Ночи северного мая

Ваня лёг и отвернулся к стене. Сергей понял, что никакая магическая сила не сможет поднять подростка во второй раз. Он будет лежать до скончания века. Сергей хотел спросить про других посетителей бани. Почему никто не пришёл на помощь, не отбил его у насильника? Подумав, Сергей понял, что и на этот вопрос у Вани нет ответа. И никто не сможет на него ответить. Это самый бесполезный вопрос по данному уголовному делу. Его может задать человек, не имеющий к оперативной работе никакого отношения. Сергей протянул руку, чтобы погладить Ванино плечо в знак прощания, но отдёрнул её, испугавшись собственного порыва. Сейчас любое мужское прикосновение может стать для Вани ещё одной тяжёлой травмой.

Москвин с трудом поднялся и вышел из палаты, буркнув через плечо слова прощания. Они предназначались для больных мужчин, получивших в процессе многотрудных поисков любовных приключений чрезвычайно легкомысленную, но тяжёлую и коварную болезнь. Сергей не пошёл к милой женщине в белом халате. Она была права. Ваню надолго вышибло из жизненной колеи. Хорошо, если он останется жить. Хорошо. Но есть одно но. Если он останется в живых, то сломается. С такой красотой невозможно прожить обычную жизнь. Она будет заполнена до краёв колдобинами и буераками.

В больничном парке раздавался птичий грай. Весна полновластно захватила свои владения. Деревья покрылись изумрудной зеленью, ещё не запылённой, свежей и сочной. Вовсю цвели ивы. Под ногами хрустел гравий, сплошь покрытый тонким слоем песка, кое-где поросший проплешинами клевера. На полянах светились яркие солнышки одуванчиков. Сергей прислонился к старой ели и, прижав ладони к замшелым бокам дерева, заплакал, вспомнив невыносимую красоту Вани Чекомасова. Как могло случиться, что в рабочей пролетарской семье, где по субботам всей семьёй ходят в баню, а по воскресеньям пьют и гуляют, чтобы в понедельник проснуться в пять утра и пойти на смену на завод, могла появиться и вырасти редкая человеческая особь? Сергей вспоминал лицо Вани, и рыдания усиливались. Он никак не мог понять, откуда берётся красивый человек и зачем он рождается, если у обычных людей при его виде появляется желание растоптать и унизить Божье творение? Когда рыдания стихли, Сергея вырвало прямо на сочную зелень парковой травки. Из него хлестали рвотные струи, поливая свежий газон отвратительными желудочными соками. Сергей смотрел на зловонную жижу под ногами и думал, что больше никогда не сможет есть обычную пищу, он не сможет проглотить даже куска хлеба, не говоря уже о мясе.

С этой минуты Ваня для него стал мучеником, а сам Сергей изгоем. Москвин ненавидел сослуживцев неизбывной ненавистью. Не только Басова, но и Москалёва, Петрова и всех остальных. Они стали чужими для него. Он никогда не станет для них своим. Это был тупик, из которого никто из них не найдёт выхода.

* * *

Коридор казался бесконечным. Сергей хотел проскочить мимо дежурки, чтобы ни с кем не встречаться, но его окликнули: «Э-э-э-э, молодой, иди сюда!» Сергей обернулся. На него, улыбаясь, смотрел Беспалов. Пистолет в кобуре, на поясе рация. Весь чумазый, но на лице приятная улыбка, серые глаза сияют, ничего враждебного. Сергей, взмахнув рукой в знак приветствия, подошёл поближе.

– Не хочешь помочь?

Сергей снова взмахнул рукой, не зная, что сказать. Он никогда не отказывал в помощи людям. А тут соратник по службе просит помочь. Значит, надо помочь!

– Заходи!

