Забойная история, или Шахтерская Глубокая
Карлик бьет чечетку, зал рукоплещет, за кадром слышатся радостный визг и похотливые женские вопли. Маленький мужчина падает на пол, его природа возвышается над ним, как труба. Из этого инструмента вырываются лирические звуки, тонкие и нежные. Двигаясь в такт этой музыке, на сцену выходят две полуобнаженные мулатки, зигзагообразно вращая бедрами. Они пластично вращаются, используя, как шест, поющий мужской инструмент.
В этот момент экран темнеет, покрывается рябью, и я снова вижу только хаотичное мельтешение точек. Они бурлят, вращаются, расходятся кругами, превращаются в серебристую мишуру и начинают падать с потолка, как медленный снег. Тонкая музыка страсти, которая лилась из плоти Белого карлика, не смолкает, она звучит где-то за кадром, развивается и обрастает сопровождением других мотивов.
Ветер, бьющийся в окно, подхватывает падающее серебро и носит его по комнате, как поземку. Бутафорский снегопад усиливается, и наконец из самой гущи рассеянного блеска появляется лицо Тетекина. Оно нависает надо мной, рассматривая и любуясь, и вскоре я вижу все его тело, явившееся из глубин дрожащего снега.
Он надвигается, расправив крылья и медленно планируя надо мной. Птица небесная. Сокол ясный. Спустившись, он покрывает мое тело легкими поцелуями, бережно клюет меня, превратившуюся в пшеничное поле.
Насытившись, Тетекин достает из гущи падающего серебра оружие, ветеринарный пистолет, и целится в меня, в самую нежную низость. Я испытываю страх, пытаюсь вырваться, но он наваливается всем телом и держит меня, как взбесившуюся самку.
И вот я чувствую выстрел, в меня вливается лекарство. Кипящая нега разливается по телу, от центра к самым границам. Ползет медленно, обволакивает, как сон, достигая кончиков пальцев.
Сквозь дрему я смотрю на Тетекина, обросшего белым халатом, он – врач, я – пациент.
Я корчусь, но мне не больно, мне сладко. Внутри меня снежит изображение, бурлит обилие молекул, и вскоре из хаоса точек рождается маленькая, закрученная спиралью Вселенная. Космические ветра, пробравшиеся в открытое окно, касаются новорожденной, она вертится, заворачивается в плотный клубок и наконец превращается в Белого карлика.
Когда проснулась, мать на кухне тарахтела посудой, собиралась на работу. У меня в кулаке был зажат белоснежный платок Тетекина, всю ночь я прижимала его к себе, чем и накликала этот странный сон. Я вскочила – предстоял ответственный день. Во-первых, нужно узнать, в какие дни у Коли Волошки будут ночные смены, и выследить Монгола. Далее – Тетекин. Он сказал: «Мы с тобой еще поговорим». Но когда? Где? К этому нужно быть готовой.
Я надела вчерашний наряд: несколько дней без шарфика мне появляться на людях нельзя. Мать все еще разговаривала со мной сквозь зубы, сказала, если не буду помогать ей полоть картошку, зимой мне придется есть собственные локти. Ну и ладно. Может, я к зиме уже выйду замуж.
Я вышла пораньше и на работу пришла первой. У Галины Петровны на столе в рамочке были записаны номера всех нарядных. Я позвонила начальнику сорок пятого. Изменив голос, представилась заведующей столовой и попросила назвать, по каким дням их работник Николай Волошка бывает на шахте: он, мол, задолжал деньги за два беляша и мне нужно забрать долг, потому что скоро намечается ревизия. Сергей Петрович озвучил график выходов. Как только я положила трубку, дверь распахнулась, и в отдел вошел худощавый человек невысокого роста с бритой налысо головой. Светлая футболка висела на нем балахоном, из широких рукавов, как вермишель из слоновьих ушей, свисали согнутые в локтях руки. Кожа лица была помятой и несвежей, как промокашка, которой только что вытерли пыль со стола. Перед собой он держал две согнутые буквой «Г» медные проволоки. Они, как тараканьи усы, шевелились в его руках.
– Где у вас север? – спросил он.
Я пожала плечами, а он принялся ходить по кабинету, исследуя воздух своими тараканьими проволоками.
– Слабое биополе… – сказал он, вращая «усами» над Аллочкиным столом.
– А здесь сильное, – сделал он вывод, испробовав поле над столом начальницы.
На пороге появились Аллочка и Галина Петровна.
Незнакомец поздоровался и прекратил сеанс.
