Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

– Я бы умер от стыда.

– Живите, друг мой, – прерывающимся голосом строго сказала Кристина. – И прощайте!

– Прощайте, Кристина.

– Прощайте, Рауль.

Юноша, пошатываясь, направился к выходу. Он попытался сострить.

– Но вы ведь позволите мне иногда приходить поаплодировать вам? – саркастически спросил он, задержавшись у порога.

– Я не буду больше петь, Рауль…

– Действительно, – подхватил он с еще большей иронией. – Теперь у вас полно развлечений, мои поздравления!.. Но мы еще увидимся как-нибудь в Булонском лесу!

– Ни в Булонском лесу, ни где-либо в другом месте вы меня больше не увидите, Рауль.

– По крайней мере, вы можете мне сообщить, в какой мрак вы возвращаетесь? В какой ад… или в какой рай, таинственная госпожа?

– Я пришла, чтобы сказать вам это, мой друг, но теперь мне нечего больше сказать вам… Вы мне не поверите! Вы утратили веру в меня, Рауль. Все кончено!

Эти слова «все кончено» она сказала с таким отчаянием, что молодой человек вздрогнул, почувствовав угрызения совести из-за своей жестокости.

– Но в конце концов, – воскликнул он, – скажите, что все это значит?! Вы свободны, нет никаких препятствий, вы гуляете по городу. Надеваете домино, чтобы пойти на бал. Почему же вы не возвращаетесь к себе домой? Что вы делали эти две недели? Что за историю с Ангелом Музыки вы рассказали госпоже Валериус? Кто-то мог обмануть вас, злоупотребить вашей доверчивостью… Я сам был свидетелем этому в Перросе… Но теперь-то вы знаете, что к чему! Вы мне кажетесь вполне разумной, Кристина. А тем временем госпожа Валериус продолжает ждать вас, вспоминая вашего «доброго гения»… Объяснитесь, Кристина, прошу вас! Что это за комедия?

Кристина усталым жестом сняла с себя маску и сказала:

– Это трагедия, друг мой…

Рауль увидел ее лицо и не мог сдержать удивленное и испуганное восклицание. Свежие краски исчезли с ее лица, которое он помнил таким очаровательным и нежным, светившимся безмятежным изяществом и кротостью духа, теперь же мертвенная бледность охватила ее черты. Какую муку они выражали! Горе оставило свою печать на ее лице, а прекрасные светлые глаза Кристины – когда-то ясные, как озера, глаза маленькой Лотты – теперь были таинственно темны, бездонны, их окружали темные круги печали.

– Друг мой! Друг мой! – простонал Рауль, протягивая к ней руки. – Вы обещали простить меня…

– Может быть… Может быть, однажды, – сказала Кристина, вновь надевая маску, и удалилась, жестом запретив Раулю следовать за ней.

Он хотел броситься за девушкой, но она обернулась и с такой властностью повторила свой прощальный жест, что Рауль не решился идти дальше.

Он смотрел ей вслед… Потом спустился вниз, смешавшись с беззаботной толпой, точно не зная, что делает; кровь стучала у него в висках, а сердце разрывалось от муки. Проходя через зал, он спросил, не видел ли кто Красную Смерть. Его спросили: «А кто это – Красная Смерть?» Он ответил: «Это господин в маскарадном костюме с черепом вместо головы и в широком красном плаще». Ему сообщили, что Красная Смерть только что прошла, волоча за собой королевскую мантию. Но ему так и не удалось отыскать ее, и к двум часам он вернулся в тот коридор за сценой, который вел к гримерной Кристины.

Ноги сами привели его туда, где начались его страдания.

Он постучал в дверь. Ответа не было… Он вошел так же, как и в тот раз, когда он разыскивал «мужской голос». Артистическая была пуста. Газовый фонарь горел тускло, как ночник. На небольшом письменном столе лежала почтовая бумага. Рауль вздумал было написать Кристине, но вдруг в коридоре послышались шаги… Он едва успел спрятаться в будуаре, отделявшемся от гримерной простой занавеской. Кто-то толкнул дверь. Это была Кристина!

