Карл Великий. Основатель империи Каролингов

Другой же Карл, одинокий, молчаливый, сознавал собственное невежество и беспомощность, когда из-за этого он допускал промахи. Его отец, в отличие от Карла, был уверен в себе. Подстрекаемый честолюбивой матерью Карла, он преодолевал опасности с легкостью Мефистофеля. Младшая сестра Карла Гизела была серьезной, спокойной и в то же время отдалившейся от остальных.

С каждым годом его младший брат Карломан все больше завоевывал всеобщую любовь. Монахи обители Святого Дени, бывшие наставники Пипина в его молодые годы, стали учителями мальчика. Фулрад уделял все свое внимание мальчику, который так легко овладевал латынью. Совершенно очевидно, что Карломану были присущи проницательность и рассудительность отца.

В течение этих тринадцати лет во франкских хрониках почти не упоминается имя Карла. Он не сопровождал своего отца в двух успешных походах через Альпы в Италию. Вообще говоря, это умалчивание в записях не так уж удивительно. Записи велись, если вообще велись, добросовестными писцами в монастырях, стоявших на перекрестках дорог, куда путники доставляли сведения о тех или иных событиях. Эти монахи-хронисты очень тесно умещали слова на клочках поцарапанного пергамента, потому что папирусная бумага времен римлян с Востока больше не поступала. Таким образом они записывали важные события каждый год со дня Сотворения мира. По их подсчетам, прошло 5960 лет с тех пор, как Бог создал небо и землю.

Они отмечали эпидемии чумы, появление в небе комет, чудеса и редкие события, вроде «прибытия органа в землю франков». Один такой хронист упомянул о Карле в 763 году: «Вновь король Пипин с армией и старшим сыном по имени Карл вторгся в Аквитанию и захватил много замков». Другой хронист, Адо из Вены, добавил, что, «взяв Клермон, они сожгли его дотла». Из их молчания явствовало то, что Карл служил своему отцу безропотно и ничем особым не выделялся.

В остальных случаях новости передавались в переписке между королевским дворцом и дворянскими поместьями. Не то чтобы Пипин и его сеньоры умели писать; они просто ставили свой знак под текстом писца.

В одном письме папа римский убеждал Пипина не разводиться с женой Бертрадой.

Трудно объяснить, почему Пипин хотел избавиться от матери Карла. Тем не менее именно тогда их самый младший сын умер вскоре после рождения. Берта достигла зрелого среднего возраста, ей было далеко за сорок. Властная королева франков совсем не походила на ту хорошенькую скромную любовницу, подарившую жизнь Карлу.

И Пипин, как это делали до него все крестьяне Арнульфинги, укладывал с собой в постель молодых девушек. Вследствие чего Берта, без сомнения, решила заняться политикой.

В этом она противопоставила себя Пипину и тем самым совершила ошибку. Поэтому от папы пришло письмо, предупреждавшее короля, чтобы тот не разводился с женой. В их размолвке Карл, должно быть, тянулся больше к матери, очень любившей его.

Карл женился на женщине, которую звали Гимильтруда. Известно только ее имя и то, что была она не из знатной франкской семьи и не вызвала никакого переполоха при дворе. Гимильтруда родила ему единственного сына, которого назвали Пипином, следуя традициям Арнульфингов, дававших имена либо Карл, либо Пипин.

Однако очень скоро стало видно, что десница Господа коснулась этого ребенка. Насколько красив он был лицом, настолько хил телом, с растущим горбом, заставлявшим его поглядывать искоса на отца. Пипин с лицом ангела и горбатой спиной.

По иронии судьбы, у здорового, крепкого Карла родился сын, столь не похожий на короля Пипина, который никогда не прощал слабости. Слабый горбатый мальчик принадлежал как бы другому Карлу, одинокому, и нуждался в любви и защите. А у Карломана оба сына были достаточно крепкими.

