Оборотни. Очерки притворства и приспособленчества

Партийную чистку он прошёл одним из первых без каких-либо замечаний. Председатель комиссии направил его личное дело в ЦК. Все сведения о Суханове были проверены по архивам ГПУ. Ничто не вызывало сомнения, после чего Суханов был вызван председателем РКИ[19 - РКИ, или Рабкрин – Рабоче-крестьянская инспекция.] Емельяном Ярославским. Ему предложили работу в органах государственного контроля.

– Куда партия пошлёт, там и буду работать, – скромно сказал Суханов и окончательно подтвердил свою скромность деловой просьбой: – Только прошу вас послать меня на периферию. Образование у меня скоропалительное, практики – никакой, разобраться в делах центральных учреждений мне будет не под силу, а вот у себя на родине мне и условия известны, и характер людей знаком, да и в родные места тянет.

И его отправили в Усть-Каменогорск для работы в Рабкрине.

Суханов облегчённо вздохнул, потому что в Москве ему не раз приходилось встречаться с людьми, знавших его как Пастухова по тамбовским делам. Удавалось ускользнуть, но лучше – подальше, пока время не изгладит память о нём.

В Усть-Каменогорске Суханов начал борьбу с нарушениями социалистическо законности и искривлением линии партии.

Первыми, кого высмотрело его недрёманное око, были члены правления потребительской кооперации: председатель Кротов, экспедитор Заплетнюк, завбазой Яроцкий и другие[20 - Здесь и ниже речь идёт о реальных активистах по упрочению советской власти в Усть-Каменогорске.]. Они были арестованы за «тёмные махинации» и организацию «чёрной кассы». Правда, после полугодового пребывания в тюрьме они были полностью оправданы, но во избежание «недоразумений» в кооперации были установлены незыблемые права двойной итальянской бухгалтерии, подтверждённые словами Ленина: «Кооперация – путь к социализму», «Социализм – это учёт».

Калмыков был отстранён от работы как сотрудничавший с белогвардейской прессой, Галавкин исключён из партии как бывший регент церковного хора и исполнявший отрывки из оперы Глинки «Жизнь за царя» (ныне – «Иван Сусанин»). Юрьев отстранён от управления отделом социального обеспечения за нарушения финансовой дисциплины и применение форм пособий, не предусмотренных законом. Скосырский заменён молодым врачом из-за большого количества смертных случаев во время эпидемий сыпного тифа и холеры. На их место были подобраны вполне лояльные квалифицированные люди.

Бороться с Сухановым было невозможно. Его надёжно прикрывало направление ЦК, которое не дадут первому попавшемуся. Его поддерживал однокурсник, секретарь обкома партии Ежов. Но главное было в том, что он логично обосновывал на принципиальной партийной основе свои действия, ставя их на обсуждение бюро, заставляя руководство делить с ним ответственность за возможные ошибки. Тем более что он сумел разоблачить многих белогвардейце, примазавшихся к низовому госаппарату и не прекративших своих мелко-враждебных действий: убийства из-за угла, предательства, диверсии. Всё это только больше объединяло народ вокруг партии и совдепов. Делегаты (а особенно делегатки) раскрывали враждебно настроенных людей, а Суханов передавал материал в ОГПУ, чем заслужил ещё большее доверие. Правда, Липкина и Рогачёв подозрительно отнеслись к однобокости его промахов, но скоро Липкина получила назначение в областное ОГПУ, а Рогачёв и Правдин были переведены в столицу Киркрая – Оренбург[21 - В 1920 Оренбург стал первой столицей Казахстана (Киргизской АССР).]. Заслуженное повышение.

Но Пастухов остался Пастуховым. Он только изменил тактику. Волк, побывавший в переделках, вырвавшийся из облавы тяжелораненым, не переставал быть волком, но научился уважать силу людей, противопоставляя ей свою осторожность.

Работу свою Пастухов строил продуманно тонко. Мстительность и злоба не застилали ему глаза. У него не было нервной торопливости. Он смотрел далеко вперёд.

Теперь «Одиночество» не угрожало ему.

В Москве он встретил двух антоновцев, не очень надёжно скрывавшихся в пёстрой толпе Сухаревского рынка. Они промышляли случайными спекуляциями, не нашли себе надёжного убежища, но научились глядеть и оглядываться в две пары глаз. Через них он встретился ещё с одним антоновцем, который устроился более надёжно, с документами безобидного часового мастера – то, что осталось от политехнического института и практики изготовления бомб с часовым механизмом, а также паспортов.

Двух друзей он забрал с собой. Там было меньше риска встретить свидетелей его тамбовских дел. В Усть-Каменогорске Пастухов – вернее, Суханов – устроил их агентами по заготовке пушнины. Это давало им возможность ездить по всему уезду, знать базар и его посетителей. Видеть на рынке то, что трудно рассмотреть и даже заметить, но они это умели.

Они поставляли Суханову сведения обо всём и обо всех, кто интересовал его.

На каждого работника города и уезда у Суханова были заведены карточки, и на некоторых незначительных, казалось бы, людей – досье.

Его основные стратегические принципы были таковы:

– Устранять твёрдое ядро, превращая конгломерат в аморфное вещество.

