Львы Аль-Рассана

Родриго Бельмонте (Капитан), воин и владелец ранчо, бывший министр Вальедо.

Миранда Бельмонте д’Альведа, его жена.

Фернан, Диего, его сыновья.

Иберо, клирик, учитель сыновей Родриго Бельмонте.

Лайн Нунес, Мартин, Лудус, Альвар де Пеллино – солдаты отряда сэра Родриго.

В королевстве Халонья:

Король Бермудо, брат Санчо Толстого.

Королева Фруэла, его жена.

Граф Нино ди Каррера, фаворит короля (и королевы).

В королевстве Руэнда:

Король Санчес, младший сын Санчо Толстого, брат Рамиро Вальедского.

Королева Беарте, его жена.

В пустыне Маджрити:

(За южным проливом; место обитания племен маджритийцев)

Язир ибн Кариф из племени зухритов, вождь маджритийцев.

Галиб, его брат, главнокомандующий племен.

В странах Востока:

Жиро де Шерваль, верховный клирик Джада в Фериересе.

Реццони бен Корли, киндат, лекарь и учитель из города Сореника в Батиаре.

Пролог

День только что перевалил за середину, и скоро должен был прозвучать третий призыв на молитву, когда Аммар ибн Хайран миновал Врата Колоколов и вошел во дворец Аль-Фонтина в городе Силвенес, чтобы убить последнего из халифов Аль-Рассана.

Он прошел во Двор Львов и остановился перед теми из двойных дверей, которые вели в сады. Двери охраняли евнухи. Он знал их по именам. С ними все было улажено. Один из них слегка кивнул ему, другой отвел глаза. Он предпочитал второго. Они открыли тяжелые створки, и он вошел. Услышал, как двери за ним захлопнулись.

В это жаркое время дня в садах было пусто. Все те, кто еще оставался в увядающем великолепии Аль-Фонтины, прятались в прохладе внутренних помещений. Они потягивали освежающие сладкие вина или изящными, длинными зирианскими ложками вкушали шербеты, охлаждаемые в глубоких подвалах на снегу, доставленному с гор. Роскошь иной эпохи, предназначавшаяся совсем не тем мужчинам и женщинам, которые обитали здесь сейчас.

Погруженный в эти мысли, ибн Хайран бесшумно шагал через Апельсиновый сад, потом миновал подковообразную арку, прошел в Миндальный сад и, оставив позади следующую арку, оказался в Кипарисовом саду, где стояло лишь одно высокое, прекрасное дерево, отражающееся в трех прудах. Каждый сад был меньше предыдущего, каждый ранил сердце своей красотой. Как сказал некогда поэт, дворец Аль-Фонтина был построен для того, чтобы ранить сердца.

В конце своего долгого пути ибн Хайран подошел к саду Желания, самому маленькому из всех и прекрасному, как драгоценный камень. И там, на парапете фонтана, в тихом одиночестве сидел в белых одеждах Музафар, как было заранее договорено.

Ибн Хайран поклонился еще под аркой, по глубоко укоренившейся привычке. Слепой старик не мог видеть его поклона. Через мгновение он двинулся вперед, медленно ступая по тропинке, ведущей к фонтану.

– Аммар? – спросил Музафар, услышав его шаги. – Мне сказали, что ты придешь сюда. Это ты? Ты пришел, чтобы увести меня отсюда? Это ты, Аммар?

Так много можно было на это ответить.

– Это я, – сказал ибн Хайран, приближаясь. Он вынул из ножен кинжал. Голова старика внезапно дернулась вверх, словно он узнал этот звук. – Действительно, я пришел, чтобы освободить тебя из этого царства призраков и эха.

С этими словами он плавным движением всадил клинок по рукоять в сердце старика. Музафар не издал ни звука. Все было сделано быстро и уверенно. Ибн Хайран сможет сказать ваджи в их храмах, если до этого когда-нибудь дойдет, что подарил старику легкую смерть.

Он опустил тело на парапет фонтана, расположив руки и ноги под белыми одеждами таким образом, чтобы придать мертвому как можно больше достоинства. Сполоснул клинок в фонтане, и хрустальные струи на несколько секунд стали красными. Согласно учению его народа, уходящему на многие сотни лет в глубину восточных пустынь, где зародилась вера ашаритов, убийство помазанника божьего – халифа – было преступлением, которое невозможно искупить. Он посмотрел на лежащего Музафара, на округлое, морщинистое лицо, нерешительное даже после смерти.

«Он не был истинным помазанником, – сказал Альмалик тогда, в Картаде. – Это все знают».

Только в этом году было четыре марионеточных халифа: один здесь, в Силвенесе, до Музафара, один в Тудеске и еще тот несчастный ребенок в Салосе. Такому состоянию дел следовало положить конец. Те трое уже были мертвы. Музафар стал последним.

Всего лишь последним. Некогда в Аль-Рассане водились львы, львы стояли на пьедесталах в этом дворце, построенном для того, чтобы заставлять людей падать на колени на мрамор и алебастр перед ослепительным доказательством славы, которую невозможно осознать.