– Вы кто? – спросила начальница.
– Пропал человек… – начал объясняться мужчина.
– А! Так вы экстрасенс?! – обрадовалась Галина Петровна.
– Совершенно верно.
У меня потемнело в голове. «Союз нерушимый республик свободных…» – молниеносно запела я про себя. Если он способен читать мысли, мне нужно громовым пением заглушить свои внутренние сигналы, чтобы он не понял, что я имею отношение к исчезновению Хилобка.
– Ну и как там дела? Выяснили что-нибудь? Жив Хилобок или нет?
«Сплотила навеки Великая Русь!»
– Очень слабый сигнал, – ответил он, – но среди мертвых его нет. Мне мог бы помочь человек, который виделся с ним последним.
«Да здравствует созданный волей народа!»
– Я виделась, – сказала начальница.
«Единый могучий Советский Союз!»
– Подойдите ко мне, – сказал экстрасенс.
«Славься-а-а Отечество!»
Галина Петровна подошла к нему, и он стал водить проволоками.
«Наше-е-е свободное!»
– Закройте глаза, – приказал он.
Начальница закрыла.
– А теперь призовите образ пропавшего. Видите его перед собой?
«Дружбы народов надежный оплот!»
– Ну, вижу, да, вижу, наверное…
– А теперь давайте спросим у него мысленно…
«Па-а-артия Ле-е-енина!!!»
– Что спросить?
– Где он сейчас? Ну, спросили?
«Си-и-л-а-а народная!!!»
– Спросила, но он ничего не отвечает…
– А что он делает?
«Нас к торжеству коммунизма ведет!!!!»
– Исчез куда-то… а что это значит?
– Я вижу, что он жив, но находится где-то далеко… Больше пока ничего сказать не могу…
В отдел, тяжело дыша и обливаясь потом, вкатилась Марья Семеновна. Она принялась извиняться за опоздание. Экстрасенс подошел к ней, обнюхал проволоками и сказал:
– Есть риск сердечного заболевания.
Марья Семеновна вскинула руки и прижала к взмыленной груди:
– Что же делать?
– Худеть! – ответил целитель.
– Худеть? – удивилась Марья Семеновна.
– Предлагаю вам уникальную методику – кодирование от лишнего веса.
– А что для этого нужно?
– Ничего не нужно! Садитесь…
Экстрасенс поставил стул в центр комнаты, Марья Семеновна села.
– Закройте глаза и представьте два стола с едой. На одном стоят сахарница, тарелка с дрожжевыми пирожками, кусок сала, жареная картошка, пельмени, шашлык из свинины… Видите все это?
– Да, – ответила Марья Семеновна.
– На втором столе – морковь, огурцы, помидоры, капуста, свекла, яблоки, клубника, абрикосы, бездрожжевые хлебцы, кефир, гречневая каша. Видите?
– Да…
– А теперь давайте сожжем первый стол. Разложим под ним дрова, поднесем спичку и подожжем. Получается?
– Дрова отчего-то не загораются, – сказала Марья Семеновна.
– А давайте мы подложим бумагу! О! Сколько у вас здесь бумаги. Возьмем несколько листов, сомнем и положим между чурок. А теперь поднесем спичку. Ну?
– Горят! – радостно воскликнула Марья Семеновна.
– Пусть горят это жирное склизкое масло, эти бесформенные куски теста с трупной начинкой… Отойдите подальше от костра, чтобы не обжечься…
– Сгорели! Сгорели…
– Открывайте глаза!
Марья Семеновна открыла глаза и горделиво посмотрела на нас, жалких, незакодированных обжор, обреченных до конца своих дней поглощать жирное склизкое масло и беляши с трупным мясом.
– Сто гривен, – сказал целитель.
– Сколько? – не поверила своим ушам Марья Семеновна.
– В Шахтерске эта услуга стоит сто пятьдесят, а в Донецке двести, я вас со скидкой закодировал.
Марья Семеновна принялась потрошить кошелек:
– Девочки, у вас есть деньги? Займите до зарплаты…
Мы вытряхнули содержимое кошельков, но денег все равно не хватало.
– А можно я домой сбегаю? Подождете минут двадцать, я недалеко живу? Галина Петровна, отпустишь?
– Беги, раз такое дело, – ответила начальница.
– Может, еще кто-нибудь? Я и от алкоголизма кодирую.
– Кольку закодировать, что ли… – задумалась Галина Петровна.
