Начальник райотдела

Она крутанулась на каблуках и подошла к столу. Собрала коричневые папки в общую кучу и побросала все в огромный металлический сейф, долго закрывала замки, поворачивая их из стороны в сторону. «Итак, из семи дел выбираем одно – дело по “Петротрэвелу”, – сказала она самой себе в зеркало, с удивлением разглядывая темные круги под глазами. – Ищем, кто замочил Кучинского Сергея Петровича. Если находим хоть одну зацепку, беремся за остальные дела. А Лесин мне поможет. Мент менту всегда придет на выручку».

Юмашева отошла от зеркала и долго смотрела на телефонный аппарат. «Нет, не буду звонить в адресно-справочное бюро. Не стану устанавливать данные Андрея. Это неприлично – использовать розыскные учеты для личных целей. Не только неприлично, это к тому же и неэтично, в конце концов! Допустим, ты установила номер телефона потрясающего мужчины. Твои дальнейшие действия? Ты будешь звонить Андрею? Представь на минуту – дрожащими пальцами набрала номер заветного телефона. И что ты ему скажешь? Здравствуйте, я ваша тетя! Та самая Гюзель Аркадьевна из самолета, хочу вернуть вам деньги за билет, тьфу ты, чушь какая-то».

Она сняла с вешалки куртку. Не хотелось уходить из кабинета. «Через семь часов начнется новый день, – думала она, невольно вздыхая, – и вместе с ним начнутся новые проблемы. Вместе с проблемами придут новые решения. Вдруг завтра у меня появится страстное желание услышать голос Андрея. Тогда я просто позвоню, послушаю голос и повешу трубку. Смешно. Зато последовательно. Завтра, все завтра», – с этой мыслью Гюзель Аркадьевна вышла из кабинета.

* * *

– Анна Семеновна, не плачьте. – Коваленко наклонился над Карповой. Анна Семеновна заливалась слезами, громко сморкаясь и перхая. Именно это перханье и вывело из равновесия Виктора Дмитриевича. Он брезгливо подергивал носом, что означало высшую степень душевного волнения. – Анна Семеновна, возьмите ручку и напишите, что ваш сын реально захоронен на Серафимовском кладбище. А ваша невестка, то есть жена вашего безвременно умершего сына, очень хорошая женщина, порядочная жена и любящая мать. Пишите, Анна Семеновна, мне некогда с вами возиться.

– А Гюзель Аркадьевна сказала, что вы разберетесь, – укоризненно прошептала Карпова.

– Гюзель Аркадьевна у нас ба-альшая фантазерка, – с преувеличенным восхищением сказал Коваленко, – она и не такое может сказануть.

В каждом слове Виктор Дмитриевич делал ударение на «а», отчего фразы растягивались и делались безразмерными, какими-то резиновыми. Анна Семеновна испуганно покосилась на него и схватила шариковую ручку, лежавшую на чистом листе бумаги.

– Что писать-то? – сквозь зубы спросила она.

– А так и пишите. Я вам продиктую. «Начальнику отдела Юмашевой от заявительницы такой-то», как там ваша фамилия, написали? Дальше – «мне показалось, что… приношу извинения и прошу считать мое заявление необоснованным», написали? Затем надо написать так – «дальнейшую проверку заявления прекратить и списать в архив отдела». – Виктор Дмитриевич сел напротив Карповой, вытянув ноги под столом, его ботинки проехали по бурым сапожкам Карповой. Она тут же спрятала ноги под стул, словно Коваленко мог пнуть ее. – Да не тряситесь вы, Анна Семеновна, у нас в отделе никого не бьют. Что вы дергаетесь? Пишите быстрее, а то мне срочно уехать надо.

Виктор Дмитриевич шумно зевнул, оскалив тонкогубый рот. Он развалился на стуле, закинув руки за голову, искоса поглядывая на заплаканную Карпову. «Жалко бабку, – думал он, борясь с внутренним раздражением, – вечно эта Юмашева приголубит кого попало. Отшила бы ее сразу, чтобы даром время не терять. Старая женщина из ума выжила, а Юмашева ее жалеет. Причем жалеет за мой счет. Вот и сидела бы сама с ней, утешала бы, слезы ей тут промокала».

В оглушительной тишине неожиданно раздался телефонный звонок. Виктор Дмитриевич снял трубку и прижал ее к уху правым локтем, второй рукой он поглаживал едва отросшие волосы на затылке, торчащие редкой щетинкой.

