Снежная королева

Болезнь

Мари очнулась от тяжёлого, казалось беспробудного, сна в своей кроватке. Солнечные лучи, проникавшие сквозь обледеневшее окно, весело искрились и сверкали в комнате. Около неё сидел какой-то господин, в котором она, однако, вскоре признала хирурга Вендельштерна.

– Ну вот она и проснулась, – услышала Мари его тихий голос.

Подошла мама и окинула её испуганным и вместе с тем пытливым взглядом.

– Мамочка, – пролепетала Мари, – ведь противные мыши убежали, а мой милый Щелкунчик спасён?

– Не говори только глупости, доченька! Ну какое дело мышам до твоего Щелкунчика! А вот ты, негодница, заставила нас поволноваться. А всё оттого, что делаешь всё по-своему и не слушаешься родителей. Вчера вот заигралась до поздней ночи со своими куклами, задремала. Очень возможно, что-то тебя испугало – вряд ли мышь, у нас их нет, – и ударилась рукой о стекло шкафа. Оно разбилось, и ты так сильно порезалась, что доктору Вендельштерну пришлось вынимать из раны осколки. Хорошо ещё, стекло не задело вену, а то всё могло бы закончиться гораздо печальнее. К счастью, около полуночи я проснулась и, спохватившись, что оставила тебя в гостиной, пошла посмотреть, легла ли ты спать. Вхожу и вижу, что ты без сознания, в крови лежишь возле шкафа. Я и сама-то от ужаса чуть не упала в обморок. Вокруг тебя были раскиданы игрушки: оловянные солдатики Фрица, куклы, поломанные фигурки с сюрпризами – и пряничные человечки. Щелкунчик лежал на твоей окровавленной руке, а неподалёку валялась твоя левая туфелька.

– Послушай, мамочка, да ведь это были следы большой битвы между куклами и мышами. Мыши едва не взяли в плен бедного Щелкунчика, который командовал армией кукол. Я очень испугалась, вот и швырнула в мышей туфелькой. А что было дальше, я совсем не помню.

Хирург Вендельштерн подмигнул фрау Штальбаум, и та мягко произнесла:

– Ну ничего, голубушка, успокойся: мыши все убежали, а Щелкунчик снова занял место в шкафу.

Тут в комнату вошёл герр Штальбаум, пощупал у Мари пульс, потом они долго беседовали с хирургом Вендельштерном: речь шла о лихорадке, возникшей из-за раны.

Лежать в постели и принимать лекарства Марии пришлось несколько дней, хотя, за исключением некоторой боли в руке, она чувствовала себя совсем здоровой. Она знала, что Щелкунчик вышел невредимым из сражения, и ей несколько раз приснилось, как он отчётливо, однако очень взволнованным голосом говорил: «Мари, моя дорогая госпожа, я вам глубоко благодарен за то, что вы уже сделали для меня, но вы можете сделать ещё больше!»

Мари напрасно ломала голову, о чём идёт речь. Играть, как обычно, она не могла: мешала больная рука, – а когда пробовала читать или рассматривать картинки, то у неё как-то странно мелькало в глазах и она откладывала книгу. Время тянулось ужасно медленно, и Мари с нетерпением дожидалась сумерек, когда мама сядет у её постельки и прочитает или расскажет что-нибудь интересное.

В этот вечер мама читала замечательную историю о принце Факардине. Вдруг отворилась дверь и вошёл крёстный Дроссельмайер.

– Ну как тут поживает малышка Мари?

Едва девочка увидела жёлтый сюртук, ей живо представились картины той ночи, когда Щелкунчик проиграл битву с мышами, и она невольно громко выкрикнула:

– Ах, крёстный, как только тебе не совестно! Я ведь прекрасно видела: ты сидел на часах, прикрывая циферблат крыльями, чтобы часы своим боем не испугали мышей, – и отчётливо слышала, как ты говорил с Мышиным королём. Почему ты не помог Щелкунчику и мне, противный крёстный? Разве не твоя вина, что я порезалась и должна теперь лежать в кровати?

– Что с тобой, доченька? – испугалась фрау Штальбаум.