Он затаил дыхание. Он хотел видеть! Он хотел знать! Что-то подсказывало ему, что сейчас должно произойти нечто, касающееся всех этих тайн, и он поймет…

Кристина вошла, усталым жестом сняла маску и бросила ее на стол. Она вздохнула и уронила голову на руки. О ком она думала?.. О Рауле?.. Нет! Потому что он тут же услышал, как она прошептала: «Бедный Эрик!»

Сначала ему показалось, что он плохо расслышал. Ведь он думал, что если кого-то и следует жалеть, так только его, Рауля. И после всего, что между ними произошло, было бы вполне естественно услышать, как она со вздохом говорит: «Бедный Рауль!» Но она, качая головой, еще раз повторила: «Бедный Эрик!»

Почему этот Эрик занимал все помыслы Кристины и почему маленькая фея Севера жалела этого Эрика, когда Рауль был так несчастен?

Кристина принялась писать так спокойно и безмятежно, что Рауль, который все еще дрожал от разыгравшейся драмы, был этим весьма неприятно удивлен. «Какое хладнокровие», – подумал он… Так она исписала второй листок, за ним третий, четвертый… Вдруг она подняла голову и спрятала листки в корсаж… Казалось, она к чему-то прислушивается… Рауль тоже прислушался… Откуда доносится этот странный шум, этот далекий ритм? Какое-то приглушенное пение будто просачивалось через перегородку. Можно было подумать, что это поют стены!.. Пение становилось все слышнее, слова – отчетливее… Вот уже стало можно различить голос: очень красивый, нежный и пленительный. Однако эта нежность все же оставалась мужественной, из чего можно было заключить, что этот голос не принадлежит женщине. Голос все приближался, прошел сквозь стену, и вот он уже в комнате, прямо перед Кристиной. Кристина поднялась и заговорила с «голосом», как она говорила бы со стоящим рядом с ней человеком.

– Я здесь, Эрик, – сказала она. – Я готова. А вот вы опоздали, друг мой.

Рауль, который осторожно смотрел из-за своей занавески, не поверил своим глазам: он не видел никого, кроме самой Кристины.

Лицо девушки просияло. На ее бледных губах появилась улыбка выздоравливающего человека, который начинает надеяться, что болезнь, поразившая его, уже не опасна.

Бесплотный голос вновь запел, и никогда в своей жизни Рауль не слышал ничего подобного; этот голос во фразе, спетой на одном дыхании, объединял крайности: героическую истому, победоносное коварство, самую нежную силу и сильнейшую нежность и, наконец, непередаваемое ликование. Уже само звучание этого голоса должно было рождать возвышенные чувства у всех любящих и понимающих музыку смертных. Это был чистый и тихий источник гармонии, из которого спокойно могли пить все приверженцы прекрасного, будучи уверенными в том, что на них нисходит музыкальная благодать. И тогда их искусство, вдруг прикоснувшись к божественному началу, просто преображается. Рауль с волнением слушал этот голос и начинал понимать, каким образом Кристина Даэ в тот вечер явила перед изумленной публикой неслыханную доселе красоту звука и сверхчеловеческую восторженность, все еще находясь, несомненно, под влиянием таинственного и невидимого учителя. Рауль понял всю значительность этого события, слушая этот исключительный голос: из грязи он сотворял лазурное небо. Банальные стихи и легкая, почти вульгарная мелодия превращались в красоту дуновением, уносившим их высоко в небо на крыльях страсти. Этот ангельский голос пел языческий гимн. Рауль не мог бы передать ту страсть, с которой голос пропел; голос пел «Ночь Гименея» из «Ромео и Джульетты».

