Тигана
От дверей Солорес с непринужденной грацией, дающейся долгим опытом, скользнула вправо, а Дианора влево, улыбаясь тем, кого она знала. Нисайя и Киломена, каштановая и рыжая головки, вместе прошли вперед, вызывая вокруг себя заметное волнение толпы.
Дианора увидела поэта Доарде, стоящего рядом с женой и дочерью. Девушка лет семнадцати явно волновалась. Ее первый официальный прием, догадалась Дианора. Доарде елейно улыбнулся ей через всю комнату и низко поклонился. Даже на таком расстоянии, однако, она увидела в его глазах недовольство: прием такого масштаба в честь музыкантши из Играта, наверное, сильно уязвил самолюбие старейшего поэта колонии. Всю зиму он раздувался от гордости за свои стихи, которые Брандин отправил на восток, чтобы позлить барбадиоров, когда осенью пришло известие о смерти Сандре д’Астибара. Долгие месяцы Доарде был совершенно невыносим. Но сегодня Дианора немного посочувствовала ему, хотя, на ее взгляд, он был просто большим обманщиком.
Однажды она сказала об этом Брандину, но узнала, что он находит надутого поэта забавным. Подлинное искусство, пробормотал король, он ищет в другом месте.
«Ты его уничтожил», – хотелось ей сказать.
Очень хотелось. Она ощущала почти физическую боль, вспоминая отбитую голову и расколотый торс последней отцовской статуи Адаона на ступенях Дворца у Моря. Той статуи, для которой позировал ее брат, достигший наконец такого возраста, чтобы служить моделью юного бога. Она помнила, как сухими глазами смотрела на обломки статуи, желая заплакать и не зная, куда исчезли все ее слезы.
Дианора оглянулась на смех дочери Доарде, едва сдерживающей возбуждение молодости. Семнадцать лет.
Сразу же после своих семнадцатых именин она украла половину серебра из потайного сундука отца, про себя попросив прощения у его духа, благословения у матери и сострадания у Эанны, которая видит все, что освещают ее огни.
Она ушла, не попрощавшись, хотя и посмотрела в последний раз со свечой в руке на худую, измученную мать, беспокойно спящую в широкой постели. Дианора уже ожесточила свое сердце для битвы: она не заплакала.
Через четыре дня она пересекла границу Чертандо, переправившись через реку в пустынном месте к северу от Авалле. Ей пришлось быть осторожной – солдаты Играта все еще обшаривали сельскую местность, а в самом Авалле они рушили башни, превращая их в пыль. Некоторые еще стояли, она видела их с того места, где переходила реку, но многие уже превратились в щебень, и сам город еле виднелся сквозь завесу дыма.
К тому времени он уже не назывался Авалле. Заклятие уже было наложено. Чары Брандина. Город, укрытый густой пеленой дыма и летней пыли, назывался теперь Стиваньеном. Дианора вспомнила, что не могла понять тогда, как человек может назвать эти уродливые развалины некогда столь прекрасного города именем любимого сына. Позднее ей стало ясно: это название не имело никакого отношения к памяти Брандина о Стиване. Оно предназначалось исключительно для местных жителей и остальных обитателей бывшей Тиганы, чтобы служить постоянным, неумолимым напоминанием о том, чья смерть стала причиной их гибели. Теперь граждане Тиганы жили в провинции под названием Нижний Корте, а Корте был их злейшим врагом на протяжении столетий. Город Тигана стал теперь городом Нижний Корте.
А Авалле, город Башен, стал Стиваньеном. Месть короля Играта была страшнее, чем оккупация, сожжение, разрушение и смерть. Она уничтожала имена и память, материал личности; она была утонченной и безжалостной.
В то лето, когда Дианора отправилась на восток, беглецов хватало, но ни у одного из них не было ее твердых намерений, и поэтому большинство бежало гораздо дальше: к дальним пределам плодородных полей Чертандо, в Феррат, Тригию и даже в Астибар. Предпочтя и даже желая жить под все растущей тиранией барбадиорского правителя, лишь бы как можно дальше убежать от собственных воспоминаний о том, во что превратил их дом Брандин Игратский.