Но крёстный, казалось, вовсе не удивился и, состроив гримасу, заговорил скрипучим монотонным голосом:

Мари изумлённо уставилась на крёстного, и он показался ей ещё уродливее, чем обычно, а правой рукой он размахивал как заводная кукла. Она, наверное, порядком бы испугалась, не будь поблизости мамы. А тут ещё и Фриц, проскользнув в комнату, захохотал и выкрикнул:

– Ну, крёстный, прям вылитый паяц, которого я давно зашвырнул за печку! Так же кривляешься.

Мама же совершенно серьёзно обратилась к Дроссельмайеру:

– Какая забавная шутка, господин советник! Однако что вы хотели этим, собственно, сказать?

– Боже мой! – рассмеялся тот. – Это же прелестная песенка часовщика! Я её всегда напеваю детям, если они нездоровы.

Крёстный присел на краешек её кровати и с улыбкой произнёс:

– Не сердись, что я не выклевал Мышиному королю все его четырнадцать глаз: это было невозможно, – но надеюсь, что порадую тебя вот этим.

Советник полез в карман и медленно-медленно вытащил… Щелкунчика, которому искусно вставил на место зубы и починил сломанную челюсть.

Мари радостно рассмеялась, а мама с улыбкой заметила:

– Вот видишь, как хорошо крёстный позаботился о Щелкунчике!

– Но всё-таки, Мари, следует признать, – перебил фрау Штальбаум советник, – что Щелкунчик не вышел ростом и его лицо нельзя назвать красивым. Если хочешь, я, пожалуй, расскажу тебе, каким образом появилась эта уродливость в его семье и стала наследственной. Или, может, ты уже знаешь сказку о принцессе Пирлипате, ведьме Мышихе и искусном часовщике?

– Послушай-ка, крёстный, – неожиданно вмешался Фриц, – зубы-то ты Щелкунчику вставил правильно, и подбородок у него не шатается, но почему у него нет сабли? Куда она подевалась?

– И что это за мальчишка: всё-то не по нему, ничем ему не угодишь! – проворчал советник. – Какое мне дело до Щелкунчиковой сабли? Его я починил, а уж саблю пускай сам себе добывает, коли хочет.

– И правильно! – воскликнул Фриц. – Если он дельный малый, то сумеет раздобыть себе оружие!

– Ну, Мари, – обратился к крестнице советник, – так знаешь ты сказку о принцессе Пирлипате?

– Ах нет, крёстный. Пожалуйста, расскажи.

– Надеюсь, – заметила мама, – уважаемый советник, ваша история не будет такой страшной, как те, что вы обычно рассказываете!

– Нисколько, дорогая фрау Штальбаум, – улыбнулся Дроссельмайер. – Напротив: то, что я с удовольствием сейчас расскажу, вас повеселит.

– Ну начинай же скорее, крёстный! – хором закричали дети, и советник приступил к рассказу.

Сказка о твёрдом орехе

– Мать Пирлипаты была супругой короля и, следовательно, королевой, а сама Пирлипата как только появилась на свет, так и стала прирождённой принцессой. Король, вне себя от радости, что у него родилась такая хорошенькая дочка, ликовал, плясал, вертелся на одной ножке и всё время кричал:

– Ура-а! Ну видал ли кто-нибудь ребёнка красивее моей Пирлипаточки?

И все министры, генералы, председатели палат и высшие офицеры, подражая своему повелителю, тоже скакали на одной ножке и дружно восклицали хором:

– Нет, никогда!

Но в этом не было никакой лжи, ибо и в самом деле, с тех пор как существует мир, не было ребёнка красивее, чем принцесса Пирлипата.

Её личико было как будто соткано из нежного лилейно-белого и розового шёлка, глаза казались сверкающей лазурью, а кудри восхитительно переливались, словно золотые нити. Но самым необычным было то, что Пирлипата родилась с зубами, беленькими, как жемчужины, – так что уже через два часа после появления на свет укусила за палец канцлера, который хотел поближе её рассмотреть. Одни говорят, что он при этом громко воскликнул: «О господи!», – а другие утверждают, что воскликнул: «Чёрт возьми!» Голоса разделились, и до сих пор на этот счёт не установилось определённой точки зрения. Но во всяком случае не подлежит сомнению, что Пирлипата укусила канцлера за палец, и восхищённый народ убедился, что в прекрасном ангелоподобном тельце принцессы обитает разум и редкие способности.

