Оценить:
 Рейтинг: 0

Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

Год написания книги
2023
Теги
<< 1 ... 14 15 16 17 18 19 20 >>
На страницу:
18 из 20
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Мы втроем сели за столик. Рультабийль не спускал глаз с трости и не заметил, как Ларсан подал условный знак железнодорожному служащему – молодому человеку, чье лицо украшала несколько всклокоченная белокурая бородка. Тот встал, расплатился и вышел. Я не придал бы этому никакого значения, однако несколько дней спустя, в одну из самых драматических минут этой истории, я вновь увидел эту белокурую бородку и тотчас же вспомнил ее. Я понял, что ее обладатель – человек Ларсана, которому было поручено следить за людьми, появляющимися на вокзале Эпине-сюр-Орж: Фредерик Ларсан не упускал ничего, что, по его мнению, могло оказаться для него полезным.

Я перевел взгляд на Рультабийля.

– А, господин Фред! – воскликнул он. – Скажите, давно у вас эта тросточка? Я привык, что вы ходите, засунув руки в карманы.

– Мне ее подарили, – ответил полицейский.

– По-видимому, недавно? – продолжал настаивать Рультабийль.

– Мне ее подарили в Лондоне.

– Верно, вы ведь только что из Лондона, господин Фред. А можно на нее взглянуть?

– Почему же нет?

Фред подал трость Рультабийлю. Это была внушительная бамбуковая трость, загнутую ручку которой украшало золотое кольцо. Рультабийль внимательно ее осмотрел.

– Любопытно, – насмешливо произнес репортер, – в Лондоне вам подарили французскую трость!

– Возможно, – невозмутимо бросил Фред.

– Смотрите, здесь написано мелкими буквами: «Кассетт, шесть-а, площадь Оперы».

– Посылают же некоторые стирать свое белье в Лондон. Почему бы англичанам не покупать трости в Париже?

Рультабийль вернул трость хозяину. Зайдя вместе со мною в купе, он спросил:

– Адрес запомнили?

– Да: «Кассетт, шесть-а, площадь Оперы». Положитесь на меня, завтра утром я сообщу.

Тем же вечером я повидал господина Кассетта, торговца зонтами и тростями, и написал своему другу следующее:

«Человек, по приметам очень похожий на господина Дарзака – тот же рост, сутуловатый, с такою же округлой бородкой, в бежевом пальто и котелке, – около восьми того вечера, когда было совершено преступление, купил трость, похожую на ту, о которой идет речь. Господин Кассетт не продавал такой трости уже года два. У Фреда трость новая. Похоже, это та самая. Купил ее не Фред, так как он находился в Лондоне. Я, как и вы, полагаю, что он подобрал ее где-то неподалеку от господина Дарзака. Но если, как вы утверждаете, убийца пробыл в Желтой комнате пять или даже шесть часов, а драма произошла около полуночи, покупка трости – неопровержимое алиби для господина Дарзака».

Глава 13

«Дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж…»

Через неделю после описанных мною событий, а именно 2 ноября, ко мне в Париж пришла телеграмма следующего содержания: «ПРИЕЗЖАЙТЕ ГЛАНДЬЕ БЛИЖАЙШИМ ПОЕЗДОМ ТЧК ЗАХВАТИТЕ РЕВОЛЬВЕРЫ ТЧК ПРИВЕТ ТЧК РУЛЬТАБИЙЛЬ».

Мне кажется, я уже упоминал, что в то время, будучи начинающим адвокатом и почти не ведя дел, я посещал Дворец правосудия[23 - Дворец правосудия – громадное здание на острове Сите в центре Парижа, занимающее около четырех гектаров. Построенное по образцу античных храмов, оно символизирует торжество Фемиды. До 2018 года здесь размещался Верховный суд, а также Кассационный и Апелляционный суды.] скорее для того, чтобы ознакомиться со своими профессиональными обязанностями, нежели для защиты какой-либо вдовы или сиротки. Поэтому я не удивился, что Рультабийль столь свободно распоряжается моим временем, тем более что ему было известно, насколько живое участие я принимаю в его журналистских похождениях вообще и в деле, имевшем место в Гландье, в частности. Уже неделю ничего нового я о нем не знал, если не считать бесчисленных россказней, печатавшихся в газетах, да нескольких коротеньких заметок самого Рультабийля в «Эпок». В них, в частности, он рассказывал об ударе кастетом: анализ следов на нем показал, что это человеческая кровь. Свежие следы были следами крови мадемуазель Стейнджерсон, старые же свидетельствовали о давних преступлениях, совершенных, возможно, много лет назад.

Можете себе представить, сколько места газеты всего мира уделяли этому делу. Никогда еще преступление не занимало такое множество умов. Вместе с тем у меня создалось впечатление, что следствие топчется на месте; поэтому я был бы весьма рад приглашению моего друга приехать в Гландье, если бы телеграмма не содержала упоминания о револьверах.