Беспалов распахнул дверь в кабинет и впустил Москвина. На полу, на столах и стульях валялись разнообразные предметы, явно имеющие отношение к вчерашнему задержанию. Какие-то мешки, пакеты, бутылочки с клеем и папки с бумагами. Старые поношенные вещи, куртки, пиджаки. Много посуды; банки, стеклянные и пластмассовые, бутылки, пустые и с жидкостями. Особенно поражал воображение эмалированный таз. Он настолько не вписывался в казённую обстановку кабинета, что выбивался из общего колорита. Таз стоял в центре помещения. В нём находилось какое-то вещество растительного происхождения.

– Это анаша! – со вздохом произнёс Беспалов. – Изъяли на рынке. Из Чимкента привезли. Ядрёная!

– А почему она в тазу? – спросил Москвин, присаживаясь на корточки.

– Так в тазу и лежала. Не нашли ничего такого, чтобы пересыпать. Там суета такая, рынок, люди снуют, а мы обыск производим! Ты ещё не понимаешь! – Раздосадованный Беспалов отвернулся от Сергея.

– А что я должен сделать? – Сергей взял щепотку и растёр вещество пальцами.

– А, вот, держи, пересыпь в наволочку. Я на рынке в берлогу одну залез. Лежбище кто-то устроил в закутке. Пододеяльник взял и наволочку. Держи, должно влезть.

Сергей неумело перебирал наволочку, не зная, каким образом приступить к пересыпке вещества.

– У тебя руки в каком месте растут? – набросился на него Беспалов. – Вот, смотри! Это отверстие. Берёшь таз и переворачиваешь. Потом опечатаешь наволочку.

– Как это? – растерялся Сергей.

– Так это! – передразнил Беспалов. – Вот, держи, это печати. Завязываешь наволочку и заклеиваешь печатями.

– А чьи тут подписи? – Сергей поднёс листок с наштампованными печатями ближе к свету.

– А, да это наши понятые расписались, – хмыкнул Беспалов. – Я много наштамповал. Не буду же я искать понятых по всему рынку. У нас свои имеются.

– А как же закон? Конституция? – Сергей бросил листок на стол.

– Ты работай давай! Обещал помочь, так помогай! Не пей из меня кровь.

Беспалов вытащил пистолет из кобуры, разрядил и принялся считать патроны. Наволочка не вмещала содержимое таза. Сначала Сергей хотел опрокинуть его целиком, потом испугался, что вещество рассыплется, и принялся пересыпать его горстями, пока не набил наволочку доверху.

– Там осталось, не влезает, – сказал Сергей, вырезая печати с подписями понятых из бумаги.

– И отличненько! Давай сюда!

Беспалов пересыпал остатки в небольшой мешочек и спрятал в сейф. Он повернул ключ, но не закрыл.

– А это зачем? – Сергей кивнул на сейф.

– На всякий случай! Не всегда же везёт так, как вчера на рынке. Иногда приходится хитрить во имя торжества твоей Конституции.

– Это как?

– Ты совсем зелёный, как крокодил Гена! Так это! Иногда приходится подсыпать, чтобы не упустить сбытчика. Они, знаешь, какие твари! Они же детей на наркоту сажают. С ними надо вести себя так, как они с честными людьми поступают.

– Ты сволочь! – спокойно и весело сказал Сергей, ощущая, как внутри зарождается храбрость. Страха не было. От ощущения внутренней справедливости стало тепло. Щёки разгорелись. Беспалов внимательно посмотрел и сказал, покусывая губы:

– Щас Москалёва позову!

Он вышел, его долго не было. Сергей, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре, повернул ключ в сейфе, взял мешочек и высыпал вещество в открытую форточку. За окном взметнулась пыльная туча. Раздался телефонный звонок. Это звонил дежурный: наверное, увидел, как из окна кабинета Беспалова вылетают изъятые наркотики. Тут же в кабинет влетел Беспалов. Он оглядел Москвина, перевёл взгляд на открытый сейф и всё понял.

