюх потеряла, – вздохнул Степаныч, – в молодости она весь главк в кулаке держала. Одним мизинцем генералов давила. Блондинок на дух не переносила. А тут…

Оба погрузились в невеселые размышления.

– Ты, Петрович, не переживай, – встрепенулся Степаныч, – она все равно маху даст. Не там, так здесь проколется. Ты посмотри на нее, дура дурой!

– Дура-то дура, а свои три копейки имеет. Должность теплая, не хлопотная, девушка пробивная, как ты уже убедился…

– И ты тоже убедился, не только я, – вскочил Степаныч, – мне-то что? Я тут прихлебатель, пенсионер на полставки, а ты начальник. Целой группой командуешь. Тебе и отвечать за девкины проколы.

Батанов промолчал, продолжая втыкать в план района новые кнопки.

– И сама уходить не хочет, и другим не дает работать, взяли бы на ее должность парня толкового, – проворчал Степаныч, усаживаясь поудобнее. Послышался хруст костей.

– Эх, если бы не мои кости, я бы вам дал жару! – пригрозил кому-то Степаныч, вкладывая в угрозу всю еще не усмирившуюся страсть к делу.

– Степаныч, здесь я – главный дирижер! А ты в пристяжных ходишь, – примирительно заговорил Батанов.

– Пристяжной-пристяжной, а ты дубинкой дирижируешь! – разозлился Степаныч. – У тебя вся музыка из-под палки.

– Ты еще вспомни, как вы за идею горбатились, – скривился Батанов. – Угомонись! Давай лучше подумаем, как мы Новый год отработаем?

– Не мы, а ты. Тебе надо, ты и думай! – отрезал Степаныч. – Я привык встречать Новый год в кругу семьи.

План района зашевелился и чуть не упал со стола, но Константин Петрович удержал его, успев перехватить в полете.

– Угомонись, Степаныч, я не предлагаю тебе работу под Новый год, знаю, что ты уже отпахал свое. Мы с тобой должны покумекать, как расставить силы 30, 31 декабря и 1 января. Усек?

– Усек, – кивнул Степаныч. – Боишься, что влетит тебе за девицу? Я бы тоже боялся… Дура! Я знал, что она такая, но не знал, что до такой степени.

– Какая? – навострил уши Батанов.

– Пробивная. Ее в дверь гонят – она в форточку норовит пролезть. Она не из этих, она из тех.

– Прекрати, Степаныч, тех, этих, таких… Угомонись!

Оба насторожились. Кто-то безуспешно боролся с дверью, а та никак не хотела открываться. Борьба принимала все более напряженные обороты, наконец, дверь распахнулась. Кузина с торжествующим возгласом влетела в кабинет.

– В другую сторону открывается! – воскликнула Алина, щерясь счастливой улыбкой.

«Вот дура!» – одновременно подумали мужчины.

– Здравствуйте, Виктор Степанович! Константин Петрович, потерпевший спрашивает, когда мы вернем ему машину? Что ему сказать?

– Что хочешь, – покачал головой Батанов. – Что хочешь, то и говори. Хоть анекдоты рассказывай. Басни. Песни пой. Ты же опер. Или ты не опер?

– Опер! – насупилась Алина. – Опер. А кто же еще?

– Ну, раз опер, вот и выкручивайся, говори потерпевшему, что считаешь нужным. Так, Степаныч?

– Так-так, – буркнул Виктор Степанович.

– А он кричит, цепляется к словам, ругается, – ябедничала Алина.

– Еще бы ему не цепляться, когда у него тачку за шесть лимонов угнали. Ему что за такие деньги, хвалить тебя надо?

– Нет, зачем же. Хвалить не нужно, но и ругаться не стоит, – посетовала Алина, – от ругани тачка не реанимируется.

– Что? – округлил глаза Батанов. – Не реанимируется? Иди, Кузина, иди, работай! Не пей мне кровь, пожалуйста, а то я жене пожалуюсь. Ей не понравится, что кто-то еще жаждет моей крови. Она не отдаст другой ни капли из моего организма. Кстати, что у тебя с лицом?

– Ничего, – обиделась Кузина, – обычное лицо. Щеки горят немного.

– И не только щеки, у тебя сплошной пожар на лице.

Алина окончательно обиделась и отправилась рассказывать байки и анекдоты обладателю римского профиля. Тот бесновался в каморке: бегал взад-вперед по тесной комнате и что-то бормотал сквозь зубы.

– А-а, это опять вы! – набросился он на Алину, как изголодавшийся пес. – Где вы ходите?

– У начальства была, а что?

Мужчина задохнулся от негодования. Мотал головой, не в силах произнести что-либо членораздельное. В каморке потемнело, как перед грозой.

– Я только хочу, чтобы исполнилось мое единственное желание, чтобы исполнялось все, что я хочу! – выпалил мужчина, справившийся с внезапным онемением.

– Вы хоть поняли, что сказали? – вежливо осведомилась Кузина.

Потерпевший замолчал и присмотрелся к Алине:

– А что у вас с лицом?