Но Дианора цеплялась за эти воспоминания, она лелеяла их в своей груди, питала их ненавистью, подогревала в себе ненависть при помощи памяти. Две змеи обвились вокруг ее сердца.
Она ненамного углубилась в Чертандо от границы. Пшеница в полях в конце лета стояла желтая и высокая, но все мужчины ушли на север и на восток. Альберико Барбадиорский, тщательно закрепив свои завоевания в Феррате и Астибаре, теперь двигался на юг.
К концу осени он завладел Чертандо и к весне следующего года после длившейся всю зиму осады захватил Борифорт в Тригии – последний крупный очаг сопротивления.
Задолго до этого Дианора нашла то, что искала, в западных горах Чертандо. Деревушка – два десятка домов и таверна – к югу от Синаве и Форезе, двух крупных фортов, стоящих друг против друга по обеим сторонам границы, отделяющей Чертандо от страны, которую она научилась называть Нижним Корте.
Земля в такой близости от южных гор была не так хороша, как дальше к северу. Сезон урожая длился не так долго. Холодные ветра налетали с гор Брачио и Сфарони в начале осени и очень скоро приносили с собой снегопад и долгую белую зиму. В ветреные ночи выли волки, а иногда по утрам на глубоком снегу находили странные следы – следы, которые спускались с гор и уходили в горы.
Деревня располагалась возле одной из дорог, уходящих на северо-восток от основного тракта, спускавшегося с перевала Сфарони. Когда-то по нему двигались купцы, возившие товары в Квилею и обратно на юг. Вот почему в такой маленькой нынче деревушке оказалась такая большая старая таверна, где наверху имелось четыре комнаты для путешественников, которые уже много лет не приезжали.
Дианора спрятала серебро отца южнее деревни на склоне, густо поросшем лесом, подальше от козьих троп, и нанялась служанкой в таверну. У хозяев, разумеется, не было денег, чтобы платить ей. Она работала за комнату и скудный стол того лета и осени и еще трудилась в поле с другими женщинами и юношами, чтобы собрать весь урожай, какой только был им по силам.
Она сказала, что родилась на севере, возле Феррата. Что ее мать умерла, а отец и брат ушли на войну. Сказала, что дядя начал к ней приставать, поэтому ей пришлось убежать. Дианора умела имитировать разный акцент и изображала северный говор достаточно хорошо, чтобы ей поверили. Или, по крайней мере, не задавали вопросов. На Ладони в те дни появилось множество переселенцев, и вопросы редко задавали слишком настойчиво. Она ела мало, а работала в поле не меньше других. В таверне делать было почти нечего, все мужчины ушли воевать. Она спала в одной из комнат наверху, эта комната даже принадлежала ей одной. По-своему к ней были добры, учитывая обстоятельства тех дней.
При подходящем освещении и с нужного места – обычно утром и с более высоких полей – Дианоре удавалось увидеть через границу у реки оставшиеся башни и дым над городом, который когда-то назывался Авалле. Однажды утром, в конце года, она ничего не увидела. И осознала, что не видела ничего уже некоторое время. Последняя башня исчезла.
Примерно в это время мужчины начали возвращаться домой, побежденные и измученные. Снова появилась работа на кухне, и у столов, и за стойкой бара. От нее также ожидали – и она готовила себя к этому, как только могла, всю осень, – что она будет водить мужчин к себе в комнату наверху, если они предложат подходящую цену.
Каждая деревня нуждалась в одной такой женщине, и Дианора была очевидной кандидаткой на эту роль. Она пыталась убедить себя, что ей все равно, но это пока было самое трудное. Тем не менее у нее была своя миссия, своя причина находиться здесь, своя месть, которую предстояло осуществить, и это, даже это, говорила она себе, поднимаясь наверх с кем-нибудь, часть ее мести. Она подготовила себя, но не в достаточной степени, и ей не всегда удавалось себя убедить.
Возможно, это было заметно. Несколько мужчин сделали ей предложение. Однажды Дианора поймала себя на том, что думает об одном из них, вытирая столы после обеда. Он был спокойным и добрым, застенчивым, когда вел ее наверх, и его глаза пристально следили за ее движениями в таверне каждый раз, когда он заходил туда.
В тот день она поняла, что ей пора уходить. Она немного удивилась, когда осознала, что прошло уже почти три года. Стояла весна.
