Забойная история, или Шахтерская Глубокая
Они дружили семьями. Жена Павла Ивановича Ирина работала заведующей складом и всегда участвовала в бухгалтерских пьянках. Но сейчас ее не было, потому что за несколько дней до пикника Ирина попала в больницу из-за гинекологических проблем – у нее загноилась внутриматочная спираль. Хилобки много лет дружили с Коломыкиными, кто-то из них крестил чьего-то ребенка. Галина Петровна называла Павла Ивановича кумом.
Поступила команда наполнить бокалы, и по столу покатился приятный, праздничный шумок. Откупоривались бутылки, булькала жидкость, шелестели салфетки. На нашем крыле хозяйничал Хилобок. Мне, Галине Петровне и Кирюше он налил вина, себе – водки. С тостом выступил краса и гордость нашей шахты, заместитель директора по производству, журнальный мужчина и герой моего сердца – Владимир Андреевич Тетекин. Он сказал, что сорок лет непотопляемый корабль нашего предприятия плывет по волнам бушующей жизни и добывает из подземных глубин такой необходимый для обогрева домов, школ и детских садов, такой полезный и ценный уголь. Он пожелал большому кораблю большого плаванья и предложил выпить за шахту «Шахтерская Глубокая». Выпили. После него речь произнесла Элеонора Владимировна. Она предложила выпить за всеми любимого и уважаемого капитана корабля с названием «Шахтерская Глубокая», за директора Федора Кузьмича Гаврилова, хоть его и нет с нами на празднике, но благодаря своему природному уму и таланту руководителя он ведет корабль в нужном направлении. Выпили. Третьим взял слово Павел Иванович Хилобок. После выпитых двух рюмок водки он оживился, стал резв и словоохотлив. Он сказал, что хочет выпить за весь состав непотопляемого корабля с названием «Шахтерская Глубокая», за всех юнг и матросов и даже за женщин, которых вроде бы не принято брать в море, но без которых так невыносимо в плавании морякам. После этих слов он потянулся ко мне и потрепал по волосам, будто я была единственной женщиной на этом непотопляемом корабле. Выпили третий раз. И понеслось. Дальше официальных тостов не было. Толпа разбилась на группки, и каждая из них выпивала сама по себе. В нашем кругу оказались мы с Кирюшей и Галина Петровна с кумом Хилобком.
Выпивая три первых торжественных бокала, я скромно закусывала огурцом и куском белого хлеба. Я отщипывала по крохотке и, как Дюймовочка, пыталась себя накормить половинкой зернышка. Но алкоголь, который впитал мой ослабленный диетой организм, раскочегарил задавленный аппетит. Проснулся жор.
Тарелку шурпы я проглотила в два счета.
– Хочу еще, – сказала я Кирюше.
Алкоголь лишил меня тормозов.
– Возьми мою, – сказал Кирюша, – я не люблю баранину.
Я опустошила Кирюшину порцию, как медведь, очнувшийся после спячки – ушат с медом.
– Хочешь еще? – спросил он.
– Хочу! – решительно ответила я.
Он взял мою тарелку и пошел к костру. Там набрал из котелка еще порцию шурпы. Третью тарелку я ела уже через силу, но вскоре и она оказалась пуста.
– Все! Наелась! – сказала я, похлопав себя по животу, и тут же вспомнила про Тетекина.
Я посмотрела в его сторону и увидела, что они со Звягиной смотрят на меня и улыбаются. Тетекин и Звягина наблюдали, как я пожираю шурпу, и посмеивались надо мной. Позор. Я попросила Хилобка налить мне еще вина и залила свое горе полным стаканом. Я вышла из-за стола и поплелась к ставку. Села на кладку и расплакалась. Неделя диеты. Черное коктейльное платье. Тарлатановая накидка. Карминово-розовая помада. Маникюр. Педикюр. Свежая стрижка в салоне Людмилы Головко. И все это перечеркнуто моим безобразным жором.