Вот что меня насторожило. Коль скоро Рультабийль просит захватить револьверы, значит он предполагает, что ими придется воспользоваться. А я, признаюсь честно, отнюдь не герой. Но делать нечего: мой друг попал в переплет и зовет меня на помощь! Поэтому, не колеблясь ни секунды, я проверил, заряжен ли мой собственный револьвер, и отправился на Орлеанский вокзал. По дороге, вспомнив, что Рультабийль написал слово «револьвер» во множественном числе, а у меня он только один, я заехал в оружейную лавку и купил великолепный маленький револьвер, радуясь, что смогу преподнести его своему другу.

Я надеялся, что Рультабийль будет встречать меня на вокзале в Эпине, но его там не было. Однако меня ждал экипаж, и вскоре я оказался в Гландье. У ворот – никого, и лишь на пороге замка я увидел молодого человека. Он помахал мне рукой и тут же заключил меня в объятия, с большим участием поинтересовавшись состоянием моего здоровья.

Проведя меня в крохотную старинную гостиную, о которой я уже упоминал, Рультабийль предложил мне сесть и выпалил:

– Дело плохо!

– Что плохо?

– Все! – И, пододвинувшись поближе, он шепнул мне на ухо: – Фредерик Ларсан взялся за Робера Дарзака всерьез.

Это меня ничуть не удивило: я помнил, как побледнел жених мадемуазель Стейнджерсон при виде своих следов. Не раздумывая ни секунды, я спросил:

– А трость?

– Трость? Все еще у Фредерика Ларсана, он с нею не расстается.

– Но… Разве она не составляет алиби для Робера Дарзака?

– Нимало. Я его деликатно расспросил: он отрицает, что в тот или в какой-либо другой вечер покупал трость у Кассетта. Как бы то ни было, я уже ни за что не поручусь, потому что господин Дарзак о чем-то умалчивает, да так странно, что не знаешь, что и думать.

– Похоже, для Фредерика Ларсана трость эта весьма ценна как улика. Только вот почему? Судя по времени, когда ее купили, она никак не могла оказаться в руках преступника.

– Время покупки Ларсана не смутит. Раз он не обязан придерживаться моих рассуждений относительно того, что преступник проник в Желтую комнату между пятью и шестью, ничто не мешает ему думать, что это случилось между десятью и одиннадцатью. В это время господин и мадемуазель Стейнджерсон проводили с помощью папаши Жака интересный химический опыт и стояли рядом с печью. Вот Ларсан и заявит, что убийца проскользнул позади них, хоть это и может показаться совершенно невероятным. Он, кстати, уже упоминал следователю об этом. При ближайшем рассмотрении это соображение представляется нелепым, тем более что «свой человек» – если он действительно был «свой» – знал, что профессор вскоре уйдет из павильона и потому гораздо безопаснее начать задуманное после его ухода. Зачем ему было рисковать и идти через лабораторию, пока там находился профессор? И потом: когда, интересно знать, этот «свой человек» проник в павильон? Сначала нужно ответить на эти вопросы, а потом уж верить выдумкам Ларсана. Я-то тратить время на это не собираюсь: мои неопровержимые логические рассуждения просто не позволяют мне забивать голову подобными выдумками. Только вот я вынужден временно молчать, а Ларсан порою говорит… Все это могло бы кончиться тем, что господин Дарзак оказался бы виновным… Но я здесь! – с гордостью добавил молодой человек. – Ведь против Дарзака есть и другие улики, не менее страшные, чем эта история с тростью, которую я никак не могу понять, тем более что Ларсан не стесняется показываться с тростью перед Робером Дарзаком, вроде бы истинным ее владельцем. В версии Ларсана мне понятно многое, но только не трость.

– А Ларсан все еще в замке?

– Да, сидит безвылазно. Как и я, ночует здесь по просьбе господина Стейнджерсона. Господин Стейнджерсон поступил с ним так же, как со мною Робер Дарзак. Фредерик Ларсан обвинил его в том, что он знает убийцу и позволил ему сбежать, а господин Стейнджерсон сделал для него все возможное, чтобы тот мог открыть правду. Так же отнесся ко мне и господин Дарзак.

– Но сами-то вы убеждены в невиновности Робера Дарзака?

– На какое-то время я поверил в то, что виновный – он. Это было, когда мы приехали сюда впервые. Видно, пришла пора рассказать вам, что произошло тогда между Робером Дарзаком и мной.

Тут Рультабийль прервал свою речь и спросил, привез ли я оружие. Я показал ему револьверы. Он их осмотрел, похвалил и вернул.

– Неужели они нам понадобятся? – спросил я.

– Обязательно, сегодня же вечером. Мы ночуем здесь. Это вам неприятно?