Как я уже говорил, все ликовали, и только одна королева была печальна и чем-то сильно обеспокоена. Никто не мог понять причину её состояния, но все обратили внимание, как тщательно по её приказу охраняли Пирлипату. Несмотря на то что у дверей стоял караул и две няньки неотлучно находились в детской, каждую ночь вокруг колыбели усаживались ещё шесть нянек. Но что казалось совсем уж чудным и необъяснимым, так это повеление королевы, чтобы каждая из нянек держала на коленях кота и всю ночь гладила, дабы он мурлыкал не переставая.

Вам, уж конечно, не догадаться, милые дети, почему мать Пирлипаты всё так устроила, ну а я знаю, поэтому расскажу вам.

Однажды во дворец съехалось множество гостей. Были среди них и соседи-короли с сыновьями – прекрасными принцами. Время проводили весело, в турнирах, спектаклях и балах; чтобы показать всем, что золота и серебра у него предостаточно, король решил не жалеть своей казны и затеять что-нибудь необыкновенное. Этот период был как раз, по словам главного повара королевской кухни, благоприятным для убоя свиней – так сказал ему по секрету придворный астроном.

Вот и задумал король попотчевать гостей вкуснейшей колбасой, но так, чтобы для них это стало сюрпризом. Вознамерившись задать грандиозный пир, он ласково сказал королеве:

– Дорогая, как ты знаешь, я обожаю колбасу! Вот бы и гостям её попробовать…

Королева отлично поняла намёк: супруг желал, чтобы колбасу приготовили не повара, а она сама, как уже и раньше бывало.

Придворным тотчас же было приказано доставить на кухню большой золотой котёл и серебряные кастрюли. Огонь развели дровами из сандалового дерева, и королева, подвязав свой льняной кухонный фартук, засучила рукава и принялась за работу. Скоро в котле забулькало и по дворцу понеслись такие ароматы, что его обитатели едва не захлебнулись слюной. Проник запах и в зал государственного совета, что не могло оставить равнодушным короля.

– Извините, господа, я на минутку! – наконец не выдержал он и побежал в кухню, лично убедиться, что всё идёт как надо.

Помешав золотым скипетром восхитительно пахнувшее мясо и радостно приобняв королеву, с лёгким сердцем король вернулся в совет.

Наконец пришёл черёд сала, которое надо было резать на куски и поджаривать на серебряных вертелах. Повара и поварята отошли в сторону, так как королева из чувства преданности и уважения к своему царственному супругу хотела заняться этим сама.

И вот как только к аромату мяса добавился сытный запах поджаренного сала, откуда-то послышался тоненький писклявый голосок:

– Сестрица, дай кусочек! Я тоже королева и хочу полакомиться. Поделись со мной!

Королева узнала голос старой Мышихи, которая уже много лет жила во дворце и утверждала, что имеет на это право, поскольку якобы находится в родстве с королевской фамилией, сама правит Мышиным королевством и ей прислуживает полный штат придворных. Хоть королева и не считала Мышиху особой королевских кровей, по доброте душевной позволяла ей время от времени появляться на кухне и чем-нибудь лакомиться.

Вот и сегодня она пригласила хоть и незваную, но всё же гостью:

– Пожалуйте сюда, попробуйте-ка моего сала!

Госпожа Мышиха тотчас же проворно вскочила на плиту и стала ловко подхватывать своими маленькими лапками кусочки сала, которые ей бросала королева. Вдруг откуда ни возьмись появилась целая толпа родственников Мышихи: семь сыновей, никуда не годных бездельников, дядюшки и тётушки – и набросилась на сало, так что от испуга королева не могла и слова вымолвить.

К счастью, вмешалась жена обер-гофмейстера и разогнала назойливых гостей, так что немного сала всё-таки уцелело. Был призван придворный математик, и по его расчётам оставшееся сало очень искусно распределили на все колбасы.