Музафар действительно никогда не был помазан должным образом, как и сказал Альмалик Картадский. Но пока двадцатилетний Аммар ибн Хайран стоял в саду Желания у дворца Аль-Фонтина в Силвенесе и смывал со своего клинка алую кровь, ему в голову пришла мысль: что бы он ни совершил в жизни за те дни и ночи, которые Ашар и бог соблаговолят отмерить ему под круговращением их священных звезд, отныне он навсегда станет человеком, который убил последнего халифа Аль-Рассана.

– Тебе лучше будет с богом, среди звезд. Теперь наступает время волков, – сказал он мертвому старику у фонтана, вытер и вложил в ножны свой кинжал и пошел обратно через идеально прекрасные пустые сады к дверям, где ждали подкупленные евнухи, чтобы выпустить его. По дороге он слышал, как одна глупая птица пела в белом, обжигающем полуденном свете, а потом услышал, как зазвонили колокола, призывая всех добрых людей на святую молитву.

Часть первая

Глава I

Всегда помни, что они пришли из пустыни.

Еще до того как Джеана начала практиковать сама, когда отец еще мог разговаривать с ней и учить ее, он не раз повторял ей эти слова. Он говорил о правящих ашаритах, среди которых они жили в смирении и трудились не покладая рук – как все племена киндатов, разбросанные по земле, – в надежде создать для себя уголок относительной безопасности и покоя.

– Но ведь в нашей истории тоже была пустыня, не так ли? – однажды спросила она, и ее ответный вопрос прозвучал вызовом. Ее всегда было нелегко учить и ему, и любому другому.

– Мы прошли через нее, – ответил тогда Исхак своим красивым переливчатым голосом. – Мы лишь на время остановились там по дороге. И никогда не были народом дюн. А они – народ дюн. Даже здесь, в Аль-Рассане, среди садов, воды и деревьев, звезднорожденные вечно не уверены в постоянстве подобных вещей. В душе они остаются такими же, какими были тогда, когда впервые приняли учение Ашара среди песков. Когда сомневаешься в том, как понять одного из них, вспомни об этом, и, возможно, тебе станет ясен твой путь.

В те дни, несмотря на всю строптивость Джеаны, слова отца были для нее подобны Священному Писанию. Однажды, когда она в третий раз за утро начала жаловаться во время утомительного занятия по приготовлению порошков и растворов, Исхак мягко предупредил ее, что жизнь врача часто бывает скучной, но не всегда, и могут настать времена, когда она будет с грустью вспоминать о тихой, рутинной работе.

Ей пришлось вызвать в своей памяти оба этих наставления перед тем, как погрузиться в сон в конце того дня, который еще долго будут вспоминать в Фезане – с проклятиями, при свете черных поминальных свечей, – как День Крепостного Рва.

То был день, который лекарю Джеане бет Исхак запомнится на всю жизнь по иным причинам, нежели ее согражданам из этого гордого города, известного своей непокорностью: в тот день она потеряла свой флакон для мочи и еще – навсегда потеряла свое сердце.

Флакон не был пустяком, ибо являлся частью семейной истории.

Тот день начался на еженедельном базаре у Картадских ворот. Сразу после восхода солнца Джеана заняла свое место в палатке у фонтана, которая прежде принадлежала ее отцу, и успела увидеть, как последние крестьяне из сел входили в город со своими мулами, нагруженными продуктами. В белых полотняных одеждах под бело-зеленым навесом лекаря она сидела, скрестив ноги, на подушке, готовая все утро принимать пациентов. Велас, как всегда, находился в глубине палатки и готовился отмерять и раздавать назначаемые ею лекарства, а также оберегать ее от любых трудностей, с которыми может столкнуться молодая женщина в сутолоке базара. Хотя неприятности ей вряд ли грозили: Джеану уже хорошо здесь знали.

Ее утро у Картадских ворот проходило в основном за приемом крестьян из загорода, но попадались и городские слуги, ремесленники, женщины, пришедшие на базар за покупками, и нередко некоторые знатные люди, слишком экономные, чтобы заплатить за вызов лекаря на дом, или слишком гордые, чтобы их лечил дома лекарь-киндат. Такие пациенты никогда не являлись лично. Они посылали служанку с порцией мочи для определения диагноза и иногда со свитком, надиктованным писарю, где перечислялись симптомы и жалобы.

Собственный флакон Джеаны для мочи, который принадлежал прежде ее отцу, стоял на видном месте, на столе под навесом. Это был фирменный знак, вывеска семьи. Великолепный образец стеклодувного искусства, с выгравированными изображениями двух лун, которым поклонялись киндаты.

В каком-то смысле этот предмет был слишком красивым для повседневного использования, учитывая ту приземленную функцию, которую он выполнял. Флакон изготовил ремесленник в Лонзе шесть лет назад по заказу короля Альмалика Картадского после того, как благодаря указаниям Исхака, которые он давал из-за ширмы, отгораживающей роженицу, тяжелые роды закончились благополучным появлением на свет третьего сына Альмалика.