В год своей встречи со Стефаном Карл воспринимал свою семью и бродячий образ жизни как должное. Теперь, похоже, он воспринимал землю франков, которой правил его отец, тоже как должное. Не имея права ни на какой участок, он превратил отдельные земли в свою собственность необычным способом. Никто не забирался так далеко от дома, как он, выполняя какую-нибудь миссию или просто охотясь. Он продирался сквозь лесные дебри там, где стояли заброшенные города, о которых никто не знал. Некоторые из этих мест он превратил в свои заповедники, поставив егерей охранять лесные тропы, чтобы никто, кроме него, не охотился на оленей, медведей и диких быков. В результате мрачные ущелья Арденн[7 - Arduenna Silva – Горькие Леса.], сосновые делянки, заброшенные добытчиками древесного угля, и пустынные вершины Вогезов стали маленькими владениями Карла.

Даже при отсутствии сведений о ранних годах юноши очевидно, что если Карл что-нибудь захватывал, то из рук уже не выпускал. В этом отношении он был очень неподатлив.

Он любил отдыхать в одной скрытой от глаз долине поблизости от Мааса, расположенной недалеко от Кельна («колонии» времен Римской империи), по которой текли чистые воды Вюрма, богатой дичью, с охотничьими угодьями – небольшим леском. Место это находилось в стороне от крупных речных артерий и выложенных камнем военных дорог римлян, которыми до сих пор пользовались франки. В долине имелись серные источники, образовавшие маленькие бассейны, где путники могли искупаться. Деревушка вблизи источников носила древнее название Аква-Гранум, что могло бы означать «Целебная вода» для ее давно исчезнувших обитателей.

Эту долину Карл страстно желал для себя.

Земля франков, подобно долине Аква-Гранум, лежала в стороне от внешнего мира, в бассейне рек Рейна и Луары. По причине быстрого прихода в упадок и зарастания древних пахотных земель эти реки служили пограничными барьерами и одновременно путями сообщения. В отсутствие дорог люди на небольших суденышках часто путешествовали по воде; Карл мог оснастить рыбачью лодку кожаным парусом и по горным рекам спуститься с отрогов Альп, достичь течения Рейна и каменных бараков римского легиона в колонии (поселении).

Минуло почти три столетия, как те римские легионы ушли в небытие, и с ними вместе ушла устойчивая система управления армией и поселенцами при помощи твердых законов и действующих путей сообщения, паутиной раскинувшихся по всему известному миру.

На Западе, в отличие от других варварских народов, древние ремесла вымирали. В своих скитаниях вестготы пересекали многие границы, пока не обосновались в Испании. Остготы осели в самой Италии, куда за ними последовали агрессивные лангобарды. Даже непредсказуемых вандалов более воинственные племена вытеснили за море на гостеприимное побережье Северной Африки.

На соседний остров Британию, где городская жизнь римлян дышала на ладан, хлынули орды морских бродяг, англов, саксов и ютов. Франки не могли похвастаться чудесами цивилизации, даровавшими миру боевые колесницы и сборщиков налогов.

Слово «франк» могло означать «блуждающий» или «свирепый». В памяти этого народа хранились воспоминания о тяжелой жизни на туманном побережье Балтийского моря. Их легендарный князь Меровей – сын Моря – был племенным вождем. После того как его подняли на щит воины, он правил, подчиняясь собственным прихотям и желаниям родов. Лесные жители прорубали себе путь топорами, в лесной чаще и в сражениях, медленно продвигаясь вверх по течению Рейна от балтийских пустошей до плодородных земель. Там обосновались австразийские франки. Остальные двинулись к реке Сене и осели в области, называемой Нейстрией. Затем, объединившись под началом короля Хлодвига, оттеснили вестготов на юг Галлии.

Зарывшись в свои леса, полагаясь только на собственные силы, борясь с лишениями и голодом, они питались тем, что добывали в лесу и выращивали на своей земле. Топоры они сменили на более эффективные мечи, и искусный кузнец был почти волшебником. Лошадей, на которых пахали землю, они превратили в боевых коней, слагателей саг – в бардов, а своих наследных королей – в беспокойных правителей, у которых жизнь была коротка. Власть королей ограничивала совет воинов и старинную племенную традицию личной свободы. Город означал для франков толпу людей, строивших хижины. Цивилизация для них была лишена всякого смысла, если не считать церковных обрядов и редких священных книг, повествовавших о волшебном райском саде и муках грешников. Предметы цивилизации иногда попадали к ним или со Средиземного моря с арабских торговых кораблей, или из далекого сказочного Константинополя, где император обитал в мраморном дворце, где росло золотое дерево, пели украшенные драгоценными камнями птицы и играли органы.