Однажды ночью Дианора ускользнула, снова не попрощавшись, вспоминая по пути свой приход сюда. Луговые цветы росли вдоль дороги в горы. Воздух был чист и мягок. При смешанном свете двух лун она отыскала закопанное серебро и ушла, не оборачиваясь, по дороге на север по направлению к форту Синаве. Ей исполнилось девятнадцать лет.
Девятнадцать лет. В течение последних двух она превратилась в красавицу. Ее угловатая костлявость исчезла, она округлилась, а лицо потеряло последние следы девичества. Оно стало овальным, широкоскулым, почти строгим. Но когда она смеялась, оно преображалось – становилось теплым и оживленным, неожиданные искры плясали в глазах, обещая нечто большее, чем просто развлечение. Мужчины, которые заставали ее смеющейся или которые вызывали у нее улыбку, видели ее во сне или в воспоминаниях на грани сна и мечты еще долгие годы после того, как Дианора исчезла.
В Синаве барбадиоры своей мощью, высоким ростом и небрежной жестокостью вызывали у нее тревогу. Она заставила себя сохранять спокойствие и задержаться здесь. Двух недель должно хватить, рассудила она. Ей необходимо было произвести впечатление и оставить воспоминания.
Тщательно выстроенные воспоминания о честолюбивой хорошенькой девушке из какой-то деревни возле гор. О девушке, которая обычно молчала во время болтовни в таверне, но когда начинала говорить, то рассказывала яркие и запоминающиеся истории о своей родной деревне на юге. Рассказывала лаконично, с округлыми гласными, которые повсюду на Ладони безошибочно позволяли узнать в ней уроженку Чертандо.
Эти истории обычно бывали грустными, как и многие истории в те годы, но время от времени Дианора очень смешно изображала какого-нибудь деревенщину с гор, высказывающего свое просвещенное мнение о великих событиях, и люди, сидящие с ней за столом, покатывались со смеху.
Им представлялось, что у нее есть кое-какие средства, вероятнее всего, заработанные так, как их обычно удается заработать хорошенькой девушке. Но она жила в одной комнате с другой женщиной в лучшей из двух гостиниц форта, и ни разу не замечали, чтобы одна из них приглашала наверх мужчину. Или принимала приглашение пойти куда-то в другое место. Барбадиорские солдаты могли стать проблемой – зимой это случалось, – но из Астибара пришел приказ, и в ту весну наемников держали в большей строгости.
Чего бы ей хотелось, призналась Дианора однажды вечером в компании малознакомых мужчин и женщин, так это работать в таверне или в ресторане, который посещают люди более высокого класса. Низкопробными заведениями она уже сыта по горло, заявила она.
Кто-то упомянул о «Королеве» в Стиваньене, в Нижнем Корте.
С облегчением вздохнув про себя, Дианора начала о ней расспрашивать. Она задавала вопросы, на которые уже три дня знала ответы: все эти дни она сидела среди тех же людей каждую ночь и бросала тонкие намеки в надежде, что это название спонтанно всплывет в разговоре. Но в конце концов решила, что тонкие намеки пропадают даром для молодых жителей Чертандо здесь, на границе, и поэтому ей пришлось буквально подталкивать беседу к нужному ей предмету.
Теперь она слушала, широко раскрыв глаза, и казалась очарованной, пока двое ее новых знакомых оживленно описывали самое новое, самое элегантное заведение в Нижнем Корте. Ресторан мог похвастаться шеф-поваром, которого привез из самого Играта нынешний губернатор Стиваньена и его дистрады. Оказалось, что губернатор известен своим пристрастием к вину, еде и хорошей музыке, играющей в уютных залах. Он помог устроить нового шеф-повара в комнатах на первом этаже бывшего банкирского дома и теперь купался в отраженных лучах славы самого изысканного, самого роскошного ресторана на всей Ладони. Он и сам ужинал в нем несколько раз в неделю, как узнала Дианора.
Во второй раз.
В первый раз она узнала об этом из сплетен купцов в те дни, когда выясняла цены и моды на одежду в форте Синаве. Ей была нужна одежда для города. Это могло сыграть свою роль.