Наконец заиграли трубы, загремели литавры, возвещая о начале торжества, и празднично одетые гости стали съезжаться на колбасный пир: кто на белых иноходцах, кто в хрустальных каретах. Король сердечно и дружески всех приветствовал, а затем занял почётное место, со скипетром и в короне, как подобает повелителю страны.

Уже когда подали первое блюдо – ливерную колбасу, было замечено, что король побледнел как полотно, воздел очи к небу, а из груди у него вырываются горестные вздохи, как будто что-то его терзает! А уж когда на столе появилась кровяная колбаса, он и вовсе откинулся на спинку кресла и, закрыв лицо руками, жалобно застонал.

Гости вскочили из-за стола, а лейб-медик бросился к правителю, тщетно пытаясь уловить биение пульса. Наконец, испробовав все возможности и приложив массу усилий, ему удалось привести короля в чувство. Чуть приоткрыв глаза, венценосный простонал:

– Сало… Мало сала…

Королева разрыдалась и бросилась к его ногам:

– О мой бедный, несчастный супруг! Как ужасно вы страдаете! Виновница у ваших ног! Накажите же её, жестоко накажите! Это Мышиха со своей прожорливой роднёй съела всё сало…

И королева без чувств вдруг упала навзничь.

– Обер-гофмейстерша, как это случилось?! – вскочил и громко закричал разгневанный король.

Придворная дама с дрожью в голосе поведала обо всём, что ей было известно, и король решил отомстить мышиному семейству, истребившему сало для его колбас.

Тотчас созвали тайный совет и постановили предъявить Мышихе иск и конфисковать всё её имущество. Это дело король поручил придворному часовщику и магу, которого звали совершенно так же, как и меня: Христиан Элиас Дроссельмайер, – и тот обещал навсегда изгнать из дворца всех мышей до единой каким-то необыкновенным, исполненным государственной мудрости способом.

Вскоре умелец действительно изобрёл небольшое замысловатое устройство, в котором на ниточке подвешивался кусочек поджаренного сала. Множество таких приспособлений Дроссельмайер расставил вокруг мест, где обитали мыши.

Сама Мышиха была слишком умна, чтобы не разгадать хитрость Дроссельмайера, но никакие предостережения, никакие разъяснения не могли спасти её глупых сыновей и великое множество родственников, которых привлёк сюда запах сала. Как только мыши пытались схватить приманку, решётка тотчас же захлопывалась и они оказывались в западне, после чего на кухне их ожидала позорная смерть.

С немногими уцелевшими родственниками Мышиха покинула столь печальные места, но затаила злобу: отчаяние и жажда мести бушевали в её груди.

Весь двор ликовал, и лишь королева ходила озабоченная, поскольку хорошо знала мстительный характер Мышихи и понимала, что та не успокоится.

И оказалась права. Однажды, когда королева готовила для своего царственного супруга его любимый печёночный паштет, конечно же с салом, внезапно появилась Мышиха и пригрозила:

– Мои сыновья, тётки и дядьки погибли. Берегись, сестрица: смотри, как бы мыши не загрызли твою маленькую принцессу!

С этими словами она бесследно исчезла, а королева так перепугалась, что миска с паштетом выскользнула у неё из рук прямо в огонь. Таким образом Мышиха во второй раз испортила королю его любимое кушанье, на что он весьма рассердился.

– А теперь, дети, спать: на сегодня довольно, остальное расскажу завтра, – неожиданно закончил своё повествование крёстный.

Как ни упрашивала Мари продолжить историю, которая произвела на неё особенно сильное впечатление, он не согласился, заявив:

– Хорошего понемногу, завтра докончу.

Когда он уже был у двери, Фриц спросил:

– Скажи, крёстный, а это правда, что мышеловку ты придумал?

– Как тебе в голову только пришло спрашивать такие глупости? – воскликнула фрау Штальбаум.

Однако советник вовсе не возмутился, а как-то странно усмехнулся и тихо проговорил:

– Уж если я способен создавать такие механизмы, то почему бы мне и не изобрести мышеловку?