Возможно, предки франков рыскали вдоль Балтийского побережья на рыбацких судах, а может, и на ладьях-драконах. Это были самые смутные воспоминания о золотом веке Меровингов, когда здание римского могущества и власти еще не рассыпалось на обломки акведуков, терм и амфитеатров, за которыми никто больше не следил, и они потеряли всякое значение. Ничто не могло заменить могущество исчезнувших цезарей. Причалы в таких портах, как Булонь, опустели и заросли сорняками.

Франки постепенно расширяли свои владения под предводительством таких бойцов, как Хлодвиг и Дагоберт. Карл Молот привил франкам вкус к победам. Пипин, планировщик, действовал осторожнее, избегая рискованных сражений и стараясь укрепить связь с храмом Святого Петра. Он добивался, чтобы ядро Франкского государства стало средоточием власти на пути между языческими пограничными областями и центрами слаборазвитой культуры в Аквитании и Ломбардии. Пипин объявил, что те, кто присоединится к Франкскому государству, могут следовать собственным законам и не подчиняться законам франков.

Однако за пределами владений франков была в ходу поговорка: «Франку можно быть другом, но не соседом».

В те годы Западная, христианская, Европа тонула в глубокой тьме веков. Происходило хаотическое перемещение, «великое переселение народов», говорящих на разных языках; не существовало той силы, которая могла бы упорядочить это движение. Славное прошлое постепенно забывалось, а на будущее не было никакой надежды.

Душами людей владела только страстная мистическая вера в конец света, связанный со вторым пришествием Христа.

И все-таки ощущалось какое-то оживление в жизни, словно в муках рождалось нечто неведомое. Две личности боролись за право обладать властью – вождь напирающих франков и глава церкви Святого Петра. Пипин, подумав, протянул руку Стефану, папе римскому.

Но тяжесть стального меча перевесила авторитет святого отца.

Странно, но сопротивление Пипину шло из наиболее просвещенных областей – восточной границы и далекого юга. На востоке племена баваров имели доступ к торговой водной артерии – Дунаю – и поддерживали связь с богатым народом лангобардов из Италии. Баварский герцог Тассилон, такой же молодой, как и Карл, облачался в роскошный алый бархат, а на руках, как король, носил золотые браслеты. Тассилон доводился Пипину племянником, но при этом утверждал, что он жених лангобардской принцессы, и повсюду таскал с собой парикмахера и поэта. Герцог хвастался, что заслуживает своего Вергилия[8 - Вергилий (70–19 до н. э.) – римский поэт.]. Карл последнего не знал.

Как-то летом, после давно прошедшего дня «майского поля», король Пипин ожидал на песчаном берегу стремительной реки Луары прибытия Тассилона с отрядом баваров в ответ на призыв к оружию. В период между севом и сбором урожая Пипин предпринял поход в глубь Аквитании, где герцог, как обычно, оказывал ему открытое неповиновение в течение всей зимы. С ба-варами он собирался дойти до Пиренеев и подавить их сопротивление.

Когда Тассилон наконец появился с отрядом вооруженных всадников, он, облаченный в красную мантию, вразвалку прошел между рядами личной охраны Пипина. Тусклые темно-красные накидки солдат, насквозь промоченные дождем, походили на мешки для фруктов. Карл, стоя за спиной Пипина, никогда прежде не замечал, как нелепо выглядит охрана в этой форме, копирующей форму римлян. Но Тассилон острым взглядом сразу охватил и форму, и временные бараки франкского войска. У него тоже имелся свой план, весьма отличавшийся от плана Пипина.