«Чего-то это он себя гладит, – подумала Анна Семеновна, опасливо косясь на Коваленко, – волос-то на голове совсем нет, молодой еще, а уже плешивый. Господи, а что делать-то, ничего не вижу, буквы расплываются, даже очки не помогают, придется на ощупь писать. Чего писать-то? Наташка не позволяет с внуком встречаться, запрещает на кладбище ездить, домой не пускает, какой-то мужик все к ней ездит, соседи видели, как она с этим мужиком разъезжает на “мерседесе”».

Карпова натужно вздохнула и вывела первое слово – «Начальнику отдела».

– Привет, Фима! – бойко выкрикнул Коваленко в трубку. – Куда пропал? Как дела в Главке? Нет, не занят, сейчас освобожусь, минуты через две. – Виктор Дмитриевич зажал трубку рукой и зашипел на Карпову: – Пиши-пиши, бабка, только быстро!

Анна Семеновна сквозь расползающиеся буквы посмотрела на Коваленко. Весело осклабясь, он снова прижал трубку к уху и размашисто кивал головой, соглашаясь с невидимым абонентом. Карпова насухо вытерла слезы клетчатым платком и задумалась.

«Что же это такое? Видимо, придется снова идти к Юмашевой. Она же сказала мне, что этот, – Карпова покосилась на Коваленко, – мне поможет. Разберется во всем, а он развалился на стуле, сидит, как новый русский, наглый, плешивый. Еще издевается надо мной. Не буду отказываться от заявления. Пусть кричит на меня, ругается, а я не буду писать под его диктовку. Говорил, что у него дела, а по телефону болтать у него время есть, трепло несчастное. Никакой управы на таких людей нет. Почему в органах хороших людей мало? А где их много-то? Хороших людей везде мало, на всех не хватает», – Анна Семеновна решительно поднялась со стула, разорвала недописанное заявление на мелкие кусочки и, не обращая внимания на окрик Виктора Дмитриевича, стремительно помчалась к выходу, прижимая мохеровую шапочку к груди.

– Фима, повиси секунду, – Коваленко прижал трубку к плечу и заорал, вкладывая в голос мощный заряд раздражения: – Анна Семеновна, вы еще пожалеете!

Но Анна Семеновна уже скрылась в дверях. Замок звонко щелкнул, наступила тишина. Виктор Дмитриевич с сожалением посмотрел на дверь и спросил трубку:

– Фима, ты на проводе? Да от меня бабка сбежала. Сейчас Юмашева вой подымет. Да и хрен с ней, с Юмашевой. Фима, давай встретимся? Где? Идет.

Виктор Дмитриевич положил трубку на рычаг, провел рукой по столу, будто Карпова могла оставить какой-нибудь невидимый предмет. Убедившись, что на поверхности ничего не осталось, проверил сейф, ящики, потрогал наплечную кобуру, проверяя ее на прочность, похлопал по карманам и лишь после этого вышел за дверь. Дверь он притворил тихонько, без стука, чтобы не привлечь внимание коллег из соседних кабинетов.

* * *

«В одиночестве есть своеобразное очарование, – думала Юмашева, внимательно разглядывая телефонный аппарат, – в нем можно пребывать, как в раковине или скорлупе. Своего рода маленький монастырь, в котором можно укрыться от непогоды и житейских бурь. Раненое животное прячется от собратьев в глубокой норе, зализывая свои раны и, если это животное сильное, оно выздоравливает, выходит из норы и продолжает битву за существование. А слабое существо погибает от боли, у него нет сил выбраться из норы, и оно не в состоянии справиться с бедой. Не верю тем, кто утверждает, что человеку нужно выговориться, рассказать всему миру о своем одиночестве, нет, не верю. Выговориться и поделиться своей бедой может слабый человек, сильный не нуждается в утешении и поддержке. Ни за что в жизни не стану звонить Андрею. Это не в моих правилах. Почему мент всегда побеждает во мне женщину? Где оно, мое женское начало? Может, в этом и заключается моя сила духа. И нет необходимости изводить себя никчемными размышлениями».

От пристального взгляда телефонный аппарат вздрогнул, затем затрясся и лишь после этого разразился оглушительной трелью. «Мистика какая-то, даже техника не выдерживает, реагируя на мой энергетический магнетизм чересчур нервно», – Юмашева осторожно сняла трубку, будто боялась обжечься и приложила к уху.