В дверях показались начальник планового отдела, кассир и старшая банщица. Все три женщины принадлежали к супертяжелой весовой категории, с их появлением наш кабинет погрузнел килограммов на триста с лишним. Мария Семеновна на бегу рассказала им об экстрасенсе, и теперь все толстушки шахты пришли в расчетный отдел, чтобы избавиться от лишнего веса. Проводить сеансы погружения в расчетном отделе было неудобно, в кабинет часто заходили рабочие на сверку, это помешало бы пациенткам расслабиться, а целителю – настроиться на нужную волну. Решили попросить у главного бухгалтера ключ от просторной кладовки, там хранились бумага, чистые ведомости, канцелярские товары и прочая утварь бухгалтерского хозяйства.
Целителя посадили в кладовку, и начался прием. Проблемные коллеги записывались в очередь, занимали друг у друга деньги, обзванивали родителей-пенсионеров, приводили тучных бабушек, трясущихся дедушек, жены со скандалами втаскивали в кладовку пьющих мужей, после сеанса ходили по кабинетам и рассказывали о своих ощущениях. К концу рабочего дня треть поселка была закодирована от лишнего веса и алкоголизма.
О Хилобке забыли. Весь день я дефилировала по комбинату с бутафорской папкой документов по прямой линии от бедра. Тетекин сказал, что мы с ним еще поговорим, и мне хотелось спровоцировать случайную встречу. Его кабинет находился в одном крыле с приемной директора. Бессчетное количество раз я прошла мимо двери его кабинета, прижимая бумаги к груди и делая вид, что озабочена очень важными, требующими срочного решения делами. Дверь безмолвствовала. Пару разу к нему стучали рабочие, один раз стучала старшая банщица, а в конце рабочего дня, проходя мимо приемной директора, я услышала, как секретарь Элеонора говорила кому-то по телефону, что заместителя директора по производству сегодня на шахте нет, он уехал на совещание.
Глава 15
– Ма, дай денег.
– Зачем?
– Хочу купить у Таньки кофточку.
– У меня нет денег.
– Есть!
– На кофточку нет.
– Мне ходить не в чем.
– Не выдумывай.
– Хожу в каком-то тряпье, то перешитое, то недошитое. У меня день рождения через месяц. Я хочу новую кофточку. Давай ты мне ее купишь, и это будет твой подарок?
– Через месяц и куплю.
– Ну ма!
– Что ма? Я тебя просила картошку прополоть, ты мне помогла? А теперь кофточки ей подавай. Обойдешься.
– А как я, по-твоему, буду замуж выходить в этих обносках? Ты же хочешь, чтобы я замуж вышла?
– Мужчина в жены не шмотки берет, а женщину.
– Мужчине для начала понравиться нужно, а кто ко мне подойдет, если у меня даже платья нормального нет?
– А вот это на тебе сейчас что?
– Старье с косметическим ремонтом!
В аптеку зашел старик, и мама всем видом показала, что больше разговаривать со мной не будет. Я зашла к ней сразу после работы, в надежде раздобыть денег и отправиться к Таньке за новой кофточкой. Но она все еще злилась за мою пьяную выходку и за то, что я не пошла с ней в огород. Однако я все равно отправилась к Таньке. Сегодня Тетекин был в отъезде, а завтра будет на шахте. А что, если он снова меня вызовет к себе, чтобы продолжить разговор? Он так деликатно меня успокаивал, когда я разревелась у него в кабинете, так нежно смотрел мне в глаза. Даже если не вызовет, я ведь могу столкнуться с ним в комбинате. Я хочу хорошо выглядеть. Мне нужна новая кофточка.
Я забежала домой, чтобы взять вчерашнее платье, Танька обещала обменять, если не подойдет. Когда уже подходила к ее дому, вспомнила о той бумажке, на которой набросала график выходов Танькиного любовника. Записка осталась в сумочке, и я уже не помнила, есть вероятность встретиться с Монголом или нет. Но меня это не волновало. К черту Монгола! Мне нужна новая кофточка, я хочу вскружить голову Тетекину!