Вскоре к воде стали подходить парочки. Они раздевались до белья и, взявшись за руки, входили в воду. Кадровичка с начальником сорок девятого участка поплыли в правую сторону, плановичка и начальник ВТБ – в левую, Татьяна Мадамовна с замом Евдошина Пал Геннадьичем плавали прямо передо мной.
– Анька, с тобой все нормально? – спросил Пал Геннадьич.
– Напилась Анька, – сочувственно сказала Татьяна Мадамовна.
И в этот момент наступила кульминация моих внутренних терзаний. Я – жалкая ничтожная личность. Я – обжора. Я – Робин Бобин Барабек, который скушал сорок человек, и корову, и быка, и кривого мясника. Я крокодил, который все калоши проглотил. Нет мне места на этой земле. Я недостойна вашей любви, Тетекин.
Я выпрямилась, в последний раз посмотрела на солнце и, как была, в одежде и обуви прыгнула в воду. В детстве, купаясь в реке, мы с сельской детворой играли в игру, кто дольше продержится под водой. Часто я выигрывала. Тренировка у меня была.
Когда я бросилась в пучину ставка, то сжалась в комок и остановила дыхание. Я сидела и сидела в воде. Но удушья не наступало. Вдруг я почувствовала, что кто-то с силой тянет меня за волосы. Явившись на свет, я увидела раздетого по пояс Тетекина, который тряс меня и что-то кричал. Не разбирая слов, я прижалась к его плечу и разрыдалась. В том месте, где я топилась, воды было по пояс. Он обнял меня за плечи, вывел из воды и посадил на берегу.
– Посиди. Я сейчас… – сказал он и куда-то исчез.
Я представила, как ужасно выгляжу – с намокшими волосами, с размазанной по лицу косметикой, в обтекающей одежде. Я не хотела, чтобы Тетекин смотрел на меня такую. Я вскочила и побежала в сторону посадки.
Домой, срочно домой! Я примерно знала, где мы находимся, поэтому, скрывшись в деревьях, взяла курс на Чумаки. Я хотела скорее уйти от позора и, как лесной олень, с шелестом металась меж кустов.
И тут я услышала слабое мычание. У меня под ногами, отплевываясь от ползающих по лицу муравьев, лежал пьяный Павел Иванович Хилобок. Он заметил меня и протянул мне руку.
– Помоги… – сказал он.
Его речь сильно изменилась. Если после трех рюмок он разглагольствовал, как Цицерон, то сейчас мямлил, как пожилой Брежнев.
Я помогла ему подняться.
– Ты куда идешь?
– Домой, – ответила я.
– И я домой. Пойдем вместе.
Мы обнялись за плечи, как старые боевые товарищи, и, пошатываясь, отправились восвояси. Павел Иванович имел фигуру медведя. У него было обтекаемое, без острых углов, грузное тело. Но лицо ему досталось миловидное: маленькие хлопающие глазки с загнутыми вверх ресницами, изящный вздернутый носик и острый девичий подбородок. Шли медленно. Мы, словно два маятника, ногами привязанные к земле, шатались с разной амплитудой. Вскоре на перелесок опустилась темнота. Нас окружили ночные звуки – стрекот сверчков, уханье филина, со ставка доносился ночной лягушачий ор. Павел Иванович споткнулся, завалился в кусты и потянул меня за собой. Я грохнулась прямо на него. И тут он сошел с ума. Он впился губами в мою шею, а рукой стал шарить под юбкой.
Ах ты, старая козлина! Ах ты, нафталиновый ловелас! Ах ты, потный донжуан! А я-то думала, что ты нормальный человек. Обессиленная алкоголем, я вяло сопротивлялась его напору. Он принял это как согласие и навалился на меня всей своей тушей. Я заорала. Он застыл.
– Ты чего? – спросил Павел Иванович.
– А вы чего?
– Ты что, не хочешь?
– Не хочу.
– Почему? – удивился он.