Продолжение сказки о твёрдом орехе

– Теперь вы, конечно, понимаете, дети, – продолжил следующим вечером Дроссельмайер, – почему королева распорядилась так тщательно оберегать прелестную принцессу Пирлипату. Разве не имела она оснований опасаться, что Мышиха исполнит свою угрозу – вернётся и загрызёт малышку?

Между тем мышеловки совершенно не пугали умную и проницательную Мышиху. Придворный астроном, состоявший в то время в должности действительного тайного звездочёта и предсказателя, сообразил, что удержать Мышиху вдали от колыбели может только семья кота Мурлыки, поэтому и был отдан приказ нянькам держать на коленях и гладить котов.

Так обер-гофняньки вместе с котами, которые, кстати, были пожалованы в камер-юнкеры, несли тяжёлую государственную службу. И вот как-то в полночь одна из них, сидевшая у самой колыбели, вдруг как будто очнулась от глубокого сна. Все кругом спали крепким сном, даже коты не мурлыкали; стояла такая гнетущая, мертвенная тишина, что слышно было, как жук-точильщик сверлит дерево! Но каков же был ужас обер-гофняньки, когда она прямо перед собой увидала огромную отвратительную мышь, которая, поднявшись на задние лапы, приблизила голову к лицу принцессы.

Нянька вскочила с пронзительным воплем, разбудив остальных, и мышь быстро юркнула в угол комнаты. Камер-юнкеры бросились было за ней, но опоздали – она прошмыгнула в щель пола.

От шума проснулась Пирлипата и жалобно заплакала.

– Слава тебе господи, жива! – воскликнули няньки.

Но каков же был их ужас, когда, посмотрев на принцессу, вместо очаровательного ребёнка увидели чудовище.

На месте лилейно-розовой ангельской головки с золотыми кудрями сидела теперь огромная безобразная голова, небесно-голубые глазки превратились в зелёные, злобно блестевшие выпученные гляделки, а рот растянулся до ушей; тело, и так крошечное, скрючилось.

Королева чуть не умерла с горя, а кабинет короля пришлось выложить тюфяками, так как он постоянно бился головой о стены и жалобно причитал:

– О, горе мне, горе! Я несчастнейший из королей!..

Хоть проще было бы и полезнее есть колбасу без сала, оставив Мышиху с её семейством в покое, венценосному отцу Пирлипаты это не пришло в голову, и он взвалил всю вину на придворного часовщика Христиана Элиаса Дроссельмайера из Нюрнберга. Тотчас был оглашён королевский указ: вышеозначенный Дроссельмайер в четырёхнедельный срок должен вернуть принцессе Пирлипате её прежний вид или по крайней мере найти к тому верное и безошибочное средство; в противном случае примет позорную смерть от руки палача.

Дроссельмайер поначалу испугался, однако вера в своё искусство и счастливую судьбу придала ему сил, и мастер тотчас же приступил к работе. Он счёл необходимым разобрать принцессу Пирлипату и, отвинтив ей ручки и ножки, тщательно изучил внутреннее устройство, но, к своему огорчению, убедился, что день за днём облик принцессы будет становиться ещё безобразнее. Он совершенно не знал, как помочь горю, и, вновь тщательно собрав принцессу, в глубоком унынии припал к её колыбели, от которой не смел отлучаться.

Шла уже четвёртая неделя – это было в среду, – когда король заглянул в комнату и, злобно сверкая глазами, потрясая скипетром, угрожающе крикнул:

– Христиан Элиас Дроссельмайер! Время истекает: вылечи принцессу, или умрёшь!

Механик горько заплакал, а принцесса Пирлипата между тем продолжала весело щёлкать орехи.

Тут в первый раз часовщик обратил внимание на её необыкновенную страсть к орехам и вспомнил, что она родилась с зубами. И действительно: с того момента, как превратилась в уродца, она безостановочно кричала, пока ей случайно не попался орех; она немедленно его разгрызла, съела ядрышко и успокоилась. С тех пор слуги едва успевали заготавливать для неё орехи.

– О, священный инстинкт природы и вечно непостижимое единство всех вещей! – воскликнул Христиан Элиас Дроссельмайер. – Ты указываешь мне дверь к тайне – я постучу, и она откроется!