– Гуля, вы меня узнаете?

Она сразу узнала этот низкий тембр. «Такие голоса бывают только у потрясающих мужчин. Особи среднего рода разговаривают противно и нудно», – думала она, слушая далекий голос. Так слушают воображаемую мелодию гениальные композиторы. «Мелодия возникает в глубинных недрах мозга, постепенно превращаясь из духовной материи в материальную. Мелодия может обладать материальной энергией, да-да, это вполне закономерно», – Гюзель Аркадьевна ближе притиснула трубку, чтобы не утратить связи с волшебной симфонией неповторимого голоса.

– Гуля-гуля-гуля, – засмеялся мужчина, и его смех смешался с треском радиоволн.

– Андрей? – то ли спросила, то ли убедила она себя. Боялась, что голос пропадет, исчезнет в эфире.

– Это я. Хочу с вами встретиться. Мы можем сегодня? – он спрашивал нетерпеливо, пребывая в полной уверенности, что она тоже стремится к этой встрече. Ответь она сейчас – «да, я хочу увидеться!», и он появился бы в ее кабинете мгновенно. Так вылетает живой голубь из ловких рук опытного фокусника.

«У меня нет времени, чтобы съесть кусок хлеба, мне приходится ночевать в кабинете, чтобы выполнить приказ к назначенному сроку. Мне никто не нужен в моем одиночестве, в моей скорлупе, в моем панцире. В них я спряталась от людей. К чему эти встречи? Придется сказать, что безумно занята. Мои слова не будут ложью. Это чистая правда. Встретиться я могу только с Господом Богом или самим дьяволом. Не по своей воле, разумеется. Больше никого видеть не хочу. Не имею такой возможности», – думала она, слушая далекий голос, изредка пропадающий в блуждающем эфире.

– Когда? – неожиданно для себя спросила она далекий голос.

– Прямо сейчас. – Юмашева вздрогнула. Помехи в трубке исчезли. Голос прозвучал так, как если бы Андрей был с ней рядом, совсем близко от нее.

«Мистика, волшебство, ирреальность. Чудеса техники превращают живых людей в привидения. Значит, и наша встреча произойдет в виртуальной жизни, а в реальной останутся киллеры и бандиты, совещания и выговоры, генералы и чиновники».

– Где? – спросила она.

– Внизу. В кафе. Напротив отдела.

Она еще немного посидела с трубкой возле уха, ощущая горячую пластмассу на прохладной коже. Родной голос исчез вместе с эфирными помехами. Виртуальная жизнь улетучилась, оставив после себя волнующий аромат сомнительных желаний. Юмашева посмотрела на стены, стол, сейф, люстру. Все выглядело обычным, ничего ирреального вокруг не наблюдалось, разве что в кафе ее ждал потрясающий мужчина, тот самый таинственный незнакомец из романтической ночи.

«Пока во мне бродили сомнения, как бродят дрожжи в молодом виноградном вине, звонить не звонить, он сам позвонил. Разыскал номер телефона. Мою фамилию он мог запомнить, когда покупал билет. И вот он здесь, в Петербурге. Сидит в кафе напротив отдела и смотрит на переход, пытаясь узнать меня в толпе прохожих. А я сижу и мучаюсь, изнывая от внутренней борьбы между чувством долга и нахлынувшей страстью». «Страшно, аж жуть!» – донесся из приемника приглушенный голос Высоцкого. «Мне тоже страшно до жути!» Она медленно поднялась и долго смотрела в зеркало, пытаясь разглядеть в глазах будущее, но ничего не увидела, кроме пляшущих огоньков в зрачках, словно там, внутри нее, кто-то неведомый запалил огромный костер, и отблески внутреннего пожара вырывались наружу, заглушая здравый смысл, чувство долга и цивилизованный подход к проблеме взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

Гюзель Аркадьевна сжала губы и прикрыла глаза, скрывая пляшущие огоньки. Схватив со стола мобильный телефон, с высоко поднятой головой вышла из кабинета, не забыв подергать дверную ручку, проверяя, захлопнулась ли дверь.

Она шла в толпе прохожих, стараясь наступать на белые полосы, будто это была некая граница. Ей казалось, шаг в сторону, и все, расстрел на месте. За отступление от чувства долга, за душевный покой, выстраданный в мучительных размышлениях.