– Вот ты как, крокодил Гена! Я тоже тебя уделаю! Жаль, что Москалёв сейчас занят, а то тебе хана наступила бы! За такие дела по роже бьют, но я поступлю иначе. Мы с тобой силой померяемся!

Беспалов сел за стол и поставил правую руку на локоть. Сергей принял вызов. Он сел и сжал ладонь Беспалова, внутренне понимая, что сейчас он должен выиграть поединок. Это его долг во имя будущего. Они долго боролись, не спуская друг с друга испытующих глаз. Сначала побеждал Беспалов, но в какой-то момент он упустил первенство в борьбе. Сергей с шумом обрушил его руку на стол. Беспалов почти ослеп от ярости. Он смотрел на Сергея невидящими глазами и широко разевал рот, не в силах что-либо произнести. Москвин пришёл ему на выручку.

– Я ничего никому не скажу! Не бойся! Вот наволочка с анашой, она опечатана!

Москвин поставил опечатанный мешок на стол, вытер тряпкой руки и вышел, громко хлопнув дверью. Жаль, что про его детдомовскую жизнь в отделе не знают. Если бы знали, не стали бы с ним связываться.

Часть вторая

На берегу Оби стоял крепкий двухэтажный дом за высокой, но непрочной оградой. Капризная северная река дважды размывала берег, но его всякий раз укрепляли щебёнкой и досками. Все, кто смотрел на дом, мысленно прощались с ним. Уж очень он был похож на покойника. Река давно хотела утащить его к себе. Видимо, нравился он ей или она хотела отомстить ему за что-то, неведомое обычным людям.

Раньше в нем жили поселенцы, они его и построили, потом была тюрьма, а после войны дом на берегу заселили детьми. Сначала здесь жили круглые сироты, в основном дети фронтовиков, павших в боях за Родину. В те послевоенные времена государство отоваривало детдом по первому разряду. На фронтовых сирот страна не жалела казённых денег. Потом стали подвозить детей матерей-одиночек, а позже доставляли всех, кто попал в поле зрения органов социального обеспечения. Постепенно детдом перешёл во второразрядное детское учреждение, а ещё позже скатился на самую низкую ступень.

В шестидесятые стали привозить не только сирот, но и детей, чьих родителей лишили родительских прав, и тех, кого не отправили в спецшколы и спецПТУ. Зачастую оформление малолетнего правонарушителя в специальное режимное заведение требовало уймы бумаг, нужных и ненужных, и, чтобы не тратить время на нудную волокиту, детские инспекторы определяли их в обычные детские учреждения. Кормили детей не очень плохо и не очень хорошо. В основном держали полуголодными. Повара тайком уносили по домам детское питание, а на стол ставили тарелки с отварной картошкой и пустым супом. Впрочем, детей было немного, всего шестьдесят человек, хотя штат учреждения рассчитан на приём ста двадцати сирот. Обслуживающий персонал и педагоги постоянно ждали пополнения, и оно ежедневно прибывало, но тут же бесследно исчезало. Дети убегали после первого посещения столовой, затем их подолгу отлавливали, находили, возвращали. На всё это тратились силы, средства, здоровье. Движение шло по кругу, хотя в детском коллективе оно должно развиваться по спирали, ведь дети имеют тенденцию к постоянному росту. Именно в этом детском доме дети росли плохо. Медсестра долго устанавливала муфту с планшеткой на ростомере под тщедушного ребёнка то ли восьми, то ли десяти лет, но он сжимался, ёжился, и получалось, что совсем не вырос за два месяца.

– Ты стал ещё ниже, чем в прошлый раз. Усох ты, что ли? – в сердцах крикнула медсестра.

– Не усох я! Не усох. Я нормальный! – обиженно крикнул Серёжа Москвин. Он был маленький, щуплый, но жилистый. Ему не нравилась детдомовская еда, а другой здесь не было. Серёжа никогда не наедался досыта.