– Вселять неуверенность среди большинства. Неуверенность породит осторожность. Увеличенная осторожность приближается к трусости. Трусость противника – залог победы.

– Удалять фанатиков коммунизма по решению их же товарищей. Или выдвигать их на более высокие должности, не соответствующие их подготовке, отправляя не в места отдалённые, а в почётную ссылку, в новые для них условия. Таким образом, и старое дело развалится, и новое не скоро наладится. Появится причина для снятия.

– Выдвигать своих на вакантные места.

– Знать о своих противниках все бытовые факты, все промахи, все их человеческие слабости.

– Находить своих единомышленников, испытанных жизнью, умеющих ориентироваться в окружающей обстановке. Подвергать их суровой проверке и устраивать на незначительные места в госаппарате, чтоб они могли продвигаться по заслугам.

– Там, где невозможно взять руководство в свои руки, руководить руководителями, используя их человеческие слабости.

– Не щадить своих, если они негибки, ослеплены ненавистью и мстительностью, довольствуются мелочью богатства и власти.

– Быть большим роялистом, чем сам король.

Всё шло по плану Суханова. Юрьев, Кротов, Заплетнюк были ошельмованы и не могли вернуться к своей работе. Колмогоров зачислен в кулаки, обложен прогрессивным налогом, потом раскулачен. В конце концов, он умер в лагере. Раскулачены были и коммуны Заплетнюка, Винокурова и других. Состав госаппарата сменился.

Ворон ворону глаз не выклюет

Плацдарм был захвачен. Суханов уехал в Москву, к Ежову, который стал наркомом внутренних дел и…

Но познакомимся ещё с одним оборотнем.

* * *

В кабинет Суханова вошёл вызванный им обходчик местной линии железной дороги Усть-Каменогорск – Ридер[22 - Риддер – город в 130 км от Усть-Каменогорска.]. Сухощавый, обросший бородой, дикого вида мужик в замасленном, видавшем виды полушубке.

– Чаво звал-то? И что за фасон с работы срывать? Вы тут бурукратию разводите, а там делов – напасть.

– Успокойтесь. Садитесь. Как вас называть прикажете?

– Всю жизнь Смирновым прозывался.

– Всю жизнь? А вы уверены в этом?

– Мамка сказывала, а ей лучше знать, чей я сын. Да и в метриках записано. Вот они.

Мужик достал из-за пазухи тщательно завёрнутые в тряпицу документы.

– Да, метрики Смирнова. Но не перепутали ли вы бумаги? Это, как вы говорите, бурукратизм, легко и перепутать. Бумаги разные бывают. Вот, например, письмо вашей сестры: «Брат мой был убит в будке обходчика… Труп найден в реке… Ни я, ни мать, ни его жена ошибиться не могли… Похоронен…». А вот и официальный акт: «Осмотром и опросом свидетелей установлено, что найденный в реке труп есть Смирнов, обходчик путей, житель… Убийство совершено не с целью ограбления… Захвачены документы и продукты…». Есть и другое…

Суханов встал из-за стола и пошёл к шкафу, повернувшись спиной к мужику. Тот заметил в выдвинутом ящике письменного стола браунинг и схватил его. Но Суханов быстро обернулся и, помахивая кольтом, сказал:

– Положите. Он не заряжен. Но ваш поступок заслуживает уважения: погибать – так не зря. Всё это мной продумано. Так поступает тот, кто поставил всё на битую карту. Но посмотрите внимательно: я даю вам не пиковую даму, а тройку, семёрку, туза. А потому пройдёмте ко мне и закусим, чем бог послал, господин Бугаев.

* * *

А было так:

Бугаев был сыном преуспевающего украинского хуторянина, который использовал столыпинскую земельную реформу для округления своих владений. Отец не был тёмным крестьянином или по-звериному хищным кулаком, не был и барином. Вместе с сыном, студентом архитектурной академии, в горячую пору они работали самозабвенно. Он скупил неудобные земли, улучшил почву, организовал производство черепицы и кирпича, построил мельницу, просорушку и маслобойку – с сезонным чередованием. К своим рабочим он относился внимательно, заботливо, справедливо, заботился об их быте.

Своими планами и надеждами Бугаев охотно делился с сыном и прислушивался к его мнению, во многом соглашаясь. Не удивило отца и участие сына в революционном движении, его полное одобрение программы Конституционных демократов.

Трагедии отцов и детей между ними не было.

Февральская революция была встречена Бугаевым с восторгом. Конец прогнившему самодержавию. Впереди собрание народных депутатов, конституция, строй, в котором полным правом будут пользоваться разумная предприимчивость, культурное хозяйство и люди интеллекта.

Бугаев – служитель разума и искусства – грезил прекрасным.

Но…

Большевики увлекли народ лозунгами: «Земля – крестьянам!» и «Вся власть – Советам!».

Хам вышел на улицу и предъявил свои права на собственность хозяев, на власть интеллекта, на веками созданную культуру. Хамы, один вид которых внушал брезгливое отвращение. Социалистическая революция виделась как освобождение тёмных инстинктов, разнузданных низменных страстей. Образ Хама чеканился в поэтические строки: