Трилогия о Фрэнке Брауне: Ученик пророка. Альрауне. Вампир

Глава 5. Повествующая о том, кого они выбрали отцом и как смерть была восприемницей Альрауне.

Доктор Карл Петерсен подал тайному советнику большую красиво переплетенную книгу, которую заказал по специальному его распоряжению: на красной коже в верхнем левом углу красовался старинный герб тен-Бринкенов, а в середине сияли большие золотые инициалы: А.т.-Б. Первые страницы были пусты: профессор оставил их для того, чтобы записать всю предварительную историю. Рукопись начиналась рукою доктора Петерсена и содержала краткое и простое жизнеописание матери того существа, которому посвящена была книга. Ассистент заставил девушку рассказать ещё раз свою жизнь и тотчас же записал в эту книгу. Здесь были перечислены даже те наказания, которым она подвергалась: дважды осуждена за бродяжничество, пять или шесть раз за нарушение полицейских правил, касающихся её профессии, и один раз даже за воровство, – но она утверждала, что в этом совершенно неповинна: ей просто подарили бриллиантовую булавку.

Далее шло – опять рукою доктора Петерсена – жизнеописание отца, безработного горняка Петера Вейнанда Нерриссена, осуждённого на смертную казнь по приговору суда присяжных. Прокуратура любезно предоставила в распоряжение доктора все документы, и с помощью их он и составил биографию.

Судя по ней, Нерриссен ещё с детства был предназначен самою судьбою к тому, что его теперь ожидало. Мать – закоренелая алкоголичка, отец – поденщик, судился несколько раз за жестокое обращение. Один из братьев сидел уже десять лет в тюрьме. Сам Петер Вейнанд Нерриссен после окончания школы поступил в учение к кузнецу, который засвидетельствовал затем на суде его искусную работу, а также невероятную силу. Тем не менее кузнец его скоро прогнал, потому что тот не позволял говорить себе ни единого слова, да и кроме того на него жаловались все женщины. После этого он служил на многих фабриках и поступил наконец на завод «Феникс» в Руре. От военной службы его освободили по физическим недостаткам: на левой руке не хватало двух пальцев. В профессиональных союзах он никогда не участвовал: ни в старых социалистических, ни в христианских, ни даже в гирш-дункеровских, – это обстоятельство старался использовать в его защиту адвокат на суде. С завода его прогнали, когда он в драке тяжело ранил ножом обер-штейгера. Его судили и приговорили к году тюрьмы. С момента выхода из тюрьмы точных сведений о нем не имеется: тут приходится полагаться всецело на его собственные показания. Судя по ним, он начал бродяжничать, дошёл до Амстердама. По временам работал и несколько раз сидел за бродяжничество и мелкие кражи. Но, по-видимому, – так утверждал, по крайней мере, прокурор – он и за те семь-восемь лет совершил несколько более тяжелых преступлений. Преступление, за которое его осудили теперь, было не совсем ясно, – остался нерешённым вопрос, было ли то убийство с целью грабежа или на половой почве. Защита старалась изобразить его в следующем виде: обвиняемый однажды вечером встретил в поле девятнадцатилетнюю, хорошо одетую помещичью дочь Анну Сивиллу Траутвейн и сделал попытку её изнасиловать. Но встретил сопротивление и, главным образом затем, чтобы заглушить её дикие крики, выхватил нож и убил её. Вполне естественно, что желая скрыться, он украл затем бывшие при ней деньги и снял некоторые драгоценные вещи. Объяснение противоречило, однако, данным вскрытия трупа, которое установило страшное надругательство над жертвой: преступник изрезал её ножом, причем удары были нанесены с изумительной правильностью. Документ заканчивался так, что пересмотр дела был отклонён, что корона не воспользовалась последним своим правом помилования и что казнь назначена была на следующий день в шесть часов утра. В заключение ещё значилось, что преступник согласился на предложение доктора Петерсена, потребовав за это две бутылки водки, которые он получил сегодня в восемь часов вечера. Тайный советник прочел описание и возвратил доктору книгу"

– Отец дешевле матери! – рассмеялся он. Потом обратился к ассистенту: – Так, значит, вы будете присутствовать на казни. Не забудьте взять с собою физиологический раствор соли и торопитесь по возможности – дорога каждая минута. Особых распоряжений на этот счет я вам не даю. Сиделки приглашать не нужно; нам поможет княгиня.

– Княгиня Волконская, вероятно? – спросил доктор Петерсен.

– Да, да, – кивнул профессор, – у меня есть основание привлечь её к операции – да и она сама очень интересуется. Да, кстати, как сегодня наша пациентка?

Ассистент ответил: «Ах, ваше превосходительство, старая песня, одна и та же все три недели, что она здесь. Плачет, кричит и буянит, – требует, чтобы её выпустили. Сегодня опять она разбила два таза.

– Пробовали вы её уговаривать? – спросил профессор.

– Конечно, пробовал, но она не даёт говорить, – ответил доктор Петерсен. – Поистине счастье, что завтра все будет кончено. Но как сумеем мы удержать её до рождения ребенка, для меня загадка.

– Вам не придется её разрешать, Петерсен. – Тайный советник снисходительно потрепал его по плечу. – Мы уже найдём средство, делайте только свое дело.

Ассистент почтительно ответил: «Можете во всем на меня положиться, ваше превосходительство».

Раннее утреннее солнце поцеловало густую листву чистенького садика, в котором была расположена женская клиника тайного советника. Оно скользнуло лучами по пестрым, ещё влажным от росы клумбам георгинов и приласкало высокий, вьющийся, кудрявый хмель на стене. Пестрые чижики и большие дрозды прыгали по гладким дорожкам, по скошенной траве. Проворно взлетели они в воздух, когда восемь железных копыт загремели по каменной мостовой улицы.

