Призрак оперы

– Это человек жуткой худобы, и его фрак болтается на костях, как на вешалке. Глаза посажены так глубоко, что зрачков вообще не видно, видны только две большие черные дыры в черепе. Кожа, как на барабан, натянута на костяк, она вовсе не белая, а какого-то мерзкого желтого цвета, вместо носа – еле заметный бугорок, так что в профиль его вообще не видно, и само это отсутствие носа являет собой отвратительное зрелище. Вместо волос несколько длинных черных прядей, свисающих на лоб и за ушами.

Жозеф Бюкэ бросился вслед за странным существом, но оно исчезло, как по волшебству, не оставив никаких следов.

Старший машинист был человек серьезный, рассудительный, лишенный воображения, не болтун и, самое главное, непьющий. Его рассказ выслушивался с почтительным удивлением и интересом, и вскоре нашлись другие люди, которым также встречался скелет в черной одежде и с черепом вместо головы.

Когда эти слухи дошли до людей здравомыслящих, они вначале заявили, что над Жозефом Бюкэ подшутил кто-то из его подчиненных. Но потом, одно за другим, произошли события, настолько странные и настолько необъяснимые, что и скептики начали беспокоиться.

Во-первых, случай с бравым бригадиром пожарных, который, как известно, не боится ничего, а уж огня тем паче.

Так вот, однажды этот пожарный спустился в подземелья проверить, все ли там в порядке, и, очевидно, зашел несколько дальше, чем обычно; через некоторое время он выскочил на сцену испуганный, дрожащий, выпучив глаза, и едва не потерял сознание на руках доблестной матушки малышки Жамм. Оказалось, что там, в потемках, он увидел, что к нему приближается горящая голова, у которой не было тела. А ведь я уже говорил, что бригадир пожарных даже огня не боится!

Этого бригадира звали Папен.

Кордебалет был в смятении. Прежде всего потому, что огненная голова никак не отвечала описанию призрака, которое дал Жозеф Бюкэ. Еще раз хорошенько допросили пожарника, потом снова старшего машиниста, и в результате девушки пришли к выводу, что призрак имеет несколько голов и меняет их, когда ему вздумается. Разумеется, опасность от этого возрастала многократно. Раз уж бригадир пожарников лишился чувств, что же говорить о бедных девочках, которые в ужасе бежали прочь на своих быстрых ножках от любого слабо освещенного места в коридорах.

Ввиду всей серьезности положения, чтобы хоть как-то защитить здание от ужасных козней, сама Сорелли, сопровождаемая всеми танцовщицами и даже девчушками из младших классов, на следующий же день после случая с бригадиром пожарных собственноручно возложила на стол, который стоял в вестибюле административного корпуса, железную подкову: к ней должен был прикоснуться всякий, входивший в Оперу, – разумеется, исключая зрителей, – прежде чем ступить на первую ступеньку лестницы. Это было необходимо, чтобы не оказаться добычей оккультных сил, которые овладели зданием вплоть до самых глубоких подвалов!

Я не выдумал эту подкову, как, впрочем, и всю эту историю, и до сих пор ее можно увидеть в вестибюле на столе перед комнатой консьержки, когда входишь в Оперу через служебный вход.

Вот в каком настроении пребывали девушки в тот вечер, когда мы вместе с ними вошли в артистическую уборную Сорелли.

– Там призрак! – вскричала, как уже говорилось, малышка Жамм.

После испуганных восклицаний и сбивчивых рассказов воцарилось леденящее молчание. Слышалось только дыхание перепуганных девушек. Потом Жамм в непритворном ужасе забилась в самый дальний угол и прошептала:

– Послушайте!

И всем показалось, что за дверью действительно что-то зашуршало.

Никаких шагов – только что-то вроде шороха шелковых одежд, коснувшихся стены. Потом все стихло. Сорелли, собрав все свое мужество, приблизилась к двери и слабым голосом спросила:

– Кто там?

Ответа не последовало.

Тогда, чувствуя на себе напряженные взгляды балерин, она сделала над собой усилие и произнесла громко и резко:

– Кто-нибудь есть за дверью?

– Да, да! Конечно, есть! – поспешно прошептала востроглазая Мэг Жири, схватив Сорелли за газовую юбку. – Только не открывайте! Ради бога, не открывайте!

Но Сорелли, вооружившись стилетом, с которым никогда не расставалась, решилась-таки повернуть ключ и приоткрыла дверь; юные балеринки стояли, сбившись в кучу, возле туалетной комнаты, а Мэг Жири шептала:

– Мамочка моя!