Танька бросила к моим ногам несколько кулей. Главной для меня деталью был высокий воротничок-стойка, на моей шее все еще виднелся засос. Затем цвет – кофточка должна освежать меня и подчеркивать красоту глаз. Ну и, конечно же, она не должна меня полнить. Я приступила к осмотру. Те, которые стоило примерить, я складывала на диван, не заинтересовавшие меня модели – в один из освободившихся пакетов. Перебрав, как Золушка, по зернышку весь запас кофточек, я принялась их примерять. Первая, бежевая, плохо села. Вторая, изумрудная, висела балахоном. Третья, нежно-голубая, придавала мне романтичности, но лишала сексуальности. У четвертой, бордовой, была открытая английская пройма, она невыгодно оголяла руки. Черная, на первый взгляд неприметная, оказалась самой удачной. Сшита она была из вискозы с добавлением эластина. Высокий воротник мягко опоясывал длинную шею, чуть присборенный рукав-фонарик зрительно расширял линию плеча, талия и бедра казались стройнее. Я крутилась перед зеркалом, рассматривая себя спереди, сзади и с боков.
– Как иностранка! – вдруг услышала я мужской голо-с.
За шторой, прислонясь к дверному косяку, стоял Монгол. На мне были только кофточка и трусики.
– Черная пантера, – добавил он и удалился из комнаты.
Я быстро переоделась и позвала Таньку. Мы договорились с ней, что я на шахте запишусь в ведомость и стоимость блузы будет удержана из следующей зарплаты. Выйдя из Танькиного двора, я снова столкнулась с Монголом. Он стоял возле машины и копался в багажнике.
– О-па-па! Черная пантера! – воскликнул он, увидев меня, и в этот же миг я почувствовала, как что-то холодное уткнулось мне в спину.
– Руки вверх!
Я обернулась. Коля Волошка стоял позади, уткнув в меня дуло охотничьего ружья.
– Не ссы, красавица, все будет путем! Коля, не пугай девушку.
Коля заржал и опустил ружье.
– Да я пошутил, – заржал Коля. – Разве можно дырявить такую красоту!
– Куда собралась? – спросил Монгол.
– Домой, – ответила я.
Из калитки вышла Танька:
– Ну где ваш заяц?
Монгол достал из багажника ведро, накрытое крышко-й.
– Мы уже все сделали, и в уксусе вымочили, можно жарить.
– Ой нет, на сковороде он жестким получится. Я его немного обжарю и потушу с чесночком.
– С чесночком! – заржал Коля. – А как потом целоваться?
– Кверху каком, – ответила Танька и, забрав у Монгола ведро, пошла в дом.
– Кверху каком! – хохотал весельчак Коля. – Не уходи, красавица. Пойдем кушать зайчика!
– Тебя как зовут? – спросил Монгол.
Я ответила.
– Нельзя отказываться, Аня, когда мы приглашаем к столу, это может нас обидеть, – сказал Монгол. – А нас не нужно обижать, Аня.
– Я и не думала отказываться, я люблю зайчатину, – ответила я и пошла в дом следом за Танькой.
Она разделывала тушку, заяц с треском распадался на куски.
– Кости хрустят, как человеческие, – сказал Монгол, входя.
Он вальяжно, засунув руки в карманы, несколько раз прошелся по кухне взад-вперед. Затем достал из кармана колоду карт и принялся их тасовать. Броски, вертушки, мельницы, веера – карты порхали в его руках, как живые. Я сидела на табурете рядом с Танькой и чистила картошку.
– Где Коля? – спросила Танька.
– Вот он, твой Коля, – сказал Монгол, глядя на входящего Волошку.
– О, картишки! – захохотал Волошка.
– Погоняем бычков? – сказал Монгол.
– Погоняем! – ответил Коля.
Они сели на пол посреди кухни и стали играть, скрестив ноги по-турецки. Монгол напоминал собаку-ищейку, которая не расслабляется и всегда держит нос по ветру, – он дергался, недоверчиво щурился, вертел головой, словно ожидал нападения сзади. Речь его была медлительная, будто сонная.
Коля же сыпал слова, как металлические шарики, они звенели вокруг, прыгая и хохоча. Круглый, спокойный, как сытый кот, он сидел, зыркая масляными глазками, время от времени подергивая себя за усы.
Танька суетилась возле электроплиты – перчила, подсаливала, пробовала, добавляла и убавляла температуру. Иногда выходила на улицу, в огород, выкопать молодого лука, чеснока, сорвать пучок свежей зелени.
Закончив чистить картошку, я села на табурет у окна и стала думать о Боге, о том, что он не плох и не хорош, не черен и не бел. В эти цвета его окрашивают люди, исходя из опыта взаимодействия. Он как океан.
Один заплыл за буйки и чуть не утонул, или его дом на берегу смыло девятым валом, или часто не везло с уловом, или, стремясь к океану, человек ожидал увидеть Афродиту, выходящую из пены, но не увидел.
Другой нежился в тихих волнах, благодаря йодистому воздуху исцелил болезнь легких, его сети всегда были полны рыбы, и однажды на пляже он встретил девушку своей мечты.
Но Бог – не просто неодушевленная стихия; он, как Солярис, находится в постоянном контакте, но в отличие от Соляриса, не удален от Земли на расстояние тысяч световых лет, а находится рядом, разлит вокруг нас, растворен внутри.
Общаться с этим непознанным явлением нужно осторожно, соблюдая правила техники безопасности. Ими являются те самые десять заповедей. Нарушаешь, идешь на красный свет – однажды попадешь в аварию. Исполняешь – имеешь гарантии на спокойное существование и мирное плавание. Если же действуешь во имя добра и красоты – всегда будешь ощущать попутный ветер, дующий в спину.
Похожее отношение у меня сложилось к Шубину. Зная, что я действую в его интересах, я приобрела твердость, уверенность в том, что, пока мы с ним в одной команде, никаких неприятностей со мной не случится и ничто не помешает осуществиться задуманному.
– Аня, ты вся такая умная! Да, Аня?
– Сидит, молчит, задумчиво смотрит вдаль, а-ха-ха!
– Иди к нам, сыграем в очко, Аня.
– На интерес, а-ха-ха!
– Я не умею в очко.
– А во что умеешь? – спросил Монгол.
– В дурака.
– Давай сыграем в дурака.
– А-ха-ха! А давайте так. Кто первый выходит – тот вне игры. Бодаются два оставшихся. Кто выиграет, загадывает желание. Дурак исполняет. Идет?
– Идет, – ответил Монгол. – Аня, присоединяйся, не обижай отказом хороших людей.
Я села рядом с ними, поджав колени. Монгол тасовал, карты разлетались, как павлиний хвост. Я была спокойна, как никогда.
Как и должно было случиться, первым из игры вышел Коля. Вместе с ним вылетел туз, Коля бился им в последнем сражении. Мне везло, у меня на руках были козырные валет, дама и король. Монгол отбивался громкими шлепками:
– А солдатика! А мамочку! А бардадымчика!
Принимал, протяжно завывая:
– О-па-па-а-а-а…
В конце игры, переняв у Монгола манеры и жаргон, я оставила его в дураках, хлестко забросав козырями:
– А козырного солдатика?! А козырную мамочку?! А бардадымчика?!
– О-па-па-а-а-а-а… – выдохнул побежденный Наполеон.
– Загадывай желание! – захохотал Коля.
Монгол сощурился и посмотрел на меня с интересом.
– Прямо сейчас хочу уйти домой, – сказала я, – и пусть Монгол меня проводит, вон темень какая на дворе.
– А зайчика покушать? – спросила Танька, молча наблюдавшая за игрой.
– Поздно уже, я после семи не ужинаю.
– Так не пойдет! Мы за ним, как псы, бегали по полям!
– Почему же не пойдет? Договор у нас какой? Кто выиграет, тот загадывает желание. Я выиграла. Желаю сейчас уйти домой и чтобы Монгол меня проводил.
– Эх, какая девка! – захохотал Коля. – Наш человек! Ну идите, голуби, воркуйте, если зайца не хотите, нам больше достанется!
Воздух был свежим и бодрящим, в траве стрекотали сверчки.
– На машине поедем или прогуляемся? Говори. Ты заказываешь музыку.
– Пешком, – ответила я.
– Эх, хорошо, – сказал Монгол и взял меня за руку. – Давно я не прогуливался с девушками по поселку. Со школьных лет.
Мы шли по пустынной улице, как влюбленные пионеры.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Прохладно, – ответила я.
Он снял спортивную куртку и набросил мне на плечи. Я улыбнулась:
– Ну, теперь мы точно как школьники.
– Школьники, да. Хорошие были времена. Тогда романтика имелась, сейчас ее нет. Хочешь, я покажу тебе свое любимое место, Аня? Я водил туда своих девушек.
– Покажи, – сказала я. – Потом я покажу тебе свое.
Мы прошли улицу до конца и вышли на дорогу. Мимо нас проехал последний рабочий автобус, повез людей с третьей смены.
– Куда мы идем? – спросила я.
– В горы, – ответил Монгол.
Мы прошли еще несколько проулков, завершившихся длинным строем гаражей.
– Когда был пацаном, смотрел на эти гаражи и завидовал мужикам, которые ставили здесь машины. Они после работы здесь собирались, машины чинили, бухали, в карты играли. А я думал, вырасту, обязательно стану шахтером, полезу в забой, заработаю денег. Потом понял, что больше всех имеют те, кто не работает, а честно отбирает заработанное. Заработал ты, дядя, денег, поделись с хорошим человеком. Я всех окрестных барыг крышую. Они мне деньги – я им спокойный сон. Спокойный сон, Аня, стоит дорого.
– Ты в нашей школе учился? – спросила я.
– Конечно, моя матушка здесь живет.
– Это она на откатке работает? Невысокая такая, седая?
– Она… Сто раз говорил, бросай эту говноработу, я тебя всем обеспечу, а она – нет, и все! Совковое воспитание. Каленым железом не вытравишь. А вот здесь мы свернем.
Он потянул меня за руку, и мы пошли по полю в сторону холма.
– Обожаю эту горку, здесь весной растет сон-трава, тюльпаны, ирисы, – сказала я.
– Мы сон-траву «котиками» в детстве называли. Я однажды нарвал букет, принес матери, а отец избил меня.
– За что?
– Он пьяный был. Ну, за то, что нужно быть мужиком, а не бабой. Он, когда напивался, моей головой об батарею стучал.
– А где он сейчас? Развелись?
– Сдох от водяры.
Мы шли быстро, поднимались все выше, Монгол тяжело дышал.
– А вот эти камни мы называли «скэля», – сказал он, забираясь на вершину и подавая мне руку.
– Мы тоже, – ответила я. – Какой здесь ветер!
Мы стояли на верхней площадке каменного утеса. Справа перед нами лежал поселок, слева – кладбище, а между ними, как аппликация на фоне серого неба, чернела шахта, украшенная гирляндой производственных огней. Монгол обнял меня и прижал к себе.
– Родишь мне сына? – хрипло сказал он.
– Прямо сейчас? – растерялась я.
– Когда я тебя увидел там, у Таньки, в одних трусиках…
– А давай теперь я тебе покажу свое любимое место?
Чтобы попасть на нужную поляну, нам пришлось немного обогнуть поселок. Весь путь занял минут пятнадцать. Монгол курил, пускал дымные колечки, блякал, рассказывал про армию. Когда спускались к ручью, он вел себя как кавалер, шел впереди меня, подавал руку на самых крутых участках.
Ночь была звездная и ясная, кусты возле шурфа кучерявились у края, как темная пена. Мы стояли у самого края.
– Полная луна, – сказал Монгол, глядя на небо сквозь ветви.
– Не, пока еще не полная, полнолуние через пару дней, – ответила я.
– Красиво здесь, Аня, одобряю, – рассмеялся Монгол. – Будем делать сына?
– У тебя есть трава?
– В Греции все есть!
– Может, курнем?
– Хочешь раскумариться?
– Хочу, чтобы луна стала еще полнее.
– Хорошая ты девочка, Аня, – сказал Монгол, доставая из кармана сигаретную пачку и открывая коробку. Там плотно, как патроны в обойме, сидели косяки.
– Выбирай! – Он протянул мне пачку.
Я достала наугад одну папиросу.
– Они что, разные?
– Да, трава разная.
– А какую я выбрала?
– Сейчас покурим и узнаем.
– От разной травы разный приход, да?
– Слушай, ты вообще курила когда-нибудь?
– Пробовала…
– Оно и заметно, что ты не в теме…
Монгол подкурил, сделал три шумные, голодные затяжки и протянул мне косяк. Он сел на траву по-турецки и посадил меня рядом с собой. Нас окружил запах жженой конопли.
– Теперь ты хапани, Аня.
Я затянулась. Та придорожная трава, которую я пробовала у Зои, была намного грубее. Эта шла мягче, но обжигала горло.
Мы курили, поочередно делая по три затяжки. Я слышала много рассказов о том, что может случиться после курения конопли, и ожидала каких-то чудес. Но ничего не происходило. Я затягивалась и затягивалась, страшась ничего не почувствовать.
– Я буду раздеваться, – вдруг сказал Монгол и стал расстегивать ширинку.
Расстегнув, он попытался сидя освободиться от брюк, но у него не получилось. Он решил встать, но его не держали ноги.
– Не могу подмутиться, – сказал он и попробовал еще раз, держась за мое плечо. Кое-как встал, но тут же пошатнулся и одной ногой вступил в углубление шурфа. Его нога увязла в траве, как в болоте.
– Измена! – крикнул он. – Это измена!
Вторая нога тоже стала погружаться в гущу травы, Монгол оказался по колено в земле. Он осматривал себя с недоумением, руками вырывая клочья травы из-под себя.