И тут меня осенило. Он ведь тоже грешен. И договоры фальшивые составлял, и по липовым ведомостям деньги получал, начальница еще хихикала, когда их подписывала, мол, кум мой тоже свое дело знает. И еще, оказывается, на беззащитных девушек набрасывается в лесу. К Шубину его.
– Потому что здесь, под кустом, я не могу, – ответила я.
– А где можешь?
– В другом месте…
– Пойдем в другое место.
– Пойдем, – согласилась я.
С нашим темпом до шурфа нужно было идти еще минут сорок, но, подогреваемый открывшимися перспективами, Павел Иванович прибавил ходу, и минут через тридцать мы переступали через ручей. Вскоре перед нами возникло темное углубление шурфа.
– Здесь, – сказала я.
– То есть под тем кустом ты не могла, а под этим можешь?
– Здесь трава мягкая, – сказала я.
Он присел и стал руками щупать траву.
– И правда мягкая, – сказал он и стал укладываться на землю, увлекая меня за собой.
– А тебе здесь не впервой, да?
– Я сейчас обижусь, – горько сказала я.
– Да ладно тебе, иди сюда…
– Нет, подождите, не так…
– А как?
– Прыгайте туда, в углубление, там самая шелковистая трава, и ждите меня, а я разденусь и приду к вам голая, как русалка.
Он прыгнул, и больше я его не видела.
Не знаю, как добралась до дома, все покрыто мраком. Помню только, что мать, услышав грохот в коридоре, заспанная, вышла из комнаты.
– Не стыдно? – спросила она.
– Стыдно… – ответила я.
– Еле на ногах держишься…
– Иди спать.
– Посмотри на себя в зеркало, – сказала мать и ушла к себе.
Я подошла к зеркалу и увидела кикимору. Слипшиеся волосы стояли козырьком, видимо, я пыталась убрать их с лица, и они послушно засохли в нужном положении. Макушка была всклокочена, словно птицы свили гнездо и нанесли туда сухих веточек и травинок. Тушь расползлась причудливыми змейками, помада нарушила границы губ и придала лицу трагичность грустного клоуна. Я пошла в свою комнату и, не раздеваясь, рухнула в постель.
Ночью явился Шубин. Он сидел посреди комнаты на деревянном троне под своим абажуром и смотрел на меня мерцающими глазами. Потом он дернул за выключатель и исчез, а из темноты появилось улыбающееся лицо Тетекина.
Я проснулась. Меня мутило. Я встала, но меня повело в сторону. Комната превратилась в каюту попавшего в шторм корабля. Чувствуя, что не добегу до туалета, я открыла окно и отправила туда первый поток непереваренного позора. Потом еще и еще. В сопровождении мерзких звуков и брюшных спазмов из меня выходила вчерашняя срамота. Я вернула миру все – и корову, и быка, и кривого мясника, и дюжину новых калош. Облегчившись, я снова упала на кровать и провалилась в сон.
Проснувшись утром, я услышала тихий, словно извиняющийся голос соседа снизу. Он о чем-то разговаривал с матерью в коридоре. Закрыв за ним дверь, мать вошла ко мне и сказала:
– Вставай.
– Не встану.
– Иди мой окно.
– Не могу.
– Нагадила – убирай.
– Не буду.
– Свинья! – заключила мать и вышла из комнаты.
Поругиваясь в мой адрес, она набрала в ведро воды и пошла мыть окно. Я вскочила, быстро помылась, переоделась и улизнула к Зое. Меня ждали великие дела.
Глава 12
– Сейчас мы все узнаем, – сказала Зоя и вырезала из обувной коробки картонный круг размером с десертную тарелку. Затем с помощью линейки и карандаша она разделила его, как арбуз, и заполнила дольки буквами и цифрами.
– Чей дух будем вызывать? Пушкина?
– Снова Пушкина? Он в прошлый раз фигни всякой наговорил.
Зоя взяла иголку и вдела черную нитку.
– Сталина?