Между тем Сорелли храбро выглянула в коридор. Он был пустынен; газовый рожок в стеклянной оболочке скупо освещал красноватым светом потемки, не в силах разогнать их. Балерина вздохнула с облегчением и снова закрыла дверь.

– Никого там нет.

– Но мы же его видели! – испуганно проговорила Жамм, с опаской подходя к Сорелли. – Он, должно быть, бродит где-то поблизости. Я даже боюсь идти переодеваться. Надо нам всем вместе спуститься в зал, поприветствовать директоров и сразу вернуться.

С этими словами девушка боязливо коснулась висевшего на шее крохотного кораллового талисмана, который должен был охранить ее от несчастий. А Сорелли украдкой, кончиком розового ногтя правого большого пальца, очертила крест святого Андрея на деревянном колечке, охватывающем безымянный палец левой руки.

Один известный журналист писал о ней так:

«Сорелли – высокая, красивая танцовщица с серьезным сладострастным лицом, гибкая, как ива, в театре все говорят о ней, что она «красавица». Золотистые белокурые волосы обрамляют высокий лоб, ниже которого сияют изумрудные глаза. Голова ее плавно покачивается на длинной, точеной и горделивой шее. Во время танца она делает такое неуловимое движение бедрами, от которого по всему ее телу проходит волнующая дрожь. Когда она поднимает руки и слегка приседает, перед тем как сделать пируэт, высовывается все, что скрыто под туго натянутым корсажем этой обольстительной женщины, и это зрелище может любого свести с ума».

Правда, в смысле ума похвастать ей было нечем, однако в этом ее не упрекали.

– Девочки мои, – оглядела она молоденьких балерин, – придите скорее в себя… Что такое призрак? Ведь никто его по-настоящему не видел…

– Нет, мы видели его! Только что видели! – хором запричитали девушки. – У него череп вместо головы и тот самый фрак, в котором он встретился Жозефу Бюкэ!

– Габриель тоже его видел! – добавила Жамм. – Не далее как вчера. Вчера после обеда, средь бела дня…

– Габриель, хормейстер?

– Ну да. Вы разве об этом не слышали?

– И он был во фраке? Средь бела дня?

– Кто? Габриель?

– Да нет же! Призрак!

– Вот именно! Он был во фраке! – закивала головой Жамм. – Мне сам Габриель сказал об этом. Дело было так. Габриель сидел в кабинете режиссера. Вдруг открывается дверь, и входит Перс. Вы знаете, что у Перса дурной глаз?

– Да, да! – хором ответили девушки, которые при имени Перса сделали рожки: вытянули вперед указательный палец и мизинчик, прижав к ладони средний и безымянный и наложив на них большой палец.

– Габриель очень суеверен, – продолжала Жамм, – но вежлив, и когда встречается с Персом, он просто незаметно кладет руку в карман и трогает ключи… Так вот, как только Перс открыл дверь, Габриель вскочил со своего кресла и дотронулся до замочной скважины шкафа, ну, чтобы коснуться железа. При этом он задел своим пальто за гвоздь и вырвал целый клок. Потом, выходя, ударился лбом о вешалку и набил себе огромную шишку. Но и это еще не все: по дороге он зацепился за ширму, стоявшую возле рояля, хотел опереться на него, но крышка неожиданно захлопнулась и прижала ему пальцы; он, как сумасшедший, выскочил из кабинета и в довершение всего споткнулся на лестнице и пересчитал боками все ступеньки до второго этажа. Как раз в тот момент мы с мамой проходили мимо. Мы бросились поднимать его. У него все лицо было в крови, но он тут же разулыбался и воскликнул: «Спасибо тебе, боже, что я так легко отделался!» Мы удивились, и он рассказал нам все. Дело в том, что за спиной Перса он увидел призрака! Призрака с черепом вместо головы, каким его описал Жозеф Бюкэ.

Жамм, запыхавшись, досказала свою историю, и тут же поднялся глухой испуганный ропот. Потом наступило молчание, которое прервал тихий голос младшей Жири, в то время как Сорелли, очень взволнованная, полировала ногти:

– Лучше бы Жозеф Бюкэ ничего не рассказывал.

– Почему? – удивился кто-то.

– Так считает мама, – ответила Мэг еще тише, испуганно оглядываясь, как будто боялась, что ее услышит кто-то посторонний.

– Почему твоя мама так считает?

– Ну как же! Она говорит, что призрак не любит, когда его беспокоят.

– Откуда она это знает?

– Потому что… Потому что она…

Это наигранное заикание разожгло любопытство девушек, которые мигом окружили младшую Жири и, тесно сгрудившись и подавшись вперед в едином просящем и испуганном движении, стали умолять ее рассказать все, что она знает. Они словно передавали друг другу свой страх и получали от этого острое удовольствие.