Княгиня вышла из экипажа и быстрыми шагами прошла через сад. Щеки её горели, высокая грудь подымалась, когда она взошла по лестнице в дом.

Навстречу ей вышел тайный советник и сам отворил дверь: «Да, ваше сиятельство, вот это я называю пунктуальностью! Войдите, пожалуйста. Я приготовил для вас чаю».

Она сказала – голос едва повиновался ей, она задыхалась от волнения: «Я – прямо – оттуда. Я видела все. Это – это – меня так – взволновало!»

Он провел её в комнату:

– Откуда, ваше сиятельство? С-казни?

– Да, – ответила она. – Доктор Петерсен тоже сейчас будет здесь. Получила билет – ещё вчера вечером… Это было – так – страшно – так…

Тайный советник подал ей стул: «Может, налить вам чаю?»

Она кивнула: «Пожалуйста, ваше превосходительство, будьте добры! Как жаль, что вас не было там! Какой он красивый – здоровый – сильный – высокий…»

– Кто? – спросил профессор. – Преступник?

Она начала пить чай: «Ну да, убийца! Сильный, стройный – могучая грудь – как у атлета. Огромные мускулы – будто у быка…»

– Вы, ваше сиятельство, видели всю процедуру? – спросил тайный советник.

– Превосходно видела! Я стояла у окна, как раз передо мной был эшафот. Когда его выводили, он немного шатался – его должны были поддерживать. Будьте добры ещё кусок сахару.

Тайный советник подал сахар: «Он что-нибудь говорил?»

– Да, – ответила княгиня. – Даже дважды. Но всякий раз по одному слову. Первое, когда прокурор прочел приговор. Он закричал вполголоса – но, право, я не могу повторить этого слова…

– Но – ваше сиятельство! – тайный советник ухмыльнулся и слегка погладил её по руке. – Передо мною вам, во всяком случае, стесняться нечего.

Она рассмеялась: «Конечно, конечно, нет. Ну, так вот – дайте мне, пожалуйста, кусочек лимона, мерси, положите прямо в чашку – ну, так вот, он сказал – нет, я не могу повторить…»

– Ваше сиятельство! – тоном лёгкого упрека заметил профессор.

– Тогда закройте глаза.

Тайный советник подумал: «Старая обезьяна!» Но все же закрыл глаза. «Ну?» – спросил он.

Она все ещё жеманилась: «Я – я скажу по-французски».

– Ну – хоть по-французски! – воскликнул он с нетерпением.

Она сложила губы, нагнулась к нему и шепнула что-то на ухо.

Профессор откинулся немного назад, крепкие духи княгини были ему неприятны: «Так вот, значит, что он сказал!»

– Да, – и произнес это так, точно хотел сказать, что ему все безразлично. Мне в нем это понравилось.

– Ещё бы, – согласился тайный советник. – Жаль только, что он не сказал этого – по-французски. Ну, а другое слово?

– Ах, оно было уж неинтересно. – Княгиня пила чай и ела кекс. – Второе слово испортило хорошее впечатление, которое он на меня произвел. Подумайте только, ваше превосходительство: когда палач взял его, он начал вдруг кричать, плакать, как ребенок.

– Ах, – воскликнул профессор. – Ещё чашечку чаю, ваше сиятельство? Что же он закричал?

– Сначала он сопротивлялся молча, но изо всех сил, хотя руки были у него связаны за спиною. Помощники палача кинулись на него, а сам палач во фраке и белых перчатках стоял спокойно и только смотрел. Мне понравилось, как преступник стряхнул с себя троих молодцов, – они опять бросились на него, но он не давался. О, как это взволновало меня, ваше превосходительство!

– Могу себе представить, ваше сиятельство, – заметил он.

– А потом один из помощников палача подставил ему ногу и быстро поднял сзади за связанные руки. Он упал. И, наверное, понял, что сопротивление не приведет ни к чему, что его песенка спета. Быть может – он был пьян – а потом вдруг протрезвился. Да – и вдруг закричал… Тайный советник улыбнулся: «Что же он закричал? Не закрыть ли мне снова глаза?»

– Нет, вы можете спокойно открыть их. Он стал сразу каким-то робким, жалким, беспомощным и закричал: «Мама – мама – мама». Много раз. Наконец они поставили его на колени и впихнули голову в круглое отверстие доски.

– Так, значит, до последней минуты он звал свою мать? – переспросил тайный советник.

– Нет, – ответила она, – не до последней. Когда доска обхватила шею и голова показалась с другой стороны, он сразу вдруг замолчал, в нем что-то, наверное, произошло.

Профессор стал слушать со вниманием: «Вы хорошо видели его лицо, ваше сиятельство?»

Княгиня ответила: «Видела я превосходно, но что было с ним – я не знаю. Да ведь это продолжалось всего одно мгновение: палач посмотрел вокруг, все ли в порядке, а рука уже искала кнопку, чтобы опустить нож. Я увидела глаза убийцы, они были широко раскрыты в какой-то безумной страсти, увидела широко раскрытый рот и жадные, искажённые черты лица…»

Она замолчала. «Это все?» – спросил профессор.

– Да, потом нож упал, и голова скатилась в мешок, который держал тут же помощник. Дайте мне ещё мармеладу. Раздался стук в дверь; вошёл доктор Петерсен. В руках у него была длинная пробирка, тщательно закрытая и закутанная ватой.