Тассилон приветствовал своего дядю-короля и, извинившись, ответил отказом на приглашение к пиршественному столу, прямо заявив, что прибыл, следуя своему долгу, несмотря на то что слишком болен, чтобы участвовать в карательной экспедиции франков. Красивый и красноречивый, Тассилон совсем не напоминал больного человека.

– Моя искренняя добрая воля, – заключил он, – будет сопровождать вашу милость по дорогам войны или мира.

Пипин по своей привычке подумал, прежде чем ответить.

– Ты поклялся, – наконец заметил он, – у гробницы святого Илии являться без промедления в ответ на мой призыв к оружию.

Тассилон возразил с несколько меньшей высокомерностью, что он, безусловно, сдержал бы клятву, если бы позволило здоровье. Будучи больным, он не смог этого сделать.

Упрямый Карл бросил бы своему кузену вызов, обвинив в дезертирстве перед лицом врага. Однако он не получил сигнала от Пипина. Кроме того, Тассилон находчиво представил дело так, словно это была не война, а простой поход.

Пипин долго размышлял. Если бы дело дошло до открытой схватки с хорошо вооруженными баварами, его войско могло понести тяжелые потери и не справиться с восставшими аквитанцами. В конце концов он позволил Тассилону беспрепятственно удалиться.

– Не следует иметь больше одного врага одновременно, – пояснил он своему внебрачному сыну.

Карл не понимал, что Пипину известна причина, по которой не следовало испытывать боевую силу франков.

Впервые ему показалось, что Пипин проявил слабость. Действительно, в последнее время его отец выглядел медлительным и частенько сидел, погруженный в дрему, на своем высоком резном стуле. Руки и ноги у него опухли, а под глазами образовались мешки.

– Его собственная глупость, – разразилась Берта гневной речью, – заставила его искать помощи за тридевять земель, и где? У гробницы святого Петра! Есть ли у этого папы римского хоть один копейщик или хотя бы захудалый лучник, чтобы отправить их на войну? Нет, ни единого.

Ее чисто женская язвительность подогревалась тем уважением, которое она прежде испытывала к Пипину, дерзкому воину, предпочитавшему теперь переговоры и мир. Она также обратила внимание на царственное великолепие Тассилона и его свиты. В своем воображении она представляла его красную мантию плащом архангела. Кроме того, она ждала от Пипина, что тот будет править мелкими сеньорами Зальцбурга и Тулузы как покорными вассалами. У нее бы возросло чувство собственного достоинства, потому что в глазах других женщин ее положение в обществе стало бы выше. Особенно в глазах этих жеманниц из роскошной Тулузы и надменных южанок из Прованса и садов Оверня, где было гораздо красивее, чем в ее собственных крытых соломой поместьях в Суассоне и Вормсе. К тому же эти женщины не упускали случая напомнить о том, что их предки принадлежали к римской знати.

По мнению Берты, Пипин терял хватку.

После того как бавары отбыли восвояси, Пипин повел своих франков через Луару. Карлу казалось немыслимым то, что Тассилон, здоровый мужчина, дезертировал, а его больной отец продолжал воевать.

Уже в третий раз Пипин повел франкские войска на юг. На этот раз в 768 году от Рождества Христова он ехал на лошади в паланкине. В хрониках того года говорится, что он «отправился в поход после пасхальных праздников, оставив дома королеву Бертраду с семьей».

Он дошел со своим войском до подножия Скалистых гор, последнего оплота его врага. Там герцог Аквитанский был убит своими же людьми, уставшими от войны, и никого больше не нашлось, чтобы выступить против Пипина. Но сам Пипин занемог, так и не успев наказать Тассилона за клятвопреступление и дезертирство.

Моментально его паланкин был доставлен туда, где ждала Берта. Мимо Пуатье, где с желтых полей снимался урожай, где Карл Молот разбил мусульманских всадников, через золотистую Луару его и доставили в монастырь Святого Мартина в Туре. Пипин пожертвовал монастырю целое состояние в надежде, что святой Мартин вылечит его.

«Оттуда он отправился, – повествуют хроники, – в Сен-Дени, где умер 8 октября». Его похоронили под полом базилики рядом с могилой Карла Молота.