– Да ну его, страшно…
– Не боись, – сказала Зоя, – мы как-то на работе Гитлера вызывали. И ничего, он Галке правду насчет мужа сказал.
– Давай Есенина попробуем?
– Ну, давай…
Зоя закончила приготовления. Она положила перед собой на стол «арбуз» и три раза опустила иголку в его центр. В комнате повисла зловещая тишина.
– Задавай вопрос, кажется, он здесь…
Я спросила в уме, будет ли у меня любовь с Тетекиным. Зоя погрузилась в транс и стала следить за иголко-й:
– Да!.. А теперь на «нет» перешла… Странно, то «да» показывает, то «нет»… А давай я у него спрошу, как будут звать твоего будущего мужа?
– Спроси.
Я напряглась, пытаясь силой мысли подтолкнуть иголку к букве «в», но она качнулась в сторону «ж».
– Ж-е-ж-о-в, – медленно проговаривала Зоя, – и еще: Т-е-ж-о-в.
– Это что еще такое? Жежов какой-то…
– Или Тежов? А, Ежов! Ежов его фамилия будет! Анька Ежова, а-ха-ха!
Я подняла голову к потолку и крикнула:
– Есенин! Ты чего?
– Ты что, с ума сошла! Он сейчас как вваляет тебе!
Я подняла перед собой сомкнутые ладони и взмолилась, глядя на потолок:
– Есенин! Прости меня, ты лучший поэт всех времен и народов!
– Ни фига себе! – вскрикнула Зоя.
Я застыла в ужасе.
– Что это у тебя? – испуганно прошептала Зоя, глядя на мою шею.
– Где? – обомлела я.
– Вот здесь, – Зоя дотронулась до моей шеи, – подойди к зеркалу…
Я подошла и увидела засос.
– Е-мое, как я на работу завтра пойду?
– Кто это тебя так?
– Придурок один, присосался вчера, как пиявка, еле отодрала.
– У вас было?
– Ты чего! Нет, конечно. Я сбежала, на фиг надо.
– А расскажи, что там интересного на пьянке было?
– Что там может быть интересного? Все нажрались и попадали в ставок.
– И ты?
– И я.
– Вот так элита! – Зою немного задевало, что меня удостоили чести выпивать с начальством.
– Знаешь, кого я видела в пятницу? – Мне хотелось поменять направление разговора.
– Кого?
– Монгола! Заходит, такой, в кабинет, я чуть в штаны не наложила, думаю, вдруг узнает.
– Не узнал?
– Нет вроде.
– Мне Хилый говорил, что он снова на поселке стал мелькать, вроде из бегов вернулся.
– Он в бегах был?
– Он в Шахтерской ментовке по одному делу проходил как свидетель, но могло оказаться, что он и соучастник, вот он и слинял. Сейчас вроде все утряслось. А что он на шахте делал?
– На работу устраивался, горнорабочим.
– Монгол? Горнорабочим? Даже не верится…
– Ты думаешь, он в шахту полезет? Будет «подснежником» на участке.
– А, понятно. Я слышала, что он часто у Таньки Шумейко ошивается.
– У них роман?
– А я почем знаю? Что это ты Монголом интересуешься? Хочешь, чтобы он тебе снова нос расквасил?
– Я не Монголом интересуюсь, а Танькой. Хочу костюмчик летний в долг взять, она недавно в Турцию ездила, тряпья навезла. Давай сходим, посмотрим?
– Давай, – согласилась Зоя.
– Сегодня вечером!
– Не. Я сегодня не могу, мы с мамкой идем картошку полоть. Я обещала.
– Тогда завтра, после работы.