– Ну что вы! – возразил я с таким выражением лица, что Рультабийль рассмеялся.

– Впрочем, довольно смеяться, – оборвал он себя. – Сейчас нам не до смеха. Поговорим серьезно. Вы помните фразу, которая, словно «Сезам, откройся!»[24 - «Сезам, откройся!» – заклинание, которое в сказке «Али-Баба и сорок разбойников» из сборника «Тысяча и одна ночь» открывает вход в пещеру с сокровищами.], отворила нам этот полный тайн замок?

– Еще бы, – ответил я, – прекрасно помню: «Дом священника все так же очарователен, сад все так же свеж». Она же была на полуобгоревшем листке, что вы нашли в лаборатории.

– Да, причем пламя не тронуло дату «двадцать третье октября», стоявшую внизу. Запомните ее – она чрезвычайно важна. А сейчас я вам расскажу, что означает эта нелепая фраза. Не знаю, известно ли вам, что накануне преступления, двадцать третьего октября, господин и мадемуазель Стейнджерсон отправились на прием в Елисейский дворец[25 - Елисейский дворец – официальная резиденция президента Франции в Париже на улице Фобур-Сент-Оноре, 52, особняк, построенный в начале XVIII века в стиле классицизма.]. По-моему, они присутствовали и на обеде. Во всяком случае, на прием они остались точно, поскольку я их там видел. Сам я ездил туда по делу. Мне нужно было взять интервью у одного из ученых из Филадельфийской академии, которых там чествовали. До того дня я ни разу не видел ни господина, ни мадемуазель Стейнджерсон. Я сидел в комнате, расположенной по соседству с Посольской гостиной. Утомленный – меня все время толкали разные высокопоставленные господа, – я задумался, как вдруг почувствовал запах духов дамы в черном. Вы спросите: что это, мол, за духи дамы в черном? С вас довольно будет, если я скажу, что запах этот мне полюбился с детства: он неразрывно связан с некой дамой, всегда одетой в черное, и ее материнской добротой. На приеме же дама, источавшая запах духов дамы в черном, была, напротив, одета в белое и удивительно хороша собой. Я не удержался и пошел за нею следом – за нею и за ее ароматом. Она шла под руку с каким-то пожилым мужчиной. Когда они проходили, все оборачивались; до меня донесся шепот: «Это профессор Стейнджерсон с дочерью». Так я узнал, за кем иду. Они повстречались с Робером Дарзаком, которого я знал в лицо. Профессора Стейнджерсона отвел в сторону один из американских ученых – Артур Уильям Ранс, и они уселись в креслах, стоявших в большой галерее, а господин Дарзак увлек мадемуазель Стейнджерсон в оранжерею. Я шел следом. В тот вечер стояла теплая погода, двери в сад были отворены. Мадемуазель Стейнджерсон накинула на плечи легкий шарф, и я услышал, как она просит Дарзака пройти с нею в безлюдный сад. Я продолжал идти следом, заинтересовавшись волнением, которое начал выказывать Робер Дарзак. Пара неторопливо шла вдоль стены, отгораживающей сад от авеню Мариньи. Я двинулся по центральной аллее параллельно своим подопечным, затем пересек лужайку и подошел к ним поближе. Ночь была темна, трава приглушала мои шаги. Они остановились под мерцающим газовым фонарем и, склонив головы над листком бумаги, который держала мадемуазель Стейнджерсон, внимательно что-то читали. Я тоже остановился. Вокруг царила тьма и тишина. Меня они не заметили, и я отчетливо услышал, как мадемуазель Стейнджерсон, складывая листок, повторила: «Дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж». В тоне ее сквозили такая язвительность и вместе с тем такое отчаяние, а последовавший за словами смешок был столь нервным, что фразу эту я не забуду никогда. За ней, однако, последовала и другая фраза, произнесенная Робером Дарзаком: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Господин Дарзак находился в необычайном волнении; он взял руку мадемуазель Стейнджерсон и надолго приник к ней губами; по движению его плеч мне показалось, что он плачет. Наконец он удалился.

В большой галерее, – продолжал Рультабийль, – Робера Дарзака я больше не видел – в следующий раз я встретил его уже в Гландье, после преступления, – но заметил мадемуазель и господина Стейнджерсона вместе с делегатами из Филадельфии. Мадемуазель Стейнджерсон стояла рядом с Артуром Рансом. Он оживленно что-то говорил, глаза его блестели. Думаю, мадемуазель Стейнджерсон вовсе не слушала, что говорил ей американец: лицо ее выражало полнейшее безразличие. Замечу, что Артур Уильям Ранс – багроволицый сангвинический человек и, похоже, питает слабость к джину. Когда господин и мадемуазель Стейнджерсон ушли, он сразу направился к буфету и остался там. Я присоединился к нему и помог протиснуться сквозь толчею. Он поблагодарил и сообщил, что через три дня, то есть двадцать шестого, на следующий день после преступления, возвращается в Америку. Я заговорил с ним о Филадельфии, и он рассказал, что живет там уже двадцать пять лет и именно в этом городе познакомился со знаменитым профессором Стейнджерсоном и его дочерью. Затем он принялся за шампанское, и я понял, что конца этому не будет. Когда я его оставил, он был пьян чуть ли не вдрызг.