Андрей стоял у стойки бара, высокий, выше всех, стройный, в кожаной куртке и джинсах. Он что-то говорил девушке за стойкой. Наверное, что-то очень смешное. Девушка смеялась и доверчиво смотрела на Андрея. Он обернулся, почувствовав пристальный взгляд Юмашевой. Девушка за стойкой бара помрачнела. Ее доверчивый смех растаял во внезапно наступившей напряженной тишине. Клиенты, присутствующие в баре замолчали. Казалось, все вдруг прекратили курить, пить и дышать, словно давали возможность Андрею и Гюзели разглядеть друг друга. Не ошиблись ли? Вдруг подвела двух одиноких людей романтическая ночь, раскрасив их лица на короткое мгновение волшебными красками.

– Здравствуй, – совсем просто сказал он. В зале снова зазвучал смех. Дым кружил волнами, медленно уплывая к потолку, скручиваясь на самом верху в кольца. Послышалась негромкая музыка, будто невидимый дирижер взмахнул палочкой и жизнь вернулась в нормальный ритм.

– Здравствуй, – спокойно ответила Юмашева и присела за столик, стоявший рядом с ней. Она изо всех сил старалась держаться достойно, сохраняя самообладание, выдерживая планку и не концентрируя внимание на бухающем сердце, отправляющее цистерны крови по всем кровеносным сосудам.

Андрей все стоял возле стойки. Гюзель внутренне забеспокоилась: «Неужели, я так плохо выгляжу, что он не решается сесть рядом со мной? Конечно, бессонные ночи не украшают женщину. Нервная работа не прибавляет красоты. Но можно просто поговорить. Вспомнить о проведенных вместе минутах в самолете. И, вообще зачем он позвонил?»

Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться от обиды. Слезы уже вскипели в краешках глаз, еще немного, – и они скатятся по щекам, оставляя предательские следы. Андрей улыбнулся и ушел. Он ушел куда-то в глубь бара, высокий, заметный, и… и такой желанный. Юмашева тихо охнула и прижала салфетку к щеке, одна слезинка все-таки пробралась на свободу и покатилась по лицу, призывая за собой оставшуюся лавину. Девушка за стойкой ехидно ухмыльнулась, скользнув взглядом по сжавшейся фигурке Гюзель.

Юмашева резко поднялась и направилась к выходу. У двери она остановилась и пошла в зал, разглядывая присутствующих за столиками. Никто не обращал на нее внимания. Все громко говорили, перебивая друг друга, при этом они не слышали никого, только себя. «Все хотят выговориться, поделиться своим одиночеством, но никто не хочет слушать другого», – подумала она, отыскивая глазами Андрея. В зале его не было. Она прошла по коридору в подсобное помещение. Андрей стоял в дверях маленькой комнатки и смеялся, как мальчишка, радуясь, что она не исчезла, не ушла, что он видит ее. Когда она подошла к двери, он схватил ее за руку и затащил в комнату, прижал к стене, и она забыла, где находится. Гюзель знала, что рядом существует реальный мир с его бедами и невзгодами, вселенским одиночеством, неприятностями и проблемами, но это знание осталось вне ее сознания. Она приникла к Андрею и стала его частью, одним целым, отдельной планетой, отделенной миллионами километров от существующего мира. Исчезли запахи и звуки, исчезли предметы и стены, оставив после себя бушующее пламя, вырвавшееся, наконец-то, на свободу. Пламя осветило два лица, приникшие друг к другу. Страсть одного перелилась в другого, переплетаясь тесным клубком, навечно связывая двух людей. Теперь их ничто не могло разлучить. Пока будет жив один из них, они будут вместе!

– Дверь закрой, – прошептала Гюзель, – сюда могут прийти.

– Я закрыл, – шепотом ответил он, целуя ее. Он все смеялся. – Не волнуйся. Я так ждал тебя. Измучился весь. Почему ты так долго шла?

– Разве долго? Не может быть, – она тоже тихо смеялась. – Мы с тобой, как студенты, грешим в подсобке, тайком от взрослых. Пойдем отсюда.

Юмашева потянула его за руку, но он еще не вернулся в реальный мир. Она уже слышала голоса, шум, звон посуды, а он целовал ее грудь и шею, не давая опомниться.

– Идем же, сюда могут прийти. – Гюзель прижала ладони к его груди и оттолкнула его.