Впервые услышав это название, она поняла, что «Королева» идеально подходит для второго этапа ее плана по изменению собственного прошлого. От купцов она узнала еще, что ни один человек из Нижнего Корте не мог прийти туда пообедать. Торговцев из Корте встречали радушно, как и тех, кто прибыл из более дальних провинций, из Азоли или самой Кьяры. Естественно, любого игратянина, солдата, купца – любого, приехавшего в поисках удачи в новую колонию, – любезно приглашали зайти и отсалютовать портрету королевы Доротеи, который висел на стене напротив двери. Даже те купцы, которые пересекали границу, отделяющую Восточную Ладонь от Западной, встречали радушный прием, если готовы были потратить свои деньги, в любой валюте, в «Королеве».
Только истинным врагам короля, жителям Нижнего Корте или самого Стиваньена, было запрещено отравлять воздух заведения своим ядовитым дыханием наследникоубийц.
Они туда и не ходили, как узнала Дианора от купца из Феррата, направлявшегося на север и восток с кожей из Стиваньена, которую он рассчитывал выгодно продать, даже при высоких налогах того года. А кроме того, в ответ жители Стиваньена не соглашались работать в новом заведении. Ни прислугой, ни посудомойками на кухне, ни даже музыкантами или декораторами роскошных залов.
Губернатор, узнав о происходящем, впал в ярость и поклялся заставить презренных жителей работать там, где это нужно их хозяевам из Играта. Заставить под угрозой темницы, порки и колеса смерти или всех трех наказаний, если потребуется.
Но шеф-повар, Ардуини, воспротивился.
Он произнес продиктованные темпераментом художника слова, которые потом часто цитировали: нельзя построить и содержать высококлассное заведение, используя принудительный труд недовольных людей. Его стандарты просто слишком высоки для этого. Даже конюхи в его ресторане, сказал Ардуини из Играта, должны быть отлично обучены и преисполнены рвения и обладать определенным шиком.
Эти слова вызвали всеобщее веселье: шикарные конюхи, в самом деле. Но, как узнала Дианора, насмешка вскоре уступила место уважению, потому что Ардуини, при всей своей претенциозности, знал, что делает. «Королева», рассказывал Дианоре торговец из Феррата, была похожа на оазис среди пустынь Кардуна. В сломленном, отчаявшемся Стиваньене она излучала теплое сияние игратской любезности и утонченности. Купец жаловался, хотя и с оглядкой по эту сторону границы, на полное отсутствие подобных черт у барбадиоров, оккупировавших его собственную провинцию.
Однако в ответ на небрежно заданный Дианорой вопрос он подтвердил, что Ардуини все еще испытывает трудности со служащими. Стиваньен был тихой заводью, более того, тихой заводью в провинции, обложенной самыми непосильными налогами и испытывающей самое большое давление военных на всей Ладони. Было почти невозможно заманить в него путешественников или побудить их остаться, и поскольку никто из немногочисленных искателей приключений из Играта не забирался так далеко от дома, чтобы мыть тарелки, убирать столы или чистить конюшни, какими бы шикарными они ни были, ресторан хронически нуждался в работниках из всех провинций Ладони.
В этот момент Дианора поменяла все свои планы. Про себя вознеся молитву Адаону, она направила линию своей жизни туда, откуда пришла эта случайная информация. Прежде она собиралась, как это ее ни пугало, отправиться на север, в Корте. Эта провинция всегда представлялась ей предпоследним местом назначения. Она всерьез сомневалась, почти каждую бессонную ночь, достаточно ли трех лет, прожитых в Чертандо, чтобы замести все следы ее подлинной прошлой жизни. Но хороших идей насчет того, что еще можно сделать, у нее прежде не было.
А теперь была.
И поэтому несколько вечеров спустя в самой большой таверне форта Синаве веселая толпа молодых людей увидела, как их новая подруга выпила больше, чем следует, впервые с тех пор, как появилась среди них. Не один молодой человек усмотрел в этом факте причину для осторожного оптимизма касательно возможностей на более позднее время этой ночи.
– Значит, решено! – прокричала Дианора своим приятным голосом с южным акцентом. И навалилась в поисках опоры на плечо смущенного каретника. – Завтра – за ручки нового плуга! Пересеку границу как можно скорее, чтобы нанести визит «Королеве Играта»! Да благословит Триада ее дни!