Вот так, дорогой мой, я и провел вечер. Не знаю уж почему, но господин Дарзак и мадемуазель Стейнджерсон снились мне всю ночь; поэтому можете себе представить, какое впечатление произвела на меня наутро весть о покушении на мадемуазель Стейнджерсон. Как было не вспомнить эти слова: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Но когда мы повстречали Робера Дарзака в Гландье, я сказал ему не эту фразу. Той, что мадемуазель Стейнджерсон прочла на листке и где речь шла о доме священника и свежем саде, оказалось достаточно, чтобы перед нами отворились все двери замка. Думал ли я в те минуты, что Робер Дарзак преступник? Нет; пожалуй, нет. Всерьез я тогда ничего не обдумывал – слишком мало я знал. Но мне нужно было, чтобы он немедленно доказал мне, что не ранен в руку. Когда мы остались с ним вдвоем, я рассказал ему, что случайно подслушал в саду Елисейского дворца его разговор с мадемуазель Стейнджерсон. Услышав из моих уст свою фразу о преступлении, он растерялся, но гораздо меньше, чем когда услышал о доме священника. Однако по-настоящему его потрясло известие, что в тот день, когда он встретился во дворце с мадемуазель Стейнджерсон, она взяла из почтового отделения письмо, которое они вечером читали в саду, – письмо, заканчивавшееся фразой о доме священника. Тогда это было лишь предположение, но позже, когда в лаборатории обнаружились остатки письма с датой – двадцать третье октября, оно, как вы помните, подтвердилось. Письмо было написано и взято с почты в один и тот же день. Нет никаких сомнений, что, вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Стейнджерсон решила сразу же сжечь этот компрометирующий документ. Напрасно господин Дарзак отрицает, что письмо связано с преступлением. Я ему сказал, что в столь таинственном деле он не имеет права скрывать от правосудия случай с письмом, что лично я убежден в его несомненной важности, что отчаяние, с каким мадемуазель Стейнджерсон произнесла роковую фразу, ее слезы, а также его угроза совершить преступление, последовавшая после того, как он прочел письмо, – все это не позволяет мне сомневаться в этом. Волнение Робера Дарзака все усиливалось. Я решил воспользоваться своим преимуществом. «Вы собирались жениться, сударь, – небрежно заметил я, – и вдруг ваш брак становится невозможным из-за автора письма – ведь, едва прочтя его, вы заговорили о преступлении, которое необходимо совершить, чтобы заполучить мадемуазель Стейнджерсон. Значит, между вами и мадемуазель Стейнджерсон есть кто-то, кто запрещает ей выйти замуж, кто готов даже убить ее – только бы она не вступила в брак! – И я закончил свои рассуждения следующими словами: – А теперь, сударь, вам остается лишь поведать мне имя убийцы!» Я, вероятно, говорил ужасные вещи: подняв взгляд на Дарзака, я увидел исказившееся лицо, капли пота на лбу и полные отчаяния глаза. «Сударь, – выдавил он, – быть может, это покажется вам безумством, но я умоляю вас не говорить судейским о том, что вы видели и слышали в саду Елисейского дворца, – ни им, ни кому бы то ни было. Клянусь вам, я невиновен, и я знаю, чувствую, что вы мне верите, но лучше уж пусть они меня подозревают, чем пытаются объяснить эту злополучную фразу. Судейские не должны о ней знать. Передаю это дело в ваши руки, сударь, только забудьте о вечере во дворце. Перед вами есть сотня других путей, которые приведут вас к разоблачению преступника, я открою их вам, я помогу вам! Хотите обосноваться здесь? Распоряжаться? Ночевать и питаться здесь? Наблюдать за моими действиями и за действиями остальных? Вы на время станете хозяином Гландье, только забудьте о вечере во дворце».

Тут Рультабийль остановился, чтобы немного перевести дух. Теперь мне стало понятно необъяснимое отношение Робера Дарзака к моему другу и легкость, с какою тот смог обосноваться на месте преступления. Услышанное лишь разожгло мое любопытство. Я попросил Рультабийля удовлетворить его. Что произошло в Гландье за эту неделю? Разве он не сказал мне, что против Дарзака появились новые улики, не менее серьезные, чем трость, найденная Ларсаном?

<< 1 ... 14 15 16 17 18 19 20 >>
На страницу:
18 из 20