Мать со мной не разговаривала. Когда я вернулась от Зои, она оделась и куда-то ушла, а я принялась рыться в шкафу. Если Монгол ошивается у Шумейко, мы можем его там застать. После вчерашних приключений моя тарлатановая накидка стала похожа на рыболовную сеть, наловившую россыпь мелкого мусора, и пахло от нее не духами «Магнолия», а лягушками. Но черный чехол остался цел и невредим. Я надела его и стала размышлять. Первым делом мне нужно было прикрыть засос на шее. Для этого подошел бы легкий шарфик. Я откопала шелковый отрез, который еще в школьные годы мама покупала для шитья новогоднего костюма. На нежно-лиловом фоне яркими мазками выделялись зигзагообразные полосы разных цветов и оттенков. Наш класс на утреннике исполнял композицию «Дружба народов», где вокруг елки кружились представители союзных республик. Я была узбечкой.
Из оставшегося куска я выкроила узкий длинный шарф. Набросила на шею. Наряд заиграл, но напрашивалось еще одно яркое пятно. Выкроила пояс. Стало еще интересней. Но все же чего-то не хватало. Я шаманила несколько часов, кроила, вырезала, строчила, и к вечеру помимо шарфика и пояса у меня были обтянутые этой же тканью клипсы, браслет и сумочка-клатч. Обтянуть старые вещи тканью мне помогла брошюра «Новая жизнь старых вещей», которую мне, зная, что я занимаюсь рукоделием, подарил Дед Мороз за участие в композиции «Дружба народов» на том самом утреннике.
Когда я вертелась перед зеркалом, оценивая результат, из гостей вернулась мать.
– Опять праздник намечается? – грустно спросила она.
– С чего ты взяла?
– Наряды шьешь.
– Ходить не в чем.
– Зачем ты так напилась? Стыдоба.
– Ой, ма, проехали.
– Замуж тебе нужно.
– За кого?
– Вот был же у тебя Валера, хороший парень…
– Ма, ну хватит, одно и то же…
– Ко мне в аптеку заходила твоя начальница, Коломыкина, говорит, что Кирилл из отдела нормирования за тобой ухаживает.
– Ой, ма, он же дэцельный.
– Какой?
– Маленький! Он ростом ниже меня!
– Ну и что. Шурик тоже ниже меня.
– Толку от твоего Шурика…
– Тебе нужно выходить замуж.
– Не за Кирилла же.
– Хороший парень, из приличной семьи…
– Ма, отстань.
– Мне сказали, что неделю назад ты в машину к какому-то мужику садилась…
– Да я просто на остановке стояла, меня подвез один с шахты!
– Вчера пришла чуть живая. Что дальше будет? Заработаешь дурную славу, кому ты нужна будешь?
– Ма, давай закроем тему, меня уже тошнит от этих разговоров!
– Тебя всегда тошнит от нормальных разговоров.
– Разве это нормальные разговоры? Замуж нужно выходить по любви, мама.
– Какая любовь? У кого она есть, любовь? Кто ее видел, эту любовь?
Я сняла платье и пошла в ванную выстирывать из него запах камышей. Закончив, повесила на балконе, чтобы до утра высохло на теплом ветру.
Глава 13
– Ух ты! Вот это прикид! У Шумейко купила?
– Я сама себе Шумейко! Ловкость рук – и никакого мошенничества.
– И сумочку сама?
– И сумочку.
– И клипсы с браслетом?
– Я их просто тканью обтянула…
– Ну, ты мастерица…
Я стояла посреди кабинета, как новогодняя елка, Аллочка ходила вокруг меня, по-детски вскидывая руки. Мы пришли на работу раньше других, но не спешили садиться за калькуляторы. Аллочка сходила в комбинат за водой и включила чайник. В кабинет зашла чем-то обеспокоенная Галина Петровна, бросила сумку на стул и стремительно вышла.
– Что это с ней, даже не поздоровалась…
Я пожала плечами.
– Расскажи, как вы в субботу погуляли.
– Не спрашивай! – Я пощелкала пальцем по че-люсти.
– Напилась?
– Полный аут.
– А начальница?
– Не знаю, я раньше ушла.
В кабинет снова вошла Галина Петровна.
– Хилобок пропал, – сказала она, садясь за свой стол.
– Как пропал? – спросила Аллочка.