Он сейчас же попросил разрешения поговорить с придворным астрономом, и его проводили туда под усиленной охраной. Они со слезами обнялись, так как их связывала нежная дружба, а затем удалились в секретную комнату, где перерыли целую кучу книг о множестве самых разных таинственных вещей.

С наступлением ночи астроном по звёздам принялся составлять гороскоп принцессы Пирлипаты, и помогал ему весьма опытный в этом деле Дроссельмайер. Это было чрезвычайно трудно, поскольку линии постоянно пересекались и путались, но в конце концов – о радость! – им сделалось совершенно ясно: для того чтобы разрушить чары, обезобразившие принцессу, и вернуть ей прежнюю красоту, следовало отыскать орех кракатук и предложить ей съесть его ядрышко.

Про этот орех было известно, что он имеет такую твёрдую скорлупу, что даже сорокавосьмифунтовая пушка его не раздавит. Но самое главное, разгрызть перед принцессой этот твёрдый орех должен человек, никогда не брившийся и не носивший сапог, а потом с закрытыми глазами подать ей ядро. Далее ему следовало, не открывая глаз, пятясь, сделать семь шагов назад и при этом не споткнуться.

Три дня и три ночи без перерыва работали Дроссельмайер с астрономом, и как раз в субботу, когда король сидел за обедом, часовщик, которому следующим утром должны были отрубить голову, влетел в столовую радостный и ликующий и возвестил о возможности вернуть принцессе Пирлипате утраченную красоту.

Король, чрезвычайно обрадованный, выскочил из-за стола, заключил в объятия мастера и обещал подарить алмазную шпагу, четыре ордена и два парадных мундира.

– Сейчас же после обеда и примемся за дело! – заявил правитель и повернулся к магу: – Позаботьтесь, чтобы нашли молодого человека, никогда не брившегося и не носившего сапог, а также орех кракатук.

Дроссельмайер, дрожа от страха и запинаясь, объяснил, что хоть средство и найдено, однако и сам орех, и подходящего юношу не так-то просто отыскать, да и вообще сомнительно, возможно ли.

В высшей степени разгневанный король потряс скипетром над своей венценосной головой и взревел как дикий зверь:

– Ищи, или будешь казнён!

Но, к счастью поражённого ужасом и горем Дроссельмайера, король в этот день кушал с особенным аппетитом, и потому пребывал в отличном расположении духа, готовый внимать разумным рассуждениям, чем и не преминула воспользоваться великодушная и тронутая судьбой мастера королева. Ласково приобняв венценосного супруга, она мягко напомнила, что часовщик, в сущности, справился с задачей и нашёл средство помочь принцессе, так что заслужил помилование.

Король назвал это глупыми выдумками и ерундой, однако, проглотив рюмочку микстуры для улучшения пищеварения, повелел часовщику и астроному немедленно собираться в путь и не возвращаться до тех пор, пока не отыщут орех кракатук. Что же касается человека, который сумел бы его разгрызть, то по совету королевы были даны объявления во все местные и даже иностранные газеты.

Тут советник снова прервал свой рассказ, пообещав закончить историю в другой раз.

Конец сказки о твёрдом орехе

И действительно, не успели на следующий вечер зажечь свечи, как явился крёстный и продолжил свой рассказ.

– Уже пятнадцать лет странствовали Дроссельмайер и придворный астроном, но не нашли даже и следа ореха кракатука.

Если бы описать все места, где они были, и все диковины, что попадались по пути, то пришлось бы говорить четыре недели, но я этого делать не стану, а сейчас же скажу вам, что в конце концов Дроссельмайера охватило глубокое уныние и сильная тоска по родному городу, любезному его сердцу Нюрнбергу. Однажды, когда они с другом остановились выкурить по трубке, измученные долгими скитаниями по Азии, от тоски защемило сердце, и он проговорил сквозь слёзы:

Дроссельмайер так жалобно причитал, что астроном проникся глубоким состраданием и тоже что есть мочи завыл – наверняка слышно было во всех уголках Азии. Всласть нарыдавшись, он отёр слёзы и спросил: