Альрауне

– Я был очень занят, дядюшка. Впрочем, ведь ты тут ждал не из-за меня, а из-за своих собственных планов.

Профессор посмотрел на него недовольно:

– Послушай… – начал он было. Но овладел собою. – Но, впрочем, оставим это. Благодарю тебя во всяком случае, что ты приехал помочь мне. Ну, пойдем.

– Нет, – заявил Франк Браун все с тем же ребяческим упрямством. – Мне хочется выпить сначала стакан виски, у нас еще времени много.

Доводить все до крайних пределов было в его натуре. Чувствительный к малейшему слову, к малейшему признаку упрека, он все же любил быть упрямым до дерзости со всеми, с кем встречался. Он постоянно говорил самую грубую правду, а сам не мог переносить даже намека на нее.

Он чувствовал, правда, что задевает старика. Но именно тот факт, что дядюшка его рассердился, что он так серьезно и даже трагически относится к его ребяческим выходкам, – это именно и оскорбляло его. Ему казалось чуть ли не унизительным, что профессор не понимает его, что не может проникнуть в его белокурую упрямую голову, и он невольно должен был с этим бороться, должен был доводить до конца свои капризы. Ему пришлось еще плотнее надвинуть на себя маску и идти по тому пути, который он обрел на Монмартре: «Epater les bourgeois!» Он медленно опорожнил стакан и поднялся небрежно, точно меланхоличный принц, которому скучно.

– Ну, если хотите! – Он сделал жест, точно говорил с кем-то, стоящим гораздо ниже его. – Кельнер, прикажите подать экипаж.

Они поехали. Тайный советник молчал; его нижняя губа свешивалась вниз, а на щеках под глазами виднелись большие мешки. Огромные уши выдавались в обе стороны; правый глаз отливал каким-то зеленоватым блеском. «Он похож на сову, – подумал Франк Браун, – на старую уродливую сову, которая ждет добычи».

Доктор Петерсен сидел напротив на скамеечке, широко раскрыв рот. Он не понимал всего этого, этого непозволительного отношения племянника к его превосходительству.

Но молодой человек скоро обрел свое обычное равновесие.

«Ах, к чему сердиться на старого дядюшку? Ведь и у него есть свои хорошие стороны».

Он помог выйти профессору из экипажа.

– Приехали! – воскликнул он. – Пожалуйста.

На большой вывеске, освещенной дуговым фонарем, красовалось «Кафе Штерн». Они вошли, прошли мимо длинных рядов маленьких мраморных столиков, через толпу кричавших и шумевших людей. Найдя наконец свободное место, они уселись.

Здесь был целый базар. Вокруг сидело множество проституток, разряженных в пух и прах, с огромными шляпами, в пестрых шелковых блузках. Исполинские груды мяса, ожидавшие покупателя, точно разложенные во всю ширь, как в окнах мясной.

– Это хорошее заведение? – спросил тайный советник. Племянник покачал головою.

– Нет, дядюшка, далеко нет, мы едва ли даже найдем тут, что нам нужно. Здесь еще все хорошо. Нам придется спуститься пониже.

Позади у рояля сидел человек в засаленном потертом фраке и играл непрерывно один танец за другим. По временам посетители были недовольны его игрой. Пьяные начинали кричать. Но явился директор и заявил, что ничего подобного не должно иметь места в приличном учреждении.

Тут было много приказчиков, несколько мирных обывателей из провинции; они казались самим себе очень передовыми людьми и до крайности безнравственными в своих разговорах с проститутками. А между столами шныряли неаппетитные кельнеры, подавали стаканы и чашки. А иногда и большие графины с водой.

К их столику подошли две женщины, попросили угостить их кофе. Бесцеремонно уселись и заказали.

– Быть может, блондинка, – шепнул доктор Петерсен. Но Франк Браун покачал головою.

– Нет, нет, совсем не то, что нам нужно. Это только мясо. Тогда уж лучше остаться вам с обезьянами.

Он обратил внимание на одну маленькую женщину, сидевшую сзади, поодаль. Она была смуглая, с черными волосами; глаза ее горели огоньками сладострастия. Он встал и знаком отозвал ее в коридор. Она отошла от своего собеседника и подошла к нему.

– Послушай-ка… – начал он.

Но она поспешно ответила:

– Не сегодня, у меня уже есть кавалер. Завтра, если хочешь.

– Брось его, – настаивал он. – Пойдем, возьмем кабинет.

Это было очень заманчиво.

– Завтра, нельзя ли, миленький, завтра? – спросила она. – Я, право, не могу сегодня, это старый клиент, он платит двадцать марок.

Франк Браун взял ее за руку.

– Я заплачу больше, гораздо больше, понимаешь? Ты можешь сделать карьеру! Это не для меня, а для старика, вот видишь там. И дело совсем особенное.

Она замолчала и посмотрела на тайного советника.

– Вот этот? – спросила она разочарованно. – Чего же он хочет?

– Люси! – закричал ее спутник.

– Иду, иду, – ответила она. – Ну, так еще раз – сегодня я не могу. А завтра поговорим, если хочешь. Приходи сюда в это время.

– Глупая женщина, – пробормотал он. Она сказала:

– Не сердись. Он убьет меня, если я с ним не пойду. Он всегда такой, когда напивается. Приходи завтра, слышишь? И оставь старика, приходи один. Тебе не нужно даже платить, если не можешь.

Она оставила его и подбежала к своему старику. Франк Браун видел, как черный господин начал ее упрекать. О, да, она должна остаться верной ему, по крайней мере на эту ночь.

Он медленно пошел по зале, разглядывая женщин. Но не нашел ни одной, которая показалась бы ему более или менее подходящей. Повсюду были еще видны следы буржуазной порядочности, какое-то воспоминание о принадлежности к обществу. Нет, нет, тут не было ни одной, которая освободилась бы от всего, которая дерзко, самоуверенно идет своей дорогой: «Смотрите на меня – я проститутка». Он затруднялся даже определить точно, чего, в сущности, он искал. Он это только чувствовал. Она должна быть такой, думал он, должна принадлежать сюда и никуда больше. Не как все эти, которых привела сюда какая-нибудь слепая случайность. Все эти с тем же успехом могли бы стать порядочными женщинами, работницами, горничными, манекенщицами или даже телефонистками, если бы только ветер жизни подул в другую сторону. Все они были проститутками только потому, что их делала ими грубая животность мужчин.

Нет, нет, та, которую он искал, должна быть проституткой потому, что не может быть никем другим. Потому что кровь ее так уж устроена, потому что каждый кусочек тела ее жаждет постоянно новых объятий, потому что в объятиях одного ее душа уже жаждет поцелуев другого. Она должна быть проституткой так же, как он… Он задумался: кто же он, в сущности?

Утомленно и нехотя он подумал: «Ну, так же, как он – фантазером».

Он повернулся к столу.

– Пойдем, дядюшка, здесь нет ничего!

Тайный советник запротестовал было, но племянник настаивал на своем.

– Пойдем, дядюшка, – повторил он, – я обещал тебе найти, что тебе нужно, и найду.

Они встали, расплатились и пошли по улице по направлению к северу.

– Куда же? – спросил доктор Петерсен.

Франк Браун не ответил, он шагал вперед и рассматривал большие вывески кафе. Наконец остановился.

– Здесь, – сказал он.

В грязном кафе не было даже никакой претензии на внешний лоск. Правда, здесь стояли посредине маленькие белые мраморные столики, по стенам – красные плюшевые диваны. Здесь тоже горели повсюду электрические лампы и тоже шныряли неряшливые кельнеры в засаленных фраках. Но все это производило впечатление, как будто и не хочет быть ничем иным, чем кажется.