Фантастическая сага

– Когда мы покинули студию, профессор? – спросил Барни.

– В двенадцать ноль три, в понедельник. И пожалуйста, без жалоб. Мне удалось отремонтировать времеатрон за удивительно короткое время, если принять во внимание тот ущерб, который был причинен этим микроцефалом, идиотом от музыки.

– Никаких жалоб, профессор. Мне начинает казаться, что у нас еще есть шанс закончить съемки картины вовремя. Я только что встретил в студии самого себя и сам видел, как я доставил коробки, на которых было написано «Викинг Колумб».

– Это совершенно невозможно!

– Легко сказать, однако, может быть, вас ожидает такой же шок, какой испытал я сам. Я сказал мне, или он сказал мне, или черт знает кто сказал, чтобы я передал вам вот это. Вам это о чем-нибудь говорит?

Профессор взглянул на лист бумаги и широко улыбнулся.

– Ну конечно! – сказал он. – Как я мог забыть об этом! Это же совершенно очевидно, все как на ладони. Как это я ухитрился не заметить! Насколько все это просто!

– Может быть, теперь вы снизойдете до объяснений? – нетерпеливо спросил его Барни.

– На этом чертеже представлены два путешествия во времени, причем интереснее всего малая дуга справа, потому что именно она объясняет, откуда взялся второй Барни Хендриксон с коробками отснятого фильма. Да, можно все еще закончить и доставить готовый фильм до назначенного срока.

– Как? – спросил Барни, напряженно глядя на диаграмму, ровным счетом ничего не понимая.

– Теперь вы закончите съемки, и время, которое вам потребуется после назначенного срока, не имеет никакого значения. Когда картина будет завершена, вы будете находиться в точке Б этого чертежа. Точка А – этот тот момент во времени, когда нужно представить готовый фильм. Вы просто возвращаетесь к моменту перед А, доставляете фильм и затем попадаете обратно в Б. До чего же потрясающе просто!

Барни стиснул пальцами лист бумаги.

– Поправьте меня, если я что-нибудь неправильно понял. Вы хотите сказать, что я могу закончить фильм после назначенного срока и затем вернуться во время перед этим сроком и доставить фильм?

– Совершенно верно.

– Мне это кажется безумием.

– Только глупцам разумное кажется безумным.

– Я предам забвению ваше замечание, если вы ответите мне на один вопрос. Этот лист бумаги с чертежом, – Барни потряс им перед носом профессора, – кто начертил его?

– Откуда я могу знать, ведь я только что его увидел.

– Тогда подумайте вот над чем. Мне передали этот листок утром в понедельник перед входом в кабинет Л. М. Теперь я показываю его вам. Потом я собираюсь спрятать его в бумажник и носить с собой до тех пор, пока съемки фильма не будут завершены. Затем я перемещаюсь назад во времени для того, чтобы доставить картину Л. М. У дверей его кабинета я встречаю прежнего себя, достаю из бумажника чертеж и передаю его себе, чтобы он был положен в бумажник, и так далее. Вы видите в этом какой-нибудь смысл?

– Конечно. Мне кажется, нет никаких оснований для беспокойства.

– Ах никаких оснований? Но ведь если все это так, значит никто не делал чертежа! Он просто путешествует в моем бумажнике, и я передаю его самому себе. Ну-ка, объясните это! – закончил он, торжествуя.

– В этом нет никакой необходимости, объяснение кроется в самом чертеже. Этот лист бумаги представляет собой самостоятельно существующее временно?е кольцо. Никто не делал этого чертежа. Он существует потому, что существует, и это вполне достаточное объяснение. Если вы хотите понять, что к чему, позвольте проиллюстрировать на примере. Вам известно, что у любой бумаги есть две стороны. Однако если вы возьмете полосу бумаги, повернете один ее конец на сто восемьдесят градусов и соедините концы, то перед вами окажется кольцо Мебиуса – полоска только с одной стороной. Она существует. Сколько бы мы ни твердили, что это невозможно, ничего не изменится. Факт налицо. То же самое можно сказать о вашем чертеже – он существует.

– Но… откуда он взялся?

– Если вам так уж нужно это знать, то можно сказать, что он взялся из того самого места, куда делась пропавшая сторона кольца Мебиуса.