«Да спасет Триада мою душу», – думала она, говоря это, совершенно трезвая, и смысл этих слов пронизывал ее холодом до самых костей.
Они заставили ее замолчать громким взрывом смеха отчасти для того, чтобы заглушить ее речи. В барбадиорском Чертандо совершенно неразумно так превозносить королеву Играта! Дианора очень мило захихикала, но затихла. Каретник и еще один мужчина попытались потом проводить девушку в ее комнату, но получили очаровательный отпор и пошли вместе выпить в единственную открытую ночью таверну форта Синаве, полную свободных от службы наемников.
Ей немного недостает воспитания, в ней чуть многовато «деревенского», чтобы она могла преуспеть в своих амбициозных устремлениях, мудро решили они. А выпив еще, пришли к общему мнению, что у нее самая необыкновенная, обезоруживающая улыбка. Что-то такое появляется у нее в глазах, когда она довольна.
С самого раннего утра Дианора уже ждала с вещами у главных ворот форта. Она договорилась, что ее подвезет в Стиваньен приятной наружности пожилой купец из Сенцио, везущий туда барбадиорские пряности для богачей. Когда они двинулись на запад, он сказал ей, что едет в этот скучный Стиваньен исключительно из-за нового ресторана, «Королевы». Она приняла это совпадение за добрый знак и три раза зажала в кулак большой палец левой руки, чтобы исполнилось желание.
Дороги оказались лучше, чем она запомнила; и путешествующие по ним купцы, казалось, чувствовали себя в большей безопасности. Катясь в повозке, она спросила об этом своего спутника. Он невесело улыбнулся:
– Тираны расправились с большинством грабителей. Это вопрос защиты их собственных интересов. Они хотят быть уверены, что никто другой не ограбит нас, пока они не возьмут свои налоги и пошлины при пересечении границ. – Он украдкой сплюнул в дорожную пыль. – Лично я предпочитал грабителей. Всегда были способы с ними справиться.
Вскоре Дианора увидела подтверждение тому, о чем он говорил: повозка проехала мимо двух колес смерти у дороги – они лениво вращались под солнцем вместе с телами распятых на них разбойников, отрубленные кисти которых гнили в их глотках. Пахло очень плохо.
Сенцианец остановился сразу же после перехода границы ради какой-то сделки в форте Форезе. Он также заплатил до копейки дорожные подати, терпеливо выстоял очередь, чтобы его повозку осмотрели и взвесили. После он заметил ей, со свойственной сенцианцам резкостью, что колеса смерти поставлены не только для разбойников с большой дороги и захваченных чародеев.
Задержавшись на границе, они провели ночь в каретном сарае, присоединившись к компании торговцев из Феррата за ужином. Дианора извинилась и рано ушла спать. Она заплатила за отдельную комнату и приняла меры предосторожности, придвинув к двери дубовый туалетный стол. Но ничто ее не потревожило, кроме снов. Она вернулась в Тигану, но это было не совсем так, потому что Тиганы не было. Она шептала про себя это имя, словно талисман или молитву перед тем, как провалиться в беспокойный сон, полный картин разрушения горящего города.
Вторую ночь они провели в гостинице у реки, у самых стен Стиваньена, приехав туда после захода солнца, когда ворота города уже заперли с наступлением комендантского часа. На этот раз они ужинали одни, и она проговорила с купцом допоздна. Он был порядочным и трезвым человеком, опровергая расхожие представления о жителях этой развратной провинции, и было очевидно, что она ему нравится. Она получила удовольствие от его общества, он даже привлекал ее своим сухим остроумием. Тем не менее спала она одна. Это не деревня в Чертандо: здесь у нее не было обязательств.
Во всяком случае, таких обязательств. А что до удовольствий или простой потребности в человеческом общении, Дианора всерьез удивилась бы и не поняла, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.
Ей было девятнадцать лет, она приехала в Тигану, которой не существовало.
Утром, оказавшись внутри городских стен, она попрощалась с купцом, быстро прикоснувшись своей ладонью к его ладони. Казалось, на него произвела впечатление предыдущая ночь, но Дианора повернулась и ушла прочь раньше, чем он смог найти нужные слова.