– После пикника не вернулся домой. Его нет вторые сутки. Ирка всю милицию на ноги поставила, прочесали лес, ставок – ничего.
У меня все замерло внутри.
– А ты куда пропала в субботу? – спросила начальница.
– Домой ушла. Мне было плохо.
– Да уж, хорошего мало… Двое детей без отца остались…
У меня громко застучало сердце, я боялась, что коллеги услышат его стук.
– А что милиция говорит? – спросила Аллочка.
– Предполагают, что утонул. Все ж понажирались и давай лезть в воду. Пора прекращать эти массовые гуляния.
Зазвонил телефон. Галина Петровна подняла трубку. Через мгновение ее лицо вытянулось. Она посмотрела на меня так, словно перед ней сидел дух Есенина.
– Тебя Тетекин вызывает. Разговор у него к тебе.
Меня бросило в жар. Пол шатался под ногами, стены проплывали мимо медленными волнами. Пока шла от расчетного отдела до кабинета заместителя директора по производству, успела несколько раз умереть и воскреснуть. Я решила, что кто-то видел, как я уходила с пикника в обнимку с Хилобком, и готовилась к тяжелому разговору.
Постучала.
– Войдите! – послышалось из кабинета.
Вошла и поздоровалась.
– Вызывали?
– Садись, – Тетекин указал на стул, стоящий возле рабочего стола.
Села.
– Какая же ты красивая…
Я чуть не упала от неожиданности.
– Ты меня боишься?
Я опустила глаза.
– Почему ты убежала в субботу?
– Мне было плохо, – с трудом выговорила я.
– А почему плакала?
– Мне было плохо, – повторила я.
– Что случилось?
Внутри защемило, словно огромная невидимая рука пыталась раздавить меня, как грецкий орех.
– Тебя кто-то обидел? Это ведь я пригласил тебя на праздник, и теперь мне неловко, что с тобой случилось что-то нехорошее.
Рука сделала свое дело. Скорлупа треснула, из прорех хлынуло мое горе.
Владимир Андреевич засуетился, полез в карман брюк, достал белоснежный платок и подошел ко мне. Чуть согнувшись, он вытирал душистым ситцем мое лицо, затем поднял меня, прижал к себе и стал целовать слезы.
В этот момент в кабинет постучали. Он отпрянул, потом засмущался из-за этой своей первой реакции, улыбнулся, сунул в руку платок и тихо сказал:
– Не плачь больше. Мы с тобой еще поговорим, хорошо?
Я пошла к выходу, а он сел за стол и крикнул:
– Войдите!
Я выскользнула, а вместо меня в кабинет вошел высокий серьезный человек в милицейской форме. Я тихо плыла в свой кабинет по самому дну комбината и, как испуганная рыбешка, шарахалась от каждого встречного. Ах, мама, мамочка. А ты говорила, что нет любви.
Весь день коллеги говорили о пропавшем Хилобке. Милиционер, которого я видела у Тетекина, ходил по шахте, разговаривал со свидетелями. Под конец рабочего дня начальница озадачила меня. Она сказала, что Ирина, жена Хилобка, якобы наняла экстрасенса, который приедет в поселок и с помощью ясновидения попробует выяснить, что случилось с Павлом Ивановичем, жив он или нет. Я весь день сосредоточенно обсчитывала ведомости, молилась, чтобы эти слухи оказались пустой болтовней, и время от времени подносила к лицу платок, пахнущий Владимиром Андреевичем. Ах, мама, мамочка.
Без пяти минут три за мной зашла Зоя, и мы отправились смотреть шмотки. Танька Шумейко жила в частном доме. По дороге я попросила Зою разузнать, часто ли и в какие дни бывает у Шумейко Монгол, для того якобы, чтобы не напороться на неприятности и обходить его десятой дорогой, если вдруг не найду сейчас подходящую вещь и вынуждена буду приходить к Таньке еще не раз. Мы нажали кнопку на калитке, и вскоре вышла хозяйка в спортивных шортах, темной майке, с перепачканными мукой руками. Таньке было около тридцати. Она была невысокая и пышная, словно выпеченная из теста. Круглое лицо-блинчик, нос-пончик, губки-бублики. Груди-пирожки, рубенсовский животик, ягодицы-булочки. Пережженные пергидролем волосы собраны на макушке в раскидистую пальму. Я сказала, что хочу посмотреть вещи, она провела нас в дом.
Кухня у Таньки была просторная. Возле окна стоял стол-тумба, на котором Танька лепила пельмени. На противоположной стороне – печь-пролетка, в летнее время застланная клеенкой и заставленная пустыми банками. Дальше – пенал для посуды, старый сервант, обеденный стол, окруженный несколькими табуретками, – вот и все убранство.
В углу за шторами прятались две двери. В одну из них провела меня хозяйка. Это была гостиная. Она вся была завалена товаром. На полу стояли сумки с барахлом, на диване, на креслах и стульях кучами были навалены турецкие одежки.
– Ройся, – сказала Танька и пошла лепить пельмени.
Зоя осталась на кухне и предложила Таньке свою помощь. Не прошло и пяти минут, а Зоя и Танька, как старые подруги, хохотали и складывали готовые пельмени на большой деревянный поднос.
Я стала выбирать себе наряд. Надевала одно платье, крутилась возле зеркала, выходила в кухню, советовалась с Зоей, выслушивала восхищения, затем возвращалась в гостиную и надевала следующее. Переменив несколько одеяний, я остановилась на одном из них, договорившись с Танькой, что верну его на днях, если маме не понравится.
Маме, конечно, моя обновка не понравится. Я планировала зачастить, прибиться к Танькиному дому, чтобы рано или поздно она вывела меня на Монгола.
Когда возвращались с Зоей из коммерческих гостей, она рассказала, что у Таньки роман с Колей Волошкой. Он тоже «подснежник» на сорок пятом участке, женатый, из блатных, приезжает на шахту отмечаться. Когда попадают ночные смены, врет жене, что спускается в шахту, а сам ночует у Таньки. Несколько раз с ним вместе заезжал Монгол. Всю ночь играли в карты. Пить они не пьют, иногда курят травку. У Монгола бабы вроде нет. Была какая-то Лена, когда он в Алчевске отсиживался, но сейчас ничего серьезного. Вот такие сведения выдала мне агент специальной разведки Зоя.
Глава 14
Пустая комната с большим, трехстворчатым, опутанным занавеской окном. Одна створка приоткрыта, сквозь нее в комнату сочится дыхание мира: вдох-выдох, вдох-выдох – белоснежная гардина вздымается, как грудь великанши.
Стены покрыты сияющим мелом. В центре комнаты, на ковре, лежу я, на мне нет одежды. Глаза мои открыты, я смотрю на потолок, жду начала передачи. Вскоре потолок делится пополам, раздвигается, как автоматическая дверь, и передо мной является широкий, от стены до стены, экран.
Изображение снежит, подрагивает, бурлит обилием молекул, но вскоре из хаоса точек рождается маленькая, закрученная спиралью Вселенная. Космические ветра, пробравшиеся в открытое окно, касаются новорожденной, она вертится, заворачивается в плотный клубок и, наконец, превращается в Белого карлика.
Экран темнеет, но ненадолго, через минуту надо мной уже шумит студия для шоу-программ: зал аплодирует, декорации переливаются неоном, ведущий, облачением похожий на Кота в сапогах, делает реверансы, уступает место кому-то еще, не видимому, но уже приближающемуся.
Звучит барабанная дробь. Из-за кулис на сцену, кувыркаясь, выкатывается Белый карлик. Но это не остывающая звезда, а миниатюрный мужчина, одетый в белый фрак. Он вскакивает на ноги и с криком «Алле-оп!» стаскивает штаны. Молниеносно, как шутиха, из-под рубахи выстреливает его мужское естество. Оно чудо как велико.