В мозгу Барни мысли завязались в тугой узел и концы их свободно болтались. Он смотрел на чертеж до тех пор, пока у него не начали слезиться глаза. Кто-то ДОЛЖЕН БЫЛ сделать его. И каждый кусок бумаги ДОЛЖЕН БЫЛ иметь две стороны… Дрожащими пальцами он уложил чертеж в бумажник, спрятал его в карман и подумал, что, может быть, ему удастся забыть обо всем, что произошло.

– Мы готовы к прыжку во времени, как только будет дана команда, – сказал Даллас.

– К какому прыжку во времени? – спросил Барни и, моргая, уставился на стоявшего перед ним трюкача.

– Прыжку в следующую весну тысяча шестого года, о котором мы говорили полчаса назад. Продукты переданы Оттару, группа все упаковала и погрузила и готова сняться с места, как только последует команда. – Даллас указал на длинную цепочку грузовиков и трейлеров.

– Ах да, в следующую весну, ты прав. Скажи, Даллас, ты знаешь, что такое парадокс?

– Испанский цирюльник бреет всех мужчин в городе, которые не бреются сами. А кто же тогда бреет самого цирюльника?

– Примерно в этом духе, только еще похлеще.

Внезапно Барни вспомнил о забинтованной руке. Подняв к лицу свою правую верхнюю конечность, он внимательно осмотрел ее с обеих сторон.

– Что случилось с моей рукой?

– Мне кажется, она в полном порядке, – сказал Даллас. – Может, хлебнешь глоточек?

– Это не поможет. Я только что встретил самого себя с окровавленной повязкой на руке, и этот «я» не хотел даже сказать, как это произошло и серьезно ли это. Ты понимаешь, что это значит?

– Конечно. Очевидно, тебе нужно приложиться разочка два.

– Независимо от того, что думаешь ты или твой кореш из каменного века, алкоголь не разрешает всех вопросов. Значит, я – уникальное явление в природе, ибо я – садомазохист. Все остальные, жалкие кретины, ограничиваются тем, что являются садистами по отношению к другим. А вот я получаю удовольствие оттого, что являюсь садистом по отношению к себе самому. Ни один нервнобольной не может похвастаться подобным заявлением. – Барни вздрогнул. – Пожалуй, мне стоит промочить горло каким-нибудь горячительным.

– Бутылка у меня с собой.

Горячительное оказалось рыночным сортом дешевого виски, на вкус напоминало муравьиную кислоту, и его струя настолько обожгла пищевод Барни, что заставила его забыть о временны?х парадоксах и собственных садомазохистских наклонностях.

– А ну-ка, Даллас, отправляйся и посмотри, ладно? – сказал он. – Прыгни в март тысяча шестого года и узнай, появились ли уже индейцы. Если Оттар скажет, что еще не появились, то прыгай на неделю вперед, и так до тех пор, пока не увидишь их, а тогда сообщи мне.

Барни отошел в сторону, платформа на неуловимое мгновение исчезла, затем снова опустилась на траву в нескольких футах поодаль. С нее спрыгнул Даллас и подошел к Барни, проведя ладонью по черной щетине.

– Проф считает, что мы отсутствовали десять часов, – сказал Даллас. – Это значит, сверхурочные после…

– Ну ладно, ладно! Что вы узнали?

– Они возвели стену из бревен, и получилось точь-в-точь как форт в картине про индейцев. В начале марта все было спокойно, но во время нашей последней остановки, двадцать первого, они заметили пару индейских лодок.

– Неплохо. Ну что же, давайте тронемся. Скажи профу, пусть принимается за переброску всей съемочной группы в двадцать второе марта. Все готовы? Все налицо?

– Бетти проверила списки и говорит, что все о’кей. Мы с Тексом устроили поголовную проверку: все здесь, сидят в трейлерах, кроме шоферов, конечно.

– Какая там погода?

– Солнечная, но прохладно.

– Сообщи об этом людям, пусть оденутся потеплее. Я не хочу, чтобы вся группа схватила насморк.

Барни пошел к своему трейлеру за пальто и перчатками. Когда он вернулся к головной машине, началась переброска. Он поднялся на платформу и оказался в 1006 году. Стояла великолепная северная весна. Слабый солнечный свет не мог справиться с холодом, и в низинах, и у бревенчатой стены лежал снег. Поселение викингов теперь ничем не отличалось от форта в одном из вестернов. Барни подал сигнал водителю пикапа, который только что приехал на машине времени.