Неподалеку она нашла гостиницу, где никогда не останавливались ее родители. Ее не очень волновала возможность быть узнанной; она знала, как сильно изменилась и как много девушек по имени Дианора живет по всей Ладони. Она оплатила вперед три ночи постоя и оставила там свои пожитки.
Потом вышла на улицу города, который еще недавно был Авалле, городом Башен. Авалле, на зеленых берегах Спериона, как раз перед тем местом, где река поворачивает на запад, к морю. Пока она шла, в ней нарастала боль, и больнее всего было видеть, насколько может остаться прежним город после того, как все изменилось.
Дианора прошла через кварталы, где торговали кожей и шерстью. Она помнила, как вприпрыжку бежала здесь рядом с матерью, когда они все приезжали в Авалле на торжественную установку скульптур отца где-нибудь на площади или лоджии. Она даже узнала крохотную лавку, где купила свои первые перчатки из серой кожи на деньги, припрятанные после именин в то лето как раз для такого случая.
«Серый – цвет для взрослых молодых женщин, а не для маленьких девочек», – пошутил рыжебородый ремесленник. «Я знаю», – гордо ответила Дианора той давней осенью. Мать рассмеялась. В те сказочные времена ее мать была женщиной, которая смеялась. Дианора это помнила.
В квартале, где торговали шерстью, она увидела работающих без устали женщин и девочек, они чесали и пряли шерсть, как делали это веками, в дверных проемах, пользуясь светом раннего утра начала весны. Дальше у реки можно было видеть сараи и дворы красилен и чувствовать их запах.
Когда Квилея за южными горами замкнулась в своем матриархате много сотен лет назад, Авалле много потерял. Вероятно, больше, чем любой другой город на Ладони. Когда-то он стоял прямо на одном из двух главных торговых путей через горы, а теперь ему грозила опасность остаться не у дел. Коллективная изобретательность, граничащая с гениальностью, позволила городу решительно переориентироваться и сосредоточиться на другом.
На протяжении жизни одного поколения этот город банков и торговли между севером и югом стал основным центром кожевенного производства на Ладони, а также производства великолепно окрашенной шерсти.
Не теряя темпа, Авалле продолжал процветать и сохранил гордость. И башни продолжали расти.
С замиранием сердца Дианора в конце концов призналась себе, что старательно прокладывает свой маршрут по окраинам Стиваньена, по отдаленным от центра районам, по кварталам ремесленников и смотрит исключительно в сторону окраины и в дверные проемы. Только не в центр, не в направлении гор. Не туда, где больше не было башен.
И, осознав это, она все же взглянула, остановившись как вкопанная посреди широкой площади в конце улицы Красильщиков. На этой площади стоял маленький и очень красивый храм Мориан из мрамора приглушенного розового цвета. Она несколько мгновений разглядывала его, потом посмотрела выше и дальше.
И в это мгновение истина окончательно дошла до нее: может показаться, что совершенно ничего не изменилось, во всех маленьких, поверхностных деталях существования, которые никогда по-настоящему не меняются, поскольку люди остаются все теми же людьми, но сердцевина, стержень всего может стать совсем не похожим на то, что было прежде.
Широкие красивые улицы казались еще шире, чем раньше. Но лишь потому, что они почти опустели. Слева доносился приглушенный гул, оттуда, где все еще находился рынок у реки, но этот гул даже отдаленно не мог сравниться с тем, который, как подсказывала ей память, слышался оттуда по утрам в те далекие годы.
Слишком мало людей. Слишком многие ушли или умерли, а игратские солдаты были еще заметнее на опустевших улицах. Дианора позволила своему взгляду пройти мимо храма по просторному бульвару, на котором он стоял, к центру города.
«Мы можем строить и будем строить улицы широкие и прямые, – решили когда-то жители Авалле, еще в самом начале, когда повсюду города представляли собой запутанные лабиринты кривых переулков и извилистых улиц, которые легко оборонять. – Во всем мире не будет города, похожего на наш, а если придется обороняться, мы будем обороняться с наших башен».
Которые исчезли. Уродливая, плоская линия горизонта больно резанула Дианору своей непрерывностью. Словно существовал некий обман зрения, и глаз неустанно искал то, что непременно должно здесь быть.