Рауль увидел, как Кристина простерла руки к «голосу», так же как она протягивала их к невидимой скрипке, игравшей «Воскрешение Лазаря» на кладбище в Перросе.

Судьба навек связала нас с тобой!..

Рауль чувствовал, будто его сердце пронзено насквозь. Он старался не поддаться очарованию, которое, казалось, лишало его воли и энергии, почти лишало его ум ясности именно в тот момент, когда он больше всего в этом нуждался. Он отдернул занавеску, скрывавшую его, и шагнул к Кристине, которая в это время двигалась вглубь комнаты, где почти всю стену занимало большое зеркало, и из-за своего отражения она не могла видеть Рауля, поскольку тот стоял прямо за ее спиной.

Судьба навек связала нас с тобой…

Кристина все приближалась к своему зеркальному отражению, и оно надвигалось на нее. Обе Кристины – настоящая и зеркальная – в конце концов коснулись друг друга, слились воедино, и Рауль протянул руку, чтобы сразу схватить обеих.

Но вдруг какая-то удивительная сила заставила Рауля покачнуться, и он был отброшен назад, а в лицо ему дохнуло холодом; уже не две, а четыре, восемь, двадцать Кристин кружились вокруг него с такой легкостью, насмехались над ним и столь стремительно ускользали, что он не мог дотронуться ни до одной. Наконец все снова пришло в неподвижное состояние, он увидел в зеркале себя. Но Кристина исчезла.

Он бросился к зеркалу, но наткнулся на стену. Никого! А в артистической все еще раздавалась далекая страстная мелодия.

Судьба навек связала нас с тобой…

Рауль прижал ладони ко лбу, на котором выступили капельки пота, ущипнул себя, усилил пламя газового фонаря. Он был уверен, что все это ему не снится: он оказался в центре какой-то чудовищной игры, тяжелой в физическом смысле, игры, которой он не понимал и которая, возможно, его уничтожит. Рауль казался себе каким-то отважным принцем, который перешел дозволенную границу волшебной сказки и потому не должен удивляться, что стал игрушкой неких магических явлений, которые он, сам того не сознавая, вызвал силой своей любви…

Но как? Каким образом исчезла Кристина?

Откуда она появится вновь?

И вернется ли она? Увы! Она же сказала ему, что все кончено! А сквозь стену доносилось по-прежнему: «Судьба навек связала нас с тобой…» Со мной? С кем?..

Тогда, в полном изнеможении, побежденный, с помутившимся разумом, он опустился на то самое место, где только что сидела Кристина. Так же как она, он уронил голову на руки. Когда он поднял ее, по его юному лицу струились слезы – настоящие тяжелые слезы, какими плачут завистливые дети, слезы, которыми оплакивают горе, отнюдь не воображаемое, но знакомое всем влюбленным на земле. Он высказал его вслух:

– Кто же этот Эрик?

Глава 11

Следует забыть имя «голоса»

На следующий день после того, как Кристина исчезла прямо у него на глазах – какое-то ослепление, заставившее его усомниться в трезвости собственного рассудка, – виконт де Шаньи отправился проведать госпожу Валериус. Его глазам предстала идиллическая картина.

У изголовья кровати старой дамы, вязавшей сидя в постели, Кристина плела кружева. Никогда еще над девичьим рукоделием не склонялся более прелестный овал лица, более чистый лоб, более нежный взгляд. Щеки девушки вновь обрели свежесть, исчезли синеватые тени вокруг глаз. Это было уже не то трагическое лицо, что Рауль видел накануне. И если бы молодой человек не решил, что легкий налет грусти на ее чертах – последний признак той невероятной таинственной драмы, приключившейся с бедной девушкой, он мог бы подумать, что Кристина не имела к этим событиям никакого отношения.

Она, не выказав никакого волнения, поднялась ему навстречу и протянула руку. Но Рауль был так потрясен, что молча стоял, абсолютно подавленный, не